Виталий Носков - Рассказы о чеченской войне Страница 8

Тебе трудно в это поверить, и, наверное, ты не понимаешь, зачем я тебе об этом пишу. Потерпи, прочитай все до конца. Только сразу хочу тебя предупредить, чтобы ты не воспринимал чеченцев поголовно как нацию преступников. Просто в чеченской глубинке всегда была такая норма поведения в отношении к русским. Примерно то же можно сказать и обо всех прочих кавказских народах, но чеченцы всегда были «лидеры». А в своих семьях эти ночные насильники вполне могли быть отзывчивыми, вежливыми детьми, заботливыми отцами, мужьями, братьями. Я тебе об этом пишу, чтобы ты, не знающий Кавказа, понял, что представляют собой люди, против которых тебя направила наша проклятая во все времена власть, а я не смогла тебя уберечь…»

Звонок полевого телефона заставил Дроздова вздрогнуть, он машинально взял трубку:

— Слушаю, шестой.

— Это кто, Дроздов? — раздался в трубке сухой насмешливый голос.

— Так точно, товарищ прапорщик.

— Почему в четыре часа доклада не было? — Голос приобрел угрожающий оттенок. Дроздов бросил тревожный взгляд на свои простенькие часы, на которые не позарился ни один «дед». Стрелки показывали уже половину пятого.

— Извините, товарищ прапорщик, запамятовали.

— Я-то извиню, а «духи» как… у них тоже извинения попросишь?!. Смотреть в оба, есть разведданные, что этой ночью возможна вылазка диверсионной группы.

— Ясно, товарищ прапорщик.

— Что тебе ясно?!. Проспите «духов», они вам бошки поотстригут и мамашам в посылках пришлют!.. Не спать, суки, проверять буду! Понял?!

— Понял, — тихо ответил Дроздов. — Перед ним рисовалась картина: мать открывает посылку…

— Взводный звонил… что сказал? — Бедрицкий домывал посуду.

— Чтобы не спали… ночью «духи» полезут.

— А черт… надо же… именно в наше дежурство.

«… Тогда я сумела бежать и вернуться в Пензу. Потом я познакомилась с твоим отцом. Он преподавал физкультуру в той школе, куда я кое-как устроилась. Понемногу все стало забываться, но все же я сама себе дала зарок — больше туда ни ногой. Но, видно, на роду мне было написано пережить то, от чего бежала. Я расскажу тебе то, чего, кроме твоего отца, никто не знает. Лучше бы ты и дальше не знал истинную причину нашего развода, но раз ты там, то должен узнать и это. Тогда тебе исполнилось только три года. Твой отец очень хотел съездить в отпуск на юг. Но мы были еще молодыми педагогами, а все профсоюзные путевки распределяли между ветеранами и имеющими всякие педагогические отличия. Несмотря на мое противодействие, он настоял, чтобы мы поехали дикарями. Почему я не уговорила его поехать в Крым, сама не знаю. Он был такой уверенный, сильный, имел разряд по самбо, и мне так хотелось чувствовать себя за ним как за каменной стеной. Господи, да на какие стены можно надеяться на Кавказе, если там даже закон не закон. Тебя мы оставили у бабушки, а сами поехали, сняли в Адлере комнату, а через неделю вернулись, а еще через месяц развелись.

Я знаю, для тебя наш развод всегда был загадкой. Ведь ты не верил моим отговоркам о несовместимости характеров. Но разве могла я тебе объяснить, что тебя отца, а меня мужа лишил Кавказ, нравы, привычки, сложившиеся там? Там всегда насиловали многих отдыхающих, да и не только отдыхающих. Местное русское население вытесняли из их станиц именно посредством «постановки на конвейер» русских женщин. Прибегать к защите закона было бесполезно, там все — от прокурора до последнего милиционера — покупалось и продавалось. Самое большее, что удавалось тем, кто не побоялся огласки, получить какую-то денежную компенсацию с родственников насильников. Но чаще в итоге случалась только огласка, позор. Этнические кавказцы всегда жили богаче русских, и родовая взаимовыручка у них куда крепче — собрать деньги на адвокатов, подкуп судей и свидетелей для них не составляло труда. Потому многие пострадавшие все скрывали.

Мы тоже предпочли скрыть. Это была группа подростков, четыре человека. Они ловили по побережью одиноких отдыхающих. Самбо твоему отцу не помогло, его просто ударили камнем по голове, и он потерял сознание, а мне зажали рот, чтобы не кричала. Мне тогда было двадцать восемь лет, твоему отцу тридцать, а тем лет по пятнадцать-шестнадцать, я таких учила. Кто они были, не знаю, все происходило молча, так что нельзя было определить их национальность, хотя я и слышала, что в основном этим ремеслом на побережье промышляла абхазская и адыгейская молодежь.

