Михаил Сухачёв - Штурман воздушных трасс Страница 8

— Ну ты молодец, тебе позавидуешь, — шепнул он. Летчики добрались до аэродрома к тому моменту, когда двухмоторный пассажирский самолет стали заполнять находившиеся возле него люди. Встав в сторонке, оба с безразличным видом уткнулись в газеты. Однако Проскуров зорко наблюдал за посадкой. Когда заработал левый мотор, он тихо скомандовал: «Приготовились». Едва заработал правый, оба, подхватив свои легкие пожитки, кинулись к трапу. Вслед за ними тотчас захлопнулась дверь. Самолет сорвался с места и покатил к взлетной полосе. Так было условлено, чтобы не подвергать риску смелый экипаж, если за ними все-таки увязался «хвост». Почти не сбавляя скорость, самолет развернулся против ветра и помчал пассажиров в даль, полную неизвестности.

Через некоторое время Проскуров уже спал. Спал по-настоящему, не так, как это делал Гавриил в вагоне. Сразу после взлета он начал клевать носом, заваливаться на бок, потом отыскал во сне устойчивую позу. А вот Гавриилу спать не хотелось. Он изучал пассажиров, чтобы скоротать время, хотя постоянно тревожили вопросы: «Где летим? Как летим? Сколько осталось?» Хотелось глянуть вниз. Но он сдерживал себя до момента, когда, по расчетам, должны быть Пиренеи.

В тот момент, когда он все-таки решил посмотреть в иллюминатор, кто-то громко и облегченно признес: «Пиренеи!» Все прильнули к стеклам.

Через некоторое время самолет приземлился у приморского городка. Пассажиры быстро разошлись. Иван и Гавриил остались одни возле машины.

Но вот к ним подошел рослый, сухощавый молодой человек. Ни мало не задумываясь, он быстро заговорил. Из всего услышанного друзья поняли только то, что он говорил по-испански. Уловив недоумение на лицах прибывших, человек замолчал, потом, прищелкнув пальцами, подхватил их пожитки и, кивнув, двинулся к выходу с летного поля.

В маленькой гостинице рядом с аэровокзалом им поставили по тарелке с красным рисом и по бокалу красного вина.

— Где мы находимся? — спросил Проскуров по-испански.

Их провожатый внимательно посмотрел на Ивана, потом медленно произнес: «Аликанте», как бы сожалея, что его разыгрывают. И вдруг, сорвавшись, начал что-то говорить, тыча пальцем в стол.

Прокофьев посмотрел на Ивана. Тот непонимающе уставился на испанца.

— Эста кларо![2] — почти крикнул Проскуров, чтобы как-то прервать водопад слов.

Испанец кивнул и тотчас вышел.

— Ну, переведи, — улыбнулся Прокофьев.

— Он сказал: «Ешьте, ребята, это пища богов», — засмеялся Проскуров.

После первой ложки «божественной» пищи оба замерли с открытыми ртами, как на приеме у зубного врача. На глаза навернулись слезы. Такое можно ощутить, если отправить в рот ложку раскаленных углей.

Вернувшемуся испанцу они, как могли, изобразили сытость. Тот, глядя на полные тарелки, выразил удивление и жестом пригласил к выходу.

Через несколько часов поезд из Аликанте помчал их в Мадрид.

С вокзала они проехали по еще не проснувшимся улицам столицы, затем машина вырвалась на дорогу, ведущую к аэродрому, который располагался в тридцати километрах к северо-востоку от Мадрида. Вскоре из-за поворота показался большой фруктовый сад, постепенно переходящий в небольшой городок.

— Алькала-де-Энарес, — произнес шофер и стал снижать скорость.

Это был пункт их назначения.

На аэродроме прибывших встретил советский военно-воздушный атташе в Испании Борис Свешников.

Молодой розовощекий крепыш среднего роста, он излучал радостную улыбку, словно давно ждал дорогих гостей.

— Нашего полку прибыло, милости просим, — обнял он их за плечи.

— Ну как тут? — задал первый вопрос Прокофьев.

— Как? Как на войне! Воюем против мятежников и немецко-итальянских наемников.

В столовой новеньких обступили «старики», уже успевшие сделать по два-три боевых вылета. Многих Прокофьев знал, хотя они и звали себя здесь нерусскими именами. Это казалось неестественным, словно детская игра среди взрослых. Все они были «крестниками» Бориса Свешникова. То же самое он сделал и с вновь прибывшими. Не называя Прокофьева и Проскурова собственными именами, Свешников громко произнес:

— Новые волонтеры — Феликс и Солдатчек. Прошу любить и жаловать.

Гавриил от такого неожиданного, скороспелого «крещения» даже растерялся. По каким «святцам» его нарекли этим не то немецким, не то польским именем?

Из-за имени потом многие испанские друзья причисляли его и к немецким, и к польским, и к чехословацким добровольцам.

Во время завтрака Свешников рассказал о последних изменениях во внутренней и международной жизни страны.

Измена большей части командования испанской регулярной армии, казалось, сулила скорую победу. В своих планах мятежники игнорировали силу сопротивления народа. Правда, не верило в народ и боялось его само республиканское буржуазное правительство. Премьер-министр Кирога заявил, что каждый, вручивший оружие рабочим, будет расстрелян. Но народ сам взял оружие. Началась гражданская война.

Прикрываясь циничной эмблемой «комитета по невмешательству»[3], Гитлер и Муссолини спешили выручить Франко, отправляя ему оружие, боеприпасы и особенно самолеты и летчиков. В начале мятежа республиканская авиация по численности превосходила в 2 раза авиацию мятежников. Теперь это соотношение стало 1:5 в пользу последних.

С начала августа 1936 года Франко во главе южной армии двигался из Севильи на Мадрид. В это же время из Саламанки на столицу шла северная армия под командованием генерала Молы. Захватив Толедо, мятежники приблизились к столице на семьдесят километров. «Все на защиту Мадрида!» — призвала компартия Испании.

В сентябре произошла смена республиканского правительства. Теперь премьер-министром и военным министром стал старейший член социалистической партии Ларго Кабальеро, ранее никогда не имевший отношения к военному делу. Министром авиации и военно-морского флота он назначил Индалесио Прието, который с самого начала не верил в победу республики.

Для народной Испании складывалось тяжелое положение.

Прокофьев внимательно слушал Свешникова. Многого он не знал. Постепенно вырисовывалась картина мятежа, его движущих сил, козней империалистических государств против республиканской Испании.

По просьбе вновь прибывших командир отряда первой интернациональной эскадрильи Виктор Хользунов ознакомил их с боевой обстановкой, в которой самым неожиданным оказалось... отсутствие линии фронта. Все боевые действия проходили на дорогах или вблизи их, а остальное пространство между ними было «ничейным». Это создавало известные удобства для взаимных визитов родственников и друзей воюющих сторон в периоды, не занятые боевыми действиями. Безусловно, мятежники широко пользовались этим не только для поддержания родственных связей.

Пути друзей разошлись. Проскурова направили под Картахену. Прокофьева оставили здесь, в интернациональной эскадрилье под командованием испанца Мартина Луны.

Наверное, более интернациональной эскадрильи еще не знала история авиации. В ней собрались около сорока добровольцев, среди которых одну нацию представляли, как правило, два-три человека. По этой причине один экипаж нередко состоял из людей, говорящих на разных языках.

Трудно сказать, кто бы еще, кроме Мартина Луны, мог сколотить такой дружный коллектив людей не только разных национальностей, но и взглядов. Ведь были волонтеры, к концу дня переводившие успехи на деньги. Всякие были. Но даже и они под влиянием Луны искренне думали о спасении республики и ненавидели фашизм. Что здесь играло роль? Личное обаяние? Пример безудержной храбрости? Преданность республике, несмотря на дворянское происхождение и репутацию одного из лучших офицеров королевской авиации? Конечно, все это. А кроме того, неугомонность и жизнерадостность Луны. Его трудно было представить грустным, так же, как увидеть без летной куртки и большого серого шарфа, обвитого вокруг шеи. Видимо, совокупность этих и еще каких-то трудно уловимых качеств делали Луну таким замечательным организатором.

Печальную картину представляли собой самолеты, доставшиеся республике. Безнадежно устаревшие «ньюпоры», «спады», «девуатины», «боинги» составляли основу истребительной авиации. В СССР их помнили те, кто принимал участие в гражданской войне. Не более современными были бомбардировщики типа «бреге». При всем своем добросовестном служении республике свыше 120 километров в час они дать не могли. Для немецких «хейнкелей» и итальянских «фиатов», обладавших скоростью 300 километров в час, нельзя было и желать лучшей цели. Из всего старого самыми «современными» являлись «потезы», закупленные во Франции, но их было очень мало.