Николай Куликов - Хоть в СМЕРШ, хоть в штрафбат! Оружие Возмездия Страница 8

«Вот такие пироги», – как любил приговаривать один мой «заклятый» знакомый, некто Дубовцев…

– Я вами недоволен, лейтенант! – навис надо мною коренастый тридцатилетний крепыш. – Чересчур себя жалеете. Оттого и работаете не в полную силу!

Слова Фогеля громко отдавались в полупустом спортзале, где, кроме нас, никого не было: прочих курсантов тренер отпустил еще час назад. Со мной же он занимался по особой индивидуальной программе – по личному приказу самого Скорцени, как пояснил словоохотливый Ганс. Не доверять его словам не было ни малейших оснований: в последнее время я и сам почувствовал особый интерес, который начали проявлять к моей «скромной персоне» некоторые руководители германской разведки. Неужели это связано с порученным мне заданием – в сущности, ничем особенным не выделявшимся? Конечно, найти в тайнике в глубоком советском тылу некую тетрадь, а затем доставить ее назад – дело весьма опасное и далеко не такое простое, как может показаться на первый взгляд. Однако в моей богатой абверовской «практике» и не такое бывало…

– Завтра в то же время жду вас в спортзале, – сообщил в заключение Фогель и, насвистывая что-то из Вагнера, направился к выходу.

– Но, господин тренер! – закричал я вслед. – По графику у меня ночные стрельбы, а днем я должен отдыхать!

– Это приказ капитана Шмидта! – безапелляционно заявил немец, прежде чем закрыл за собой дверь.

Чертыхаясь, я сел, обругав про себя Фогеля последними словами. Хотя, в сущности, он был ни в чем не виноват: приказ есть приказ. По большому счету я всегда уважал Ганса – тренер-то он был классный, про таких говорят: «От бога!» Искусством восточной борьбы джиу-джитсу он овладел в детстве и юности в далеком Китае, где проживал до 36-го года вместе с отцом, практикующим врачом.

Снова скрипнула дверь, и на пороге полутемного зала (электричество повсеместно экономили) возникла запыхавшаяся фигура в шинели и каске: молоденький солдатик-вестовой сбивчиво доложил, что «господину лейтенанту приказано через тридцать минут явиться в канцелярию штаба». Отпустив рядового, я устало поднялся («Зря Фогель меня попрекнул, что выкладываюсь не в полную силу!») и прошел в раздевалку. Здесь первым делом глянул на часы: одиннадцать тридцать. В штабе меня ждут ровно в полдень – интересно, с какой целью? Пока наскоро принимал душ, в голову лезли сумбурные и отнюдь не веселые мысли.

…Итак, мой «крестовый поход» в союзе с Германией против большевиков и сталинского режима потерпел полный крах. Я давно это понял и, по сути, продолжал воевать на стороне немцев просто по инерции. Да и куда мне было деваться. Тем более сын-то здесь, у них. А мать, между прочим, – там! Как сказал этот Дубовцев? «О ней позаботятся…» Успокоил, «благодетель»! Встреча с этим человеком, оказавшимся советским разведчиком, всколыхнула в моей мятущейся душе целый пласт самых противоречивых мыслей и чувств. Да, я ему помог – спас вместе с напарником-смершевцем. Но помог не коммунисту Дубовцеву – повторял я, как заклинание, – помог русскому человеку, моему соплеменнику по имени Иван. Впрочем, какая разница?!..

Или все-таки разница есть? Общаясь на «той» стороне с солдатами и офицерами Красной армии, да и здесь – внимательно приглядевшись к тому же Дубовцеву, – я все чаще задавал себе один и тот же неутешительный (а, может быть, наоборот – внушающий оптимизм?) сакраментальный вопрос: «Не ошибся ли я, скопом записав весь русский народ в колхозные рабы, удел которых – вечно быть в ярме, под властью всяких там «ежовых – берий – сталиных» и прочей сволочи?» Ведь именно сейчас, казалось бы, на веки вечные забитые, запуганные и затюканные простые русские люди начали расправлять плечи: в их глазах появились немыслимые ранее чувства духовной свободы и внутреннего достоинства. Это были чувства Победителей! Такое не может пройти бесследно, и я вдруг начал подспудно осознавать: рано или поздно диктатуре коммунистов в России придет конец. Не может не прийти! Так что же, штык в землю?! Простите, люди русские, «бедную заблудшую овечку» – лейтенанта абвера Яковлева! Допустим… А дальше-то что? Во-первых, не простят. Во-вторых, у кого просить прощения, если у власти в Кремле по-прежнему большевики – те самые, которым я объявил войну, а будущая свободная Россия без коммунистов, о которой я мечтал, пока лишь плод моего воспаленного воображения?..

Впрочем, постепенно я начал понимать: если на первое место ставить не свои «комплексы» и личные обиды, а благо Родины (как бы громко это ни звучало), то ответы на многие вопросы становятся очевидны.

Без пяти двенадцать я подходил к приземистому одноэтажному дому из красного кирпича с островерхой черепичной крышей, где теперь размещалась канцелярия «специальных курсов» – так в официальных документах именовались диверсионные подразделения под командованием оберштурмбанфюрера СС Отто Скорцени.

«Фригенталь. Скорцени.

Приказ № 831.

Истребительным батальонам со всеми имеющимися диверсионными подразделениями сегодня же выступить к Шведту-на-Одере и создать плацдарм севернее Одера, достаточно большой, чтобы в дальнейшем перейти оттуда в наступление и нанести удар противнику.

Командующий группой армий «Висла» Гиммлер»

Таким образом, «курсы» во Фридентале значительно обезлюдели: Скорцени бросил на берлинское направление, где стремительно развивалось наступление советских войск, почти все имеющиеся в его подчинении людские резервы. Исключение составили лишь особо доверенные и ценные агенты – видимо, к таким причисляли и меня.

Ответив на приветствие часового у крыльца, я толкнул тяжелую дубовую дверь и оказался в просторном помещении – нечто вроде вестибюля – с истертым от времени паркетным полом и единственным маленьким круглым окном над входом. После улицы (день был солнечный, к тому же с утра выпал снег) здесь было чересчур сумрачно.

За столом дежурного справа от входа пожилой обершарфюрер СС в черной униформе перебирал при свете настольной лампы какие-то бумаги: при моем появлении он встал. Мы были знакомы, и я машинально вспомнил его редкую «смешную» фамилию: Хольцаугель – что в переводе с немецкого означает «деревянный глаз», или, попросту, «сучок».

– Похоже, лейтенант, по вашу душу прибыли важные боссы из Берлина, – на правах старого знакомого несколько фамильярно заметил эсэсовец, понизив голос и скосив глаза в сторону кабинета начальника.

– Давно они здесь?

– Минут десять. Штандартенфюрер и еще один в штатском.

Недалеко от канцелярии я заметил черный «Мерседес» с берлинскими номерами – вероятно, на нем эти двое и прибыли.

Повесив шинель и фуражку на длинную металлическую вешалку напротив стола дежурного, я бросил взгляд в большое зеркало, что висело тут же. Из «зазеркалья» на меня внимательно смотрел подтянутый русоволосый «двойник» чуть выше среднего роста в серо-зеленом офицерском кителе – вполне обычное лицо (некоторые женщины считали его даже симпатичным): прямой с небольшой горбинкой нос, чуть прищуренный взгляд темно-карих глаз; единственное, что бросалось в глаза, – «роскошные» усы. Их я отпустил недавно, по совету специалиста-гримера: перед очередной заброской необходимо было максимально изменить внешность – ведь мои приметы чекистам уже были известны. Впрочем, в ориентировках на таких, как я, в конце обычно добавляют: особых примет не имеется. Ничем не выделяться, быть «как все» – в моем тайном ремесле это, пожалуй, самое главное.

Одернув мундир и пригладив волосы, я направился по короткому полутемному коридору в левое крыло – к кабинету начальника канцелярии капитана Шмидта. (В отсутствие Скорцени именно он остался в опустевшем Фридентале за старшего.) Тишину в здании нарушал лишь отдаленный стрекот пишущей машинки где-то на противоположном конце коридора. Кстати, канцелярия переехала сюда совсем недавно – после ожесточенных бомбежек, частично разрушивших старинный охотничий замок, где размещался штаб эсэсовских подразделений.

Постучавшись, я вытянулся на пороге кабинета и, следуя введенным в прошлом году изменениям в армейском уставе, вскинул руку в нацистском приветствии. Присутствующие (все трое стояли около большой карты на стене) отсалютовали в ответ, после чего среднего роста плотный брюнет лет тридцати в таком же, как на мне, серо-зеленом армейском мундире с погонами капитана – это и был Шмидт – подошел и крепко пожал мне руку:

– Знакомьтесь, господа, один из лучших наших разведчиков «дальнего тыла» лейтенант Яковлефф!

Я обменялся вялыми рукопожатиями с толстым немолодым коротышкой с обрюзгшим лицом в черной униформе полковника СС, а также со штатским – высоким представительным мужчиной среднего возраста в круглых очках с позолоченной оправой и в дорогом коричневом костюме.