Твой отец предпочел исправно платить алименты, чем жить с женой, побывавшей под «черными мальчишками», а объяснил мучениями совести, что не сумел защитить. Но сейчас не время об этом. Господи, я так боюсь за тебя. Почему я тебе не рассказала всего этого раньше? Стеснялась, сынок, да и надеялась, что жизнь никогда не занесет тебя в это проклятое место…»

Где-то справа, на противоположном фланге, вспыхнула перестрелка, сначала автоматная, потом подключились ДШК и гранатометы. Дроздов, оторвавшись от чтения, увидел, что у Бедрицкого начался очередной «вечерний приступ»: наклонив голову, обхватил ее руками, зажал уши и дрожал мелкой дрожью.

«…У кавказских народов, у горских в первую очередь, насилие над женщинами другой нации никогда не считалось преступлением. За насилие над соплеменницей у них по законам кровной мести положена смерть, даже ухаживание, легкий флирт чреват самыми тяжелыми последствиями. Потому они и «отыгрываются» на других женщинах, на тех, за кого некому или не принято мстить. Это является одной из основ их менталитета, в то же время служившей для них щитом от советской уравниловки, национальной обезлички. Они и в советское время при равных условиях были зажиточнее нас, а сейчас легче воспринимают рыночную стихию. Из средневековья проще войти в капитализм, нежели вернуться из нашего «социализма». Ни Российская империя, ни СССР, ни нынешняя Россия для них не являлись и не являются их страной, потому они всегда жили только для своих семей, родов, тейпов. Мы же всегда жили ради государства и заботу о самих себе перепоручали ему, надеясь, что оно нас защитит и накормит…»

Дроздов вновь прервал чтение. Для него, впервые окунувшегося в такие проблемы, многое было непонятно. Прочитанное напомнило случайно услышанный разговор капитана, командира их роты, с каким-то офицером-танкистом. Фраза танкиста сейчас ожила в памяти:

— Когда через Ингушетию проходили, такое желание было все эти их дворцы, «Ауди» и «Тойоты» гусеницами подавить… Суки, золото в Магадане тоннами воруют, жируют за наш счет и над нами же смеются…

И тут же мысли о золоте навеяли другое весьма жуткое воспоминание о его собственном разговоре с земляком, лихим разведчиком Луневым:

— Видал, земеля. — Лунев показывал пригоршню золотых коронок, вырванных где вместе с зубами, где нет. Дроздов в ужасе попятился от контрактника, а тот, удовлетворенно хмыкнув, предложил: — Хочешь со мной, дело стоящее? Вон те развалины разберем, там наверняка многих засыпало, а то мне одному тяжело. — Лунев указывал на остатки больших частных кирпичных домов, по которым, скорее всего, отработали «вертушки».

— Не-е… — мотал головой еще не привыкший к цинизму войны Дроздов.

— Напрасно, земеля, солдат на войне должен иметь законную добычу. Так было всегда, иначе, зачем жизнью рисковать. Нам по контракту то ли заплатят, что обещали, то ли нет, а вам так точно ничего не будет. Убьют — это еще не самое страшное, а если, к примеру, калекой останешься, кому тогда ты будешь нужен, а? Подумай… Ты что думаешь, я мародер?.. Я свое беру, то, что они у наших отцов и дедов обманом отняли. У твоей бабки или матери зубы золотые?

— Не знаю, нет, наверное, откуда деньги.

— И у моих тоже, железо с напылением.

А здесь у каждой старухи и старика самое малое по десятку в пасти… чистое золото. Секешь? Откуда оно у них, по северам и БАМам они сроду не работали? Все это обман да разбой… Они не мы. Это у нас урка ни отца, ни матери не помнит, а деньги пропьет. А у них — награбит в России, а потом домой вернется и всех родичей подарками завалит, дом построит, машину купит, зубы из золота отцу с матерью поставит и живет, всеми уважаемый. Понял? Вот они, эти дома, — Лунев вновь кивнул на развалины, — а в подвалах наверняка старики их прятались… У тебя мать училка? Значит, всю жизнь за гроши работала. Вот и представь, то, что ей не доплачивали, у этих в их пастях. Дембельнешься, подарок ей сделаешь. Почему наши матери не могут себе золотые зубы позволить, а эти — запросто, в одной ведь стране жили?..

«…Сейчас по всей России даже женщины молча одобряют эту войну, пока во всяком случае. Слова Путина о том, что изнасилование русской женщины в Чечне превратилось в забаву, вселило, прежде всего в женщин среднего и старшего поколения, надежду, что правительство наконец-то обратило внимание и на эту проблему. Вот только о том, что эта забава продолжается с незапамятных времен, и не только в Чечне, а по всему Кавказу, он не упомянул. Ведь тогда бы припшось признать, что взаимная ненависть всегда была там частью межнациональных отношений. И то, за чем тебя послали сейчас, сынок, это не что иное, как очередная попытка заставить эти народы жить не своей, а нашей жизнью.