Олег Селянкин - Они стояли насмерть Страница 85

В его словах была доля правды. По берегу реки к городу все время шло пополнение, а сама река почти бездельничала, пароходы не приближались к фронту, где их подкарауливали вражеские танки и бомбардировщики. К тралению все привыкли, оно стало таким же обязательным и привычным, как ежедневные утренние подъемы или завтрак. Однако эта работа не могла удовлетворить матросов, когда их товарищи сражались в полную силу, когда раненые, которых приходилось перевозить с одного берега на другой, говорили, что катеров в городе не хватает, что их там много, но надо еще больше.

Однако про катер не забыли.

Денек выдался на славу. Солнце забралось в верхнюю точку неба и повисло там, обжигая зноем землю. Хотя бы один листочек шевельнулся! Даже ручьи, бежавшие по галькам в реке, журчали тише обычного, словно и им было невмоготу.

В это время из домика, где размещался штаб дивизиона, в который входил катер, выбежал Мараговский. Широкоплечий, горбоносый, в кителе, застегнутом на все пуговицы, он шел по самому солнцепеку. Он не обходил ручьи, а перепрыгивал через них. Если ему даже и случалось ступить ногой в холодную ключевую воду, то и это не останавливало его ни на минуту.

Еще за несколько десятков метров до катера Мараговский крикнул:

— Вахтенный! Собрать всю команду в носовом кубрике!

Как ни быстро собирались матросы, но не успели они сесть — на палубе раздались топот ног и запоздалая команда вахтенного:

— Смирно!

— Опять через поручни перепрыгнул, — прошептал командир отделения мотористов Хлебников. — Верная примета, что дело будет.

Прогремев каблуками по ступенькам трапа, Мараговский спрыгнул в кубрик. Несколько секунд он стоял, рассматривая матросов, словно прикидывая что-то в уме, потом бросил фуражку на стол и сказал:

— Получен приказ. Ночью прорываемся в Сталинград. Танки фашистские на берегу. Другие катера не прошли… А мы пройдем!

Мараговский откинул со лба черный завиток волос и выжидающе посмотрел на матросов. Кругом знакомые лица. Вон сидит смешливый Миньченко. Сейчас он серьезен.

А Хлебников опять что-то пишет в тетрадке, шевелит губами.

— Кто хочет высказываться?

Секундная выдержка — и поднялся Хлебников. Он откашлялся и развернул свою тетрадь. Мараговский, поморщившись, переступал с ноги на ногу.

— Собственно говоря, — начал Хлебников, — отрезаны мы от Сталинграда…

— Короче! — перебил его Мараговский.

— Пройдем! — рубанул Хлебников рукой по воздуху и сел.

— Правильно, — одобрил его Мараговский. — Трудности есть. Знаем. Не маленькие. Мы должны с ними справиться… Чтобы наверняка справиться, дадим клятву партии?

Матросы зашумели, словно свежий ветерок неожиданно ворвался в душный кубрик, кто-то сбегал за бумагой и чернилами. Мараговский сел к столу, долго записывал то, что говорили матросы, потом перечеркнул и сказал:

— Длинно. Заняты там товарищи и без нашего письма. Короче писать надо. Вот так: «Клянемся, что прорвемся в Сталинград!» Все. Дальше подписи.

— А подпишут все или кто один? — спросил Минь-ченко.

— Все. А ты что предлагаешь?

— Чтобы все.

Остаток дня проверяли оружие, мотор, принимали боезапас, топливо, а ночью, когда на небе замигали первые звезды, катер отошел от берега.

С каждым поворотом реки — ближе Сталинград. На темном небе мелькают отблески пожаров и разрывы зенитных снарядов. Осторожно идет тральщик, наощупь отыскивая фарватер: огни бакенов потушены, а берега исчезли в темноте.

Мараговский стоит в рубке рядом с рулевым Романовым и всматривается в темень, окутавшую катер.

— Тде-то здесь, — прошептал Романов, словно с берега могли услышать его голос.

Мараговский только кивнул головой и сбавил ход до малого. Шума моторов теперь почти не слышно. Замысел командира прост: он пробует проскочить страшную полосу незамеченным.

Внезапно белая ракета, шипя, взвилась вверх и осветила берег, его крутой обрыв и приземистые танки. Не успело исчезнуть на воде ее отражение, как выстрелил из пушки один танк, другой, и над катером, свистя, пронеслись первые снаряды.

— Полный вперед! — крикнул Мараговский. — Огонь! Одна за другой взлетают ракеты, среди орудийных вспышек засверкали пульсирующие огни выстрелов из пулеметов и автоматов. У бортов катера забулькала вода. Брызги и осколки осыпали палубу. Пуля попала в грудь политруку Тимофееву. Он качнулся, зажал рану рукой, да так и остался стоять, наклонившись вперед.

Всплески все ближе и ближе. Вот одна мина разорвалась на корме. Сразу вспыхнула палуба. Матросы на полном ходу зачерпнули ведрами воду и вылили ее на горящие доски. Огненные языки перестали метаться по палубе.

В рубку все время поступают доклады с боевых постов. Только и слышно: пробоина, пожар, раненый, снова пробоина, и так без конца.

— Так не прорваться! — прокричал Мараговский. — Растянут фронт!

Да, не сотню метров, а несколько километров нужно было пройти катеру под сплошным огнем. Не только Ма-раговскому, но и всем другим матросам стало ясно, что фронт не проскочить, что если не на этом, то на следующем километре катер утонет в темной Волге, ее вода погасит последние головешки.

Взмахнув руками, упал на палубу Миньченко. Тимофеев, придерживаясь руками за стены рубки, подошел к его пулемету, ухватился за кожух и, отдернув руку, замахал ею в воздухе.

— Романов! Давай! — крикнул Мараговский рулевому, показал ладонью, дескать, маневрируй, иди зигзагами, а сам выскочил из рубки.

Романов посмотрел ему вслед и пожал плечами. Легко сказать: маневрируй. А в какую сторону? Везде всплески, со всех сторон трассы.

Мараговский добежал до кормы катера, схватил дымовую шашку и вместе с ней скрылся в кормовом кубрике. Через несколько секунд из разбитых иллюминаторов и многочисленных пробоин повалил густой желтый дым, а еще немного погодя из пелены дыма появился Мараговский. Он шел пошатываясь, широко открывая рот, у входа в рубку рванул китель так, что пуговицы посыпались на палубу, и прижался лбом к стене. Когда ему стало легче, он выпрямился, наклонился к переговорной трубе и крикнул:

— В машине! Помните клятву!

— Не подведем! — глухо прозвучал голос Хлебникова.

— Стоп!

Катер прошел по инерции еще несколько метров и беспомощно закачался на волнах.

— Тимофеев! Падай! Кому говорю? Падай!

Тимофеев недоумевающе посмотрел на командира катера, на его запачканное кровью и копотью лицо — и упал рядом с Миньченко.

— Теперь твоя очередь, Романов! Падай!

Вокруг катера кипит вода, из кормового люка валит дым, машина не работает, а командир усмехается и предлагает падать. Более, чем странно. Романов дипломатично отвечает:

— Ничего. Я и на ногах постою.

Мараговский толкнул Романова руками в грудь, и тот вылетел из рубки, сделал несколько шагов по палубе, пытаясь сохранить равновесие, запнулся за оторванную доску настила и растянулся на палубе. Он хотел подняться, но командир так посмотрел на него, что тот сразу прижался щекой к обгорелой доске.

Тимофеев тоже наблюдал за Марагевским. Ему тоже были непонятны его действия, и он решил, что в крайнем случае возьмет командование катером на себя. А командир катера вышел из рубки, сделал шаг, другой и упал. Голова его свесилась в машинный люк.

Теперь на катере ни один человек не стоял на ногах. Все лежали вповалку или разметавшись среди клубов дыма. Казалось, что катер как боевая единица перестал существовать и течение медленно, но верно подносило его к берегу, занятому немцами.

Немцы прекрасно видели это, и постепенно огонь их начал стихать. Первыми замолчали пушки, а потом угомонились и автоматы. Наступила непривычная тишина.

И тогда все отчетливо услышали голос Мараговского;

— Слушайте все! Без хитрости не проскочишь, а мы дали слово, что будем в Сталинграде!.. Пока идем так!.. Поняли?

Чуть заметно пошевелились матросы: они готовились вскочить на ноги при первом сигнале. Эти минуты в ожидании команды многим показались бесконечными, и у многих вырвался вздох облегчения, когда Мараговский крикнул:

— Полный вперед! Долой шашку из кубрика! Поставить дым! Лево руля! Не стрелять!

Катер мгновенно ожил. Зашипела, захлебнувшись, выброшенная из кубрика дымовая шашка, забурлила около винтов вода, и встала за кормой густая пелена дыма.

Немцы не сразу поняли случившееся и открыли огонь с небольшим опозданием. Тральщик уже скрылся за дымом, мины и снаряды падали далеко от него, и команда катера, дорожа каждой секундой, не стреляя, приближалась к намеченной цели.

Когда вдали показались первые освещенные пожаром дома Сталинграда, Мараговский облегченно вздохнул и сказал, обрывая кусок обгорелого рукава: