Артур Черный - Комендантский патруль Страница 9

У забрызганных грязью машин Масяня подводит итоги зачистки: обнаружено и уничтожено путем демонтажа шесть нефтеколодцев.

По приезду в отдел, вне графика, я заступаю в СОГ. Сразу же выезд на улицу Ленина, где пэпээсники республиканского полка милиции нашли схрон с боеприпасами. Обычная картина: ржавые патроны АК, десять-пятнадцать штук, