Януш Пшимановский - Четыре тануиста и собака - книга 2 Страница 9

Набросив плащи на плечи, они вышли. Слева под весенним солнцем поблескивал бункер с узкими темными щелями. Справа от него, в неглубоких окопах, зеленели на позиции два противотанковых орудия. Около них стояли навытяжку артиллеристы и отслуживший свое, с протезом вместо ноги, офицер, руководивший опытными стрельбами.

И тут же стоял покрытый пылью танк с надписью на броне — «Рыжий» и его экипаж, без головных уборов и ремней, в обмундировании, которое свидетельствовало о недавнем бое. У рядового под глазом был огромный синяк, а на щеке брюнета, кожаная замасленная куртка которого выдавала механика, кровоточила рана.

— О, да это же поляки, — удивился бригаденфюрер.

Тень пробежала по лицу капитана, дрогнули мускулы на щеках. Он окинул взглядом лица солдат и спокойно сказал:

— Никакой разницы, это такой же танк, как и остальные.

— Храбрые поляки под Берлином, — удивлялся эсэсовец, рассматривая пленных. — Немыслимо. Какая-то чепуха.

Он замолчал, прошел еще два раза вдоль короткой шеренги, взвешивая решение, и приказал:

— Боеприпасы из танка выбросить, все до единого снаряда и патрона. Где ремни и головные уборы? Верните их. Я хочу с ними поговорить как с солдатами...

Артиллеристы бросились выгружать боеприпасы, один из них принес недостающее обмундирование. Эсэсовец взял конфедератку ротмистра и, держа ее в вытянутой руке, подал танкистам.

Те стояли неподвижно, исподлобья глядя на немца.

— Кто из вас говорит по-немецки?

— Я, — ответил Кос.

— Каждый враг, который пересек немецкую границу, будет уничтожен, но я хочу дать вам возможность, если вы мужчины...

Томаш закачался и оперся о плечо Саакашвили. Затем надел конфедератку и, застегивая ремень, с ненавистью посмотрел на эсэсовца, облаченного в черную форму. Он ничего не понял, моргал опухшим подбитым глазом, чтобы лучше видеть, и старался глубже дышать, едва сдерживая нарастающую в желудке тошноту.

— Переведи! — закончил бригаденфюрер.

Он отошел на два шага и с видом победителя посмотрел на конструктора и Клосса, а потом тихо добавил: — Это будет хорошая шутка.

— Да, но я считаю, было бы лучше... — начал капитан и, наклонившись к самому уху эсэсовца, закончил свое предложение шепотом.

— Он обещает... — начал Янек, обращаясь к экипажу.

— Не верю ни одному его слову, — буркнул Густлик.

— Подожди, я должен им объяснить, — предложил Кос. — Он обещает, что, если один из нас доведет танк с расстояния тысячи метров до ста от этих орудий, мы будем свободны.

— Как это? — удивился Томаш.

— Он утверждает, что нас перебросят за линию фронта.

— Четыре минуты хода. Они успеют выпустить восемьдесят снарядов, — вполголоса подсчитывал Саакашвили. — Но калибр небольшой...

— Снаряды экспериментальные. Там стоит остов танка, дырявый, как дуршлаг.

— Я вам точно говорю, что эта эсэсовская свинья все врет, и думает, что мы законченные идиоты.

Со стороны Берлина донеслись глухие, далекие раскаты. Нет, это было не эхо от разрывов бомб, это надвигалась гроза. Вверх вздымалось, образуя серую наковальню, огромное облако, темное снизу. Предгрозовой порыв ветра перекатывал песок под ногами.

— Скажи ему, что я поеду, — сказал грузин, стиснув зубы.

— Гжесь... — начал Кос, но не закончил, встретив гневный взгляд Саакашвили.

— Кто из вас самый храбрый? — спросил бригаденфюрер, подходя ближе вместе со своими коллегами.

— Я поеду, — сказал механик и сделал шаг вперед.

— Ты поляк? — удивился эсэсовец.

— Для тебя поляк, черт бы тебя побрал! — вскипел грузин.

Эсэсовец усмехнулся, кивнул в сторону капитана и, подняв брови, заметил:

— Мой коллега предлагает... Переведите.

— Его коллега предлагает, — переводил Кос, — чтобы весь экипаж находился в танке.

— Чтоб ты сдох! — буркнул со злостью Густлик.

Шанс спастись был один из ста. Всего один шанс, что они сумеют проехать девятьсот метров, прежде чем танк остановится, объятый пламенем, прежде чем они погибнут, уничтоженные осколками разрываемой брони. И потом, даже если бы судьба им улыбнулась, оставался один шанс из тысячи, что этот высокопоставленный эсэсовец с двумя дубовыми листьями и серебряным квадратом на воротнике черного мундира и с черепом на фуражке сдержит свое слово. Их просто решили расстрелять «оригинальным» способом, и теперь им предстояло принять участие в жестокой игре — в атаке на смерть.

Первым тронулся залатанный вездеход с конструктором и офицерами, за ним «Рыжий». Танк вел немец, перегонявший машину с линии фронта на полигон. Экипаж стоял на броне, держась за поручни на башне.

— Хлопцы, бежим! — предложил Густлик.

— Далеко не убежишь. — Кос посмотрел на небольшой грузовик с вооруженными солдатами, который замыкал колонну. — Этот гад подумал бы, что мы боимся умереть в танке.

— Зря мне эта девушка приснилась. Свадьбы не будет.

Ехали в молчании, прижавшись плечами друг к другу.

Каждый думал о своем.

— Медаль-то отцу вышлют? — спросил Томаш.

— Вместе всегда веселей, правда, Гжесь? — бросил Кос.

Грузин повернул голову, в его глазах стояли слезы.

Из первой машины начали что-то кричать. Капитан, встав на сиденье, показал рукой на остов обгоревшего танка. Башня, дырявая, как решето, выглядела вблизи как череп расстрелянного человека.

— У тебя много горючего? — спросил Елень.

Саакашвили кивнул головой и слегка улыбнулся, думая о том, что разница в общем-то небольшая, будет ли «Рыжий» пылать час или сгорит в несколько минут.

Когда он сделал шаг вперед перед строем и дерзко ответил гитлеровцу — на это потребовались все силы и остаток мужества. Сейчас он чувствовал, что мышцы у него словно из ваты, а сердце вот-вот выскочит из груди.

Немецкий механик затормозил и аккуратно поставил танк на исходную позицию. От орудий его закрывала невысокая двухметровая стена из бетона, выщербленная снарядами. Янек слегка толкнул Григория — пора сойти с брони танка и построиться.

Конструктор сидел на заднем сиденье машины и глупо улыбался, вытирая пот со лба.

Бригаденфюрер жестами объяснял Саакашвили, что после получения сигнала он должен начать движение, развернуться и гнать прямо на орудие.

Кос безразлично смотрел на все происходящее вокруг, словно лично его это не касалось, пока вдруг не вспомнил, что ведь он — командир экипажа. Механик и Томаш стоят рядом с ним, а Густлик... Где Густлик?

Прикрывая лицо ладонями, из-за танка показался Елень. За ним появился немецкий капитан, тот самый, который предложил, чтобы весь экипаж поехал в танке в полном составе. Офицер подскочил к Густлику и ударил его по лицу, потом в живот. Силезец согнулся, упав на колени, затем с трудом поднялся.

— Что случилось? — крикнул эсэсовец, вставая в машине.

— У этой собаки патроны были в кармане... — Капитан одернул мундир, стряхнул с лацканов следы пыли и вытащил из кармана шесть автоматных патронов.

— Ах вот как?! — удивился эсэсовец. — У каждой игры есть свои правила, которые нельзя нарушать, — со злорадством поучал он, обращаясь к тяжело дышащему Еленю.

Заработал мотор, и штабная машина двинулась в сторону орудий. Экипаж, теперь уже в полном составе, стоял около танка. Его охраняли солдаты с автоматами.

Черешняк приложил ладонь к распухшему глазу и что-то тихо прошептал. Саакашвили вытер мокрый лоб. Кос не мог подавить дрожь.

— Крепко тебе досталось? — шепотом спросил он Густ-лика.

— Да, крепко, — тяжело дыша, ответил Елень.

— У тебя были патроны в кармане?

— Нет. Это он сам мне их всунул.

— Сволочь!

— Не совсем.

— Почему?

Со стороны орудий поднялась в воздух ракета.

— Вперед! — приказал немецкий часовой.

На секунду все застыли как парализованные, а потом Кос более высоким, чем обычно, голосом скомандовал:

— По местам!

Натренированными движениями они быстро взобрались на броню, скользнули внутрь танка, который был для них домом, а сегодня должен был стать их братской могилой. Кос отклеил фотографию первого командира танка, снял оба его ордена и спрятал их в нагрудный карман.

Саакашвили пропустил вперед Томаша, сел на свое место, но не прикасался к рычагам, не ставил ноги на педали. Сцепив пальцы, он пытался остановить дрожание рук. Над открытым люком стоял часовой с направленным на него автоматом.

Григорий подумал, что было бы проще рвануться вперед, заставить часового выстрелить: пусть сразу, поскорее всему конец. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть черного отверстия ствола автомата, сделал глубокий вдох и почувствовал признаки приближающейся грозы.

Как только верхние люки захлопнулись, в танке стало темно: глаза еще не отвыкли от солнечного света.

— Ребята! — позвал Густлик, приседая за спиной Григория. — Прежде чем я по морде получил, капитан сказал, чтобы мы не поворачивали под стволы пушек, а вели танк прямо к терновнику, а там дорога по выемке ведет к лесу...