Андрей Семёнов - Пятая рота Страница 9

— В колонну по три — становись! — подал команду прапорщик.

Два десятка человек выстроились в колонну по три.

— Левое плечо вперёд, шагом марш.

Не в ногу, мы тронулись, куда было приказано: в сторону солдатских модулей. Перед ближайшим прапорщик остановил нас и «справа в колонну по одному» завел нас внутрь.

Вход в модуль был сделан не по середине барака, а ближе к правому краю. В небольшом фойе, как и в нормальной казарме, располагались тумбочка дневального и двери в умывальник, сушилку, кабинет командира роты, каптерку и оружейку. Слева находилось просторное спальное помещение и смежная с ним Ленинская комната в самом торце модуля. Меня поразили две вещи: во-первых, мы были не одни — человек тридцать сержантов уже прибыли накануне с другой партией, а во вторых — кровати были одноярусные!

Привыкнув в учебке спать «на пальме», то есть на втором ярусе, я и подумать не мог, что в обыкновенной солдатской казарме может быть так комфортно и даже уютно: шестьдесят кроватей стояли в один ярус и к каждой прилагалась отдельная тумбочка, в которой можно хранить нехитрые свои пожитки! Несбыточная мечта курсанта.

— Строиться на завтрак.

Это все тот же маленький прапорщик не уставал проявлять о нас отеческую заботу.

Бросив свой вещмешок на свободную койку, я двинулся к выходу. Мой путь преградили две ноги, вытянутые в проходняк спального помещения. На табурете возле самой крайней койки, развалясь, сидел сержант, по виду — мой однопризывник.

— Товарищ младший сержант, — лениво, через нос выдавил он мне, — почему не приветствуете старшего по званию?

У меня на погонах было две лычки. У него — три. На одну соплю больше. Но, не учебка же?! Это в учебке полагалось отдавать честь даже ефрейторам, а тут, в линейных войсках, всё решает не воинское звание, а срок службы. А этот — мой однопризывник. Я обалдел от подобной наглости: мой же однопризывник пытается меня построить! Худого слова не говоря я двинул, что было дури сапогом ему по лодыжке, стараясь попасть по косточке, чтоб было больнее.

— Иди ты на хрен, — посоветовал я сержанту, — дай пройти.

Сержант поджал ноги, скорчившись от боли.

— Тебе — звиздец, — бросил он мне в спину.

Наша партия построилась перед модулем в колонну по три и под командой чуткого прапорщика двинулась в столовую.

Меж тем, наше появление в полку не осталось незамеченным: на пути нашего следования кучками стояли старожилы, приветствуя нас радостными криками «Духи, вешайтесь!». На их лицах было столько детской неподдельной радости, что, право, стоило повеситься уже только ради одолжения.

«Вешайтесь, духи, вешайтесь!». За свою службу я слышал этот бодрый призыв так часто, что у Советской Армии не хватило бы веревок, реши я безропотно исполнять эту просьбу всякий раз, как услышу. Всерьез к этому относиться даже как-то смешно: кто послабее, характером, тот повесится и без вашего доброго совета, а кто нормальный пацан — тому вся эта ваша дедовщина до лампады. Отлетает свое и сам, в свой срок, станет черпаком и дедом. Это игра такая. Не нами придуманная. В дедов, духов и черпаков. Пионерлагерь какой-то! А коль скоро игра придумана не нами, то не нам и правила нарушать. Их, эти правила, нужно понять, выучить наизусть и принять как руководство к действию. В этих размышлениях я не заметил, как приплелся до столовой.

Столовая произвела на меня впечатление, сопоставимое с атомным взрывом. Если бы Пентагон обрушил двадцать мегатонн неподалеку, я бы не взволновался сильнее.

Две ЦРМки — два длинных ангара под профильной оцинкованной крышей на бетонном фундаменте были соединены между собой кирпичной пристройкой, в которой находились котловое хозяйство, склад, посудомойка, разделочные цеха и тому подобное. Солдатская столовая представляла собой букву «П», ножки которой были обращены на дорожку, что шла за палатками. В правом крыле обычно принимали пищу спецслужбы — саперы, разведка, связь, ремрота, РМО — рота материального обеспечения и полковые музыканты. В левом завтракали, обедали и ужинали все остальные. Проще сказать — пехота и карантин. И, когда мы, «справа в колонну по одному», вошли в столовую, все мы ошалели от изобилия яств, стоявших на столах в ожидании наших желудков.

Столы располагались в два ряда, в каждом из которых было семнадцать столов. Если принять во внимание, что каждый стол рассчитан на десять человек, то несложно подсчитать, что одновременно одно крыло столовой было в состоянии накормить триста сорок человек. Полковой завтрак закончился, но специально для карантина было накрыто два стола.

Слюни текут! Разум отказывается повиноваться, когда я вспоминаю об этом пиршестве!

Сказать, что в учебке кормили плохо — это ничего не сказать. Злой хозяин нелюбимую скотину — и то, кормит лучше. Перловка, сечка, макароны — все, неизменно сварено до состояния клейстера и не солено.

Хлеб, пропахший плесенью.

Щи, в которых плавает недочищенная картошка и вилок капусты, разрубленный на восемь частей тремя взмахами ножа.

Жопа!

Поросятам дать — так, породистые, и те откажутся.

И мясо…

Где оно было? Я не видел его с гражданки!

Апофеоз — кенгуру, пятьдесят шестого года забоя! Лично, находясь в наряде по кухне, нес в разделочный цех и успел разглядеть клеймо на тушке. Животное было отловлено, умерщвлено и разделано за десять лет то того, как я родился. Я ходил в ясли, детский сад, потом — в школу, влюблялся и работал плотником, не подозревая, что эта кенгуриная тушка, без малого — тридцать лет — терпеливо ждет, когда я ее употреблю. Для кенгуру — воистину, фараоновский возраст!

В учебке кормили так: в миску навалены куски вареного сала, а волокна мяса урчали в животах поваров и офицеров.

У-у! Рожи шакальи!

И эти помои нам приходилось есть не раз-два, а три раза в день в течение полугода!!! Минимум — пятьсот сорок приемов пищи, каждый из которых как пытка: жрать охота, а внутрь не лезет!

Будь на веки проклята ашхабадская учебка! Чтоб ты сдох в жутких корчах, майор Маронов — пройдоха, пьяница и вор — командир в/ч 96 699, доблестной учебки связи Первого городка Ашхабада. От всей души желаю тебе трибунала и бедной старости!

А тут!..

В пятилитровых котелках прела рисовая каша! Горячая, самая настоящая! Та самая, какой последний раз меня кормила мама! И рис не переварен и даже вымыт перед варкой! На каждом столе стояла глубокая миска с мясом! С мясом!!! Тушенкой, пережаренной с морковкой и луком. На каждом столе стояло по две банки сгущенки! На отдельной тарелке потели цилиндрики сливочного масла. И не по двадцать грамм, как положено в Союзе, а по тридцать три! На два щедрых бутерброда хватит, чтоб заесть горячий кофе, который плещется в большом чайнике на краю стола. И сыр…

А хлеб?! Белый, горячий, мягкий, свежайший! И в Союзе я не ел такого хлеба! Ни до, ни после Афгана. Это что-то!..

Пир души!

Праздник желудка!

Нормальная, человеческая еда, которую никто из нас не видел с гражданки!

И хрена ли так не служить?!

Духанка?! Духовенство?! Еще три месяца летать?! Тьфу! Пустяки, когда так кормят! Да на одной ноге отлетаю, если каждый день на завтрак сыр, мясо и сгущёнка!

Не надо ни осетров, ни черной икры, ни дорогих коньяков. Дайте солдату масла сливочного, хлеба мягкого, мяса побольше, каши приличной — гречневой или рисовой, горячего и сладкого кофе — он вам горы свернет! Он не то, что свою Родину защитит, он и чужую родину собой закроет.

У меня, от этого изобилия, появился комок в горле: насколько же унижены и бесправны мы были в этой грёбаной учебке! Есть такая пословица: «солдат — не человек».

Согласен.

Только курсант учебки — это даже не солдат. «Недосолдат».

Нормальных солдат гоняют и дрочат старослужащие. А курсанта — офицеры и, главным образом сержанты. Те самые сержанты, которых еще несколько недель назад дрочили и гоняли также как они нас теперь. И курсанту отводится роль бессловесного и исполнительного животного — попробуй, не выполни приказ сержанта! Даже самый глупый приказ самого дебильного сержанта. Поэтому-то, други мои, в линейных войсках и не любят «учебных» сержантов. И упаси Бог попасть «учебному» сержанту в линейные войска! Все, все сержанты полка, прошедшие через учебку, будут отыгрываться на нем, вспоминая свои былые унижения и обиды. Сгниет такой «учебный» сержант в нормальном полку. Правило, не знающее исключений.

Вы нас — в учебке, а мы вас — в войсках!

И это даже не месть. Это — возмездие. Жестокое, законное и справедливое.

Поразительно: в столовой можно было есть спокойно и не торопясь! Подливать себе кофе, накладывать мясо, макать хлеб в сгущенку. И все это делать солидно и степенно. В учебке мы совсем отвыкли принимать пищу как нормальные люди. Очень часто наш завтрак или обед происходил так: в отместку за то, что мы плохо прошли строем или не так громко спели ротную песню, сержанты заводили нас в столовую «справа в колонну по одному», мы занимали свои места за столами (упаси Боже сесть без команды!), звучала команда — «рота, садись, раздатчики пищи — встать!». Пищу не брали кому как вздумается, а ее раздавали раздатчики каждого стола. Звучала следующая команда: «раздать пищу». Едва раздатчики успевали наполнить десять тарелок, как звучала команда: «Встать! Выходи строиться». Курсанты выходили строиться, побыв за столами меньше минуты. Поел ты, не поел — это никого не волновало. Зато в следующий раз и шаг чеканился, и песня гремела.