Богдан Сушинский - Похищение Муссолини Страница 8

Да, время упущено, тяжело вздохнул генерал. Войска союзников все ближе подступают к границам рейха. На что рассчитывают японцы? На то, что победят, начав войну с Россией в одиночку? Имея у себя в тылу огромный бурлящий Китай, оскорбленных Перл-Харбором американцев и десятки других народов, которые поднимутся, как только окончательно поймут, что Германия терпит поражение и скоро американцы вместе с англичанами и русскими примутся за Японию?

Семенов поднялся к себе в кабинет-музей и снова вы-шел на балкон.

Ливень наконец-то прекратился. Солнце выползло из предгорий Большего Хингана и растекалось по одному из склонов, словно огромное разбитое яйцо. Где-то там, за хребтом, синела другая река, Аргунь, за которой начиналась его родина. Семенов готов был форсировать ее хоть сейчас. Даже зная, что идет на верную гибель. Ему опостылела бездеятельность, осточертело это «великое маньчжурское стояние» его войск. Осатанела заумная игра японских штабистов в черт-те какую дипломатию.

Иногда ему хотелось бросить все: резиденцию, войска — и уехать в Европу. Он завидовал Краснову, Деникину, Шкуро: Даже Власову — и то временами завидовал, хотя и не уверен, что не пристрелил бы его при первой же встрече. При первой же. И за то, что когда-то был большевистским генералом, и за то, что теперь стал антибольшевистским, не Признавая при этом за Россией права на своего царя, не принимая толком ни монархических, ни белогвардейских идей.

— Прибыл полковник Родзаевский, — доложил адъютант, неслышно возникая у него за спиной.

— Прибыл, наконец-то! Ну зовите его Сюда, этого # жегородского фюрера; в соболях-алмазах.

Прямо сюда?

— Нет, конечно, — почти испуганно оґлядел Семенов свой тайный кабинет. Он чуть не забыл, что не должен впускать сюда никого из посторонних.

10

Где-то на полдороге между Рангсдорфом и предместьем Берлина, как только они углубились в казавшийся бесконечным сосновый лес, покачивающийся на ветру пожелтевшими от солнца пышными кронами, Скорцени приказал водителю свернуть в одну из просек, а еще метров через сто, когда ветки над «оппелем» совсем сомкнулись, остановиться.

Из машины Скорцени вышел молча, но Гольвег понял, что ждать приглашения не следует, гауптштурмфюрер решил поговорить с ним наедине вон у той полуразрушенной беседки, из-под которой вытекает небольшой рассеивающийся между болотными кочками ручеек. Он не впервые встречается со Скорцени и уже успел заметить, что все серьезные операции тот предпочитал обсуждать где угодно, только не в стенах своего кабинета.

— Гольвег, сейчас вы узнаете только то, что вам положено знать, — жестко проговорил Скорцени, отбивая рукой в грубоватой кожаной перчатке отвисшую доску с поржавевшими гвоздями, мешавшую входить в беседку.

Однако, отбив ее, вовнутрь так и не вошел. Вторая доска, которую он ребром ладони отсоединил от балки, ему и вовсе не мешала. Это была разрядка. Гольвег еще никогда не видел этого гиганта таким взволнованным — уж кто-кто, а «венский фюрер» умел скрывать свои чувства.

— Завтра же вы отправитесь в Италию. Мне нужно знать, где находится Муссолини.

— Но ведь он арестован.

— Если бы он отдыхал в своей резиденции, то совершенно не интересовал бы меня. А вас — тем более. Он арестован, однако место его пребывания тщательно скрывается. И от тех, кто хотел бы отомстить ему, и тем более от тех, кто, наоборот, готов пожертвовать Жизнью, ради того, чтобы снова подарить ему свободу. Поэтому…

— В таком случае место его заключения, очевидно, довольно часто меняют. Возможно, используя для этого вовсе не тюрьмы и казарменные казематы, а, например, плавучую тюрьму в виде совершенно неприметной канонерки, — не совсем тактично перебил его Гольвег.

Но взгляд, которым Скорцени просверлил его, оберштурмфюрер должен был истолковать не как укор, а как похвалу учителя.

— Вот почему из всех людей, которых знаю в Берлине, я запросил из ставки фюрера именно вас, Гольвег. Мне нравится ход ваших мыслей. Но дело не только в этом. У вас остались старые связи с несколькими опытными сотрудниками итальянской секретной службы. Так вот, настало время активно разрабатывать их. Найдите через них людей, которые поймут, что своей информацией они помогут спасти дуче, а значит, и самих себя. Их информация будет оплачена трижды. Во-первых, нами, в фунтах-стерлингов — подчеркивайте это, английская валюта у них там сейчас очень котируется. Во-вторых, самим дуче, если, конечно, Бог и фюрер не отвернутся от него. И, наконец, сознанием честно исполненного долга. Да-да, Гольвег, есть люди, для которых и это чувство еще что-нибудь да значит.

— Не смею сомневаться, гауптштурмфюрер. Если я верно понял, речь идет о том, чтобы вырвать его живым, — осторожно уточнил Гольвег.

Какое-то время Скорцени настороженно всматривался в синевато-черную стену кустарника, словно ожидал оттуда нападения. Сейчас, в предвечернем сумраке, щека его показалась Гольвегу маской из серого мрамора, исполосованного трещинами, оставшимися после резца подвыпившего мастера.

— Да, Муссолини нужен живым, — подтвердил он, не переводя взгляда на оберштурмфюрера. При этом на лице его не возникло никаких признаков оживления. — Это вопрос политического престижа. Но возможен и крайний вариант… Когда станет ясно, что король уступил нажиму англо-американцев, дуче неминуемо будет передан союзникам, а мы не способны освободить его прежде, чем это произойдет. Мы должны предвидеть и такой исход, На то будет особое распоряжение. Характер которого, впрочем, не может изменить сути вашего задания.

— И я действительно должен отбыть уже завтра? То есть я хотел спросить: это реально?

— Не заставляйте сомневаться в моих людях, Гольвег, Я этого не люблю.

Оберштурмфюрер встревоженно посмотрел на Скорцени. Он понимал, что подготовить агента к отправке в другую страну не так-то просто: документы, легенда, деньги, маршрут, надежная явка хотя бы на период акклиматизации…

— … Будет подготовлено в течение ночи и завтрашнего дня, — вычитал в его молчании все эти страхи Отто Скорцени. — К вечеру самолет уже доставит вас к итальянской границе.

— Одного?

— В помощники дадим двух агентов из тех, кто довольно сносно научился есть макароны, отличая спагетти по-милански от спагетти по-сицилийски. Говорят, для итальянцев это вопрос принципиальный, — презрительно процедил гауптштурмфюрер, направляясь к машине.

— Во всяком случае, эти их «энциклопедические» познания не помешают.

— Вместе с выяснением места пребывания дуче — кстати, в сообщениях будете называть его Консулом, это и даст название операции — следует точно выяснить все условия: местность, характер охраны, режим содержания, наличие людей, готовых оказать помощь, настроение местного населения, возможные способы освобождения… Учтите: в этом деле важны любые подробности. Исходя из них, мы и будем спешно разрабатывать тот или иной вариант операции. У вас возникли вопросы, оберштурмфюрер?

— Мне понадобятся сведения из досье на некоторых агентов секретной службы Италии.

— Унтерштурмфюрер Рувель. Управление зарубежной разведки СД. Этот человек предоставит все, что может вас заинтересовать. Он будет уведомлен. Однако причины вашей заинтересованности этим досье не должен знать.

Гольвег кивнул. Это предупреждение Скорцени означало, что даже в Главном управлении имперской безопасности о задании, которое ему предстоит выполнять, будет осведомлен очень ограниченный круг людей. Именно это обстоятельство заставило его спросить Скорцени о том, о чем, в общем-то, он не должен был спрашивать:

— Но местонахождением дуче будут интересоваться и другие наши люди: из СД, абвера, осведомители Риббентропа[14].

Это естественный интерес, — уклончиво ответил Скорцени. — Было бы странно, если служба безопасности не интересовалась судьбой одного из самых верных и высокопоставленных союзников по борьбе. Это не должно смущать вас, Гольвег. Это совершенно не должно смущать вас. Любое ваше донесение, принятое в любое время суток, будет немедленно докладываться лично мне. Немедленно, помните об этом.

«…А следовательно… фюреру, — мысленно проследил эту цепочку Гольвег. Он помнил, что Скорцени только что вернулся из «Волчьего логова». — Или, в крайнем случае, бригаденфюреру СС Шелленбергу. И уже через него…»

Ну что ж, его, Гольвега, это вполне устраивало. У. него нет заслуг, равных «венским подвигам» Скорцени. Он не может вскользь напомнить кому-либо о том, что Кальтенбруннер и художник из Браунау Шикльгрубер[15] — его земляки. Так что участие в этой операции, в исходе которой фюрер заинтересован лично, дарило ему редкий шанс по-настоящему отличиться.