Петр Игнатов - Голубые солдаты Страница 8

Еще задолго до этого кошмарного дня до нас доходили слухи, что «на той стороне очень неспокойно», что гитлеровцы сосредоточивают вблизи границы крупные воинские соединения. Зная об этом, командование советских войск не сидело сложа руки: в пограничные районы прибывали эшелоны с боевой техникой, с солдатами, над заводом и над поселком все чаще появлялись наши военные самолеты.

Мы тоже принимали меры оборонительного характера, готовили боевые группы самозащиты. На крышах заводских зданий устроили площадки для наблюдательных постов и связали их с заводским штабом телефонами. Не раз проводились пробные воздушные тревоги…

И все e не верилось, что именно так начнется война, что гитлеровцы коварно нарушат договор о ненападении и по-бандитски ворвутся в пределы нашей Родины.

Во время учебных тревог все у нас проходило гладко, слаженно. Но сейчас, когда рвались вражеские бомбы, когда земля сотрясалась от взрывов, сразу обнаружились многие пробелы в нашей подготовке. Повторяю, сделано было как будто и много, но вот защитных щелей так и не успели отрыть, и теперь люди бежали куда попало. На наших глазах рушился родной завод, горел поселок. Число первых жертв войны росло…

Не помню, как я очутился у заводской электростанции, которая стояла в стороне от главных корпусов завода. Из высокой трубы кочегарки еще тянулся в небо чуть заметный беловатый дымок.

К счастью, дежурные по электростанции и кочегарке оказались храбрыми и дисциплинированными людьми, не оставили своих постов.

Вбежав в кочегарку, я крикнул дежурному:

— Терентьев, давай сигнал сбора команд противовоздушной обороны! Надо организовать спасение пострадавших.

Завыла сирена. Ее пронзительное завывание поплыло над заводом и поселком. Люди, бежавшие к лесу, начали останавливаться, потом большинство из них торопливо двинулось назад, к заводу. А там уже действовали команды самообороны. Рабочие, служащие, домохозяйки вытаскивали из-под развалин раненых и погибших. Врачи и санитары тут же оказывали первую помощь пострадавшим.

На пороге машинного зала электростанции я столкнулся лицом к лицу с запыхавшимся дежурным вахтером.

— Валентин Петрович! — выпалил он. — Скорее на проходную. Звонят из райисполкома, требуют кого-либо из заводского начальства к телефону.

Я бросился к проходной.

— Кто это? — донеслось из телефонной трубки.

— Главный механик завода Игнатов! — ответил я.

— Как там у вас? Все еще бомбят?

— Улетели.

— Учтите, это не провокационный налет, это начало войны! — сказал председатель райисполкома. — Немецкие войска перешли советскую границу, и наши пограничники ведут тяжелые оборонительные бои. Немедленно приступайте к выполнению мобилизационного плана. Принимайте меры к спасению людей и заводского оборудования от повторных налетов.

— Есть выполнять мобилизационный план! — отозвался я.

Мобилизационный план! Это означало организовать немедленную эвакуацию всех ценностей и уничтожение того заводского оборудования, которое не удастся вывезти. Надлежало обеспечить отправку в тыл женщин, детей и стариков.

Все мужчины призывного возраста с этого момента считались мобилизованными в армию.

Увы, сделать удалось очень мало. К вечеру фашистские полчища, прорвав оборону наших войск, были уже в нескольких километрах от завода, перерезали железную дорогу, ведущую в тыл, и непрерывно бомбили все шоссейные и проселочные дороги. Пути эвакуации для жителей поселка были отрезаны. Вместе с другими женщинами и детьми, в надежде на то, что удастся все же прорваться сквозь вражеское кольцо, ушла в леса моя жена с дочуркой. Тяжело было прощаться с ними. Не знал я тогда, что разлучаюсь с семьей на долгие годы.

В эти тревожные часы мне поручили руководить специальной командой. Мы взорвали, чтобы они не достались врагу, заводские цехи, кочегарку, электростанцию. Затем мы влились в одну из отходивших воинских частей.

Так началась моя фронтовая жизнь.

Глава 3. В ГОСПИТАЛЕ

Август 1941 года.

За окнами госпитальной палаты стоит дымка туманного утра. Ночью была гроза — с гулкими раскатами грома, слепящими вспышками молний и шумным ливнем. А сейчас тишина, от которой, кажется, звенит в ушах.

В палате четыре человека, попавших сюда ночью из фронтового госпиталя.

Я лежу на койке у стены, отделяющей палату от коридора. Пытаюсь уснуть, но не спится. Изредка из коридора доносятся чьи-то осторожные шаги, будто там кто-то ходит крадучись, на цыпочках. Чуть поскрипывают соседние койки. Раненый, лежащий у окна, ворочается, то и дело стонет и непрерывно мнет рукой край одеяла. И лишь над одной койкой прокатываются рулады могучего храпа.

Но вот храп обрывается. Я отрываю взгляд от окна оборачиваюсь лицом в сторону притихшего храпуна: уж не плохо ли ему стало? Вижу, как из-под одеяла высовывается кудлатая голова с заспанными глазами. Потянувшись и громко зевнув, обладатель этой головы приподнимается на локоть и медленно переводит взгляд с койки на койку, будто внимательно изучая всех обитателей палаты.

— Что же это вы не спите, братцы? — спрашивает он басовито и, помолчав, добавляет назидательным тоном: — Для нашего брата, раненых, сон — первейший лекарь.

— Что верно, то верно, товарищ философ, — отзывается его ближайший сосед. — Но только под твое храпение вряд ли кто уснет.

— Эх, яблочко, неужели так сильно храплю?

— Как пикирующий «юнкере». Видно, глушитель у тебя отсутствует.

— А ты колючка! — Кудлатоголовый подмигивает соседу, добродушно улыбается. — Что ж, давай знакомиться. Колесов я, зовут Николаем. Рядовой сапер образца 1919 года, из Смоленской области. До войны — тракторист колхоза «Заветы Ильича».

— Ну а я Бодюков Борис, — коротко представляется его сосед, — фрезеровщик с бывшего Путиловского завода, ныне он заводом имени Кирова называется.

— Ленинградец, значит?

— Самый что ни на есть коренной.

От окна доносится приглушенный стон. Бодюков обеспокоенно оглядывается в ту сторону, спрашивает:

— Ты что, Вася? Может, болтовня наша мешает?

— Нет, ничего, — тихо отвечает бледный парень с койки у окна. — Это я неловко повернулся.

Я вижу, как его лицо перекашивается от боли и как он, пытаясь сдержать стоны, покусывает губы.

— Кто это? — перейдя вдруг на шепот, спрашивает Колесов у Бодюкова.

— Друг мой — Вася Рязанов, — объясняет тот. — Вместе нас в одном бою фашистской миной накрыло. Меня осколком в левую руку, а ему ногу покалечило…

Колесов поскреб пальцем заросший подбородок.

— Да, минометный огонь у немцев бешеный. Я ведь тоже под него угодил. Два осколка в паху застряло. Временами вроде и не чувствую их, а потом вдруг так резанут, окаянные, что глаза на лоб лезут.

Я слушал этот разговор, а перед моим внутренним взором вставали руины Смоленска, объятые огнем дома Ельни. Все случившееся было похоже на какой-то тяжелый, бредовый сон. Не хотелось верить, что и Смоленск и Ельня, как и сотни других русских городов и деревень, уже были захвачены врагом. Горьким укором звучали в моем сердце слова, сказанные сухонькой, морщинистой старушкой в одном из белорусских сел нам, бойцам, отходившим на восток: «Сыночки! Не оставляйте нас на горе и муки!» Но что мы могли сделать — я и мои товарищи? Мы защищали каждую пядь родимой земли, эта земля была пропитана нашей кровью, и, право, порой было легче смотреть в глаза смерти, чем видеть полные слез, укора и отчаяния глаза тех, кого мы оставляем врагу.

Около недели десятки рабочих завода — в их числе был и я — вместе с остатками стрелкового батальона бродили по лесам, прежде чем нам удалось прорваться к своим из вражеского окружения. Сначала меня направили в танковую часть, а потом в авиационное подразделение, где ощущалась большая нехватка в механиках. Там мне было присвоено звание младшего лейтенанта.

Внезапно нагрянувшие гитлеровцы не дали нам окончить эвакуацию аэродромного оборудования. С несколькими бойцами, оставив одну-единственную полуторку, я успел все же взорвать и поджечь склады с оборудованием. Но в последний момент, когда все уцелевшие и раненые бойцы уже были на машине, немецкий автоматчик сразил нашего шофера. Тогда я сам сел за руль и проселочными дорогами, минуя населенные пункты, занятые врагом, повел машину на восток.

Мотор полуторки то и дело капризничал. Особенно часто приходилось прочищать фильтр. Руки мои и рукава гимнастерки не просыхали от бензина. С большим трудом нам все же удалось добраться до передовых позиций наших войск, и тут со мной случилась беда. Вражеский истребитель попал зажигательной пулей прямо в бензобак, машина загорелась. Я попытался было сбить огонь, но он тотчас же охватил рукава моей гимнастерки и руки. С тяжелыми ожогами меня доставили в медсанбат, а оттуда сюда, в этот госпиталь, куда одновременно со мной поступили Колесов, Бодюков и Рязанов…