Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта Страница 8

Эти мысли пробудили в нем желание бросить вызов всему свету.

— А что, если я введу тебя в наш круг? Сегодня же, не откладывая?.. Познакомлю тебя с друзьями… Пусть кто-нибудь скажет хоть слово! Мы с Гильбертом любого в порошок сотрем!

Она слабо улыбнулась.

— Любого говоришь?.. А ты знаешь Мейснера?

Девятнадцатилетнего Мейснера после досрочного выпуска всего класса зачислили в банн — городской штаб гитлерюгенда; все его сверстники давно уже были на фронте, один он, близкий друг баннфюрера, добровольно записался в СС и теперь возглавлял патрульную службу в гитлерюгенде.

— Его недели через две призовут в войска СС, — отвечал Хольт, не понимая, куда она клонит.

Мари посмотрела на него из-под опущенных ресниц.

— А Руфь Вагнер… знакома тебе?

Он вспомнил, что в городе ходили какие-то слухи о девушке, будто бы погибшей от несчастного случая.

— Что с ней? — спросил он.

Мари отвечала тихо, опустив голову на грудь, но не сводя с него темных глаз.

— Она работала продавщицей, Мейснер сумел ей голову вскружить. Эта дурочка им только и дышала и ни в чем не могла ему отказать, хотя ясно, что у такого хлюста насчет такой девушки, как она, была одна дурость на уме. Он ее только за нос водил, мол, до поры до времени отношения их надо скрывать. А когда решил бросить, она была уже в положении. Мейснер сказал ей, что между ними все кончено, дал денег, чтобы обратилась к врачу, и пригрозил, что, если она его выдаст, пусть пеняет на себя. Руфь бросилась ко мне. На ней лица не было. В тот же вечер она села в скорый поезд. На другой день ко мне явился ее отец спросить, не знаю ли я, куда и зачем она уехала. Я, конечно, говорю, что не знаю. А потом ее нашли. Она выбросилась на ходу под встречный поезд. Тогда объявили, что это несчастный случай. И вдруг отец получает письмо, которое она опустила где-то по дороге. Он побежал к баннфюреру и поднял шум. Его задержали, а Мейснер испугался и скорей к Кречмару, знаешь, начальнику ЗД [3] . Отец Руфи так и не вернулся домой, и никто не знает, где он теперь.

Хольт уставился в пространство.

Мари наклонилась ц прошептала ему на ухо:

— Вот почему я ни за что не поверю вашему брату. — Она вскочила: — Ну, да не горюй, мне все равно уезжать.

Хольт остался в одиночестве. Он и не верил и вместе с тем верил каждому ее слову. Им овладел ужас и одновременно печаль, в нем закипела злоба, обратившаяся в гнев на Мейснера. Он еще долго лежал на траве и думал. А потом решил поговорить с Вольцовом.

— Я должен тебе кое-что рассказать, — заявил Хольт, когда Вольцов открыл ему дверь. Он прислушался: сквозь стены доносился печальный тягучий вопль, похожий на завывание собаки.

— Моя мать, — пояснил Вольцов. — Это тянется уже два года, с тех пор как отца послали на Восточный фронт… Тоже мне офицерская жена! Она уже побывала в сумасшедшем доме, но ее и там не отучили выть. — Он предложил Хольту сигарету. — Не слушай, скоро ты привыкнешь. Ну, выкладывай!

— Ты слышал про Руфь Вагнер?

— Гм-м, — протянул Вольцов, — это, кажется, какая-то темная история. — Впрочем, он не проявил особого интереса.

Хольт рассказал ему все, что знал.

— Как по-твоему, это правда?

— Вполне возможно. В прошлом году был случай вроде этого. Нескольких ребят из банна призвали на действительную; они устроили прощальную вечеринку. Все, понятно, перепились в дым. Заманили с улицы какую-то девчонку, раздели догола, а потом… по очереди… сам понимаешь. Они это называли «крещением на экваторе», потому что собирались во флот. Оригинально, правда? Девчонке было лет пятнадцать, не больше. Отец хотел поднять шум, но баннфюрер сумел покрыть своих. Отца предупредили, что, если он не уймется, не видать ему брони… И, чтобы не угодить на фронт, несчастный шпак набрал в рот воды — так дело и замяли. Так что насчет Мейснера это похоже.

— Ну, и как ты к этому относишься?

— Меня это не касается, — угрюмо заявил Вольцов. Но Хольт не сдавался:

— Тебя не касается? И меня тоже! Но мы же не последние мерзавцы! Неужто тебе и правда все равно, что натворил этот Мейснер?

— А ты не принимай близко к сердцу, — пытался Вольцов его урезонить.

— Но есть же у нас какая-то честь! А если так, мы обязаны… хотя бы заявить в полицию…

— В полицию? — Вольцов постучал себя пальцем по лбу. — Там тебе скажут, что это поклеп на партию!

Некоторое время Хольт оторопело сидел на кровати. Но потом сказал с вызовом:

— Ведь речь идет о… о справедливости. Возьмем же дело возмездия в свои руки! Помнишь, как Карл Моор: «Мое ремесло — возмездие!» Отомстим Мейснеру за Руфь Вагнер!

— Меня эта юбка не интересует, — буркнул Вольцов. И вдруг он заходил по комнате взад и вперед. Потом неожиданно сказал: — Правда, Мейснер, хоть это и старая история, изгадил мне мою карьеру в гитлерюгенде. Тем более мне в это дело лучше не соваться… Ну да ладно, я подумаю.

4

Последние дни перед началом каникул Хольту пришлось все же походить на занятия. Школьники встретили его ликованием, но Вольцова не было, и у Хольта сразу упало настроение. Он и без того был сам не свой, оттого что так и не удалось больше повидаться с Мари Крюгер. Предстояли уроки по математике, физике, естествознанию и два часа гимнастики. В коридоре на страже стоял Глазер.

— Сегодня мне выступать у Бенедикта с напутствием, — объявил Земцкий. Бенедикт требовал, чтобы перед каждым его уроком кто-нибудь произносил напутствие, заканчивающееся словами: «А потому да здравствует спорт!»

— Как только я скажу «а потому…» и подмигну левым глазом, орите во всю глотку: «…Картошку жри в мундире!» Идет? Давайте прорепетируем!

Он взобрался на кафедру и выкрикнул:

— Несмотря на богатый урожай картофеля, нашей высшей заповедью остается бережливость. А потому…

— …Картошку жри в мундире! — грянул хор.

Хольт сразу же по поступлении в класс выкинул на уроке гимнастики номер. Он процитировал стишок Вильгельма Буша: «Нам предки наказали топить в вине печали» — и закончил: «А потому да здравствует спорт!» С той поры благолепная традиция стала поводом для шалостей и бесчинств.

Урок математики Шёнера: Феттер вытащил из парты колоду карт и роздал соседям.

Урок физики прошел более оживленно. Предмет этот вел Грубер. Все повалили в физический кабинет.

Грубер, стоя за лабораторным столом, собирал электрофор. Класс благим матом проорал ему: «Хайль Гитлер!» Дело в том, что маленький шарообразный старичок, которому перевалило за шестьдесят, был туг на ухо, вернее, почти совсем не слышал. Он бодрился, носил охотничьи костюмы из зеленого грубошерстного сукна и постоянно говорил: «Я все великолепно слышу. Я слышу все, что творится в классе, и делаю соответствующие выводы». Отыгрывался он на том, что придирчиво следил за всеми и наказывал даже того, кто просто шевелил губами. Ученики приспособились: они научились с закрытым ртом издавать самые невероятные звуки.

Урок начался под вой и зловещее рычание первобытных дикарей. Хольт в подобных забавах не участвовал. Он читал книгу, держа ее под партой.

— Хольт, к доске! — вызвал его Грубер.

Он говорил очень тихо, Хольт не услышал, и тогда весь класс заревел хором:

— Хольт, к доске!

Хольт поднялся и сказал:

— Я шесть недель отсутствовал.

Грубер, разумеется, не расслышал,

— Записки ваши мне не нужны, — сказал он.

— Я отсутствовал, — повторил Хольт.

— Потому-то я и хочу вас спросить, — настаивал Грубер.

— Ну а мне неохота отвечать! — выкрикнул Хольт во весь голос и сел с равнодушно-вызывающим видом.

Класс так и грохнул, но тут же осекся, увидев, что коротышка-учитель разинул рот и ловит воздух, собираясь с силами для ответа.

— Я все отлично слышал, — закричал он наконец. — Ему, видите ли, неохота отвечать! Я выношу вам порицание и записываю его вот сюда, в классный журнал. — И он начал отвинчивать свое вечное перо.

Но тут вскочил Земцкий и быстро-быстро защебетал:

— Господин учитель! Господин учитель! Позвольте, позвольте мне! — Он кинулся к Груберу, который с готовностью подставил ему ухо. — Его нельзя наказывать, понимаете, он был болен! У него была скарлатина мозга. Доктор сказал, у него еще долго мозги варить не будут. Понимаете, он не виноват!

Грубер стоял в нерешительности.

— Да, да! Он заговаривается! С него нельзя спрашивать! — эхом откликнулся класс.

— Он временно спятил! — умоляюще лепетал Земцкий. — Пожалуйста, не наказывайте его.

Хольт с неудовольствием наблюдал эту сцену.

— Неправда, я совершенно нормален! — сказал он, вставая. Но как раз это заверение возымело на учителя обратное действие; к тому же больной ученик устраивал его больше, чем смутьян. Он снова завинтил свое вечное перо.

— Принимая во внимание ваше болезненное состояние, я на сей раз воздержусь от занесения вашего проступка в классный журнал, — объявил он и добавил: — Молодой человек, щадите свой мозг! — вызвав этим в классе взрыв энтузиазма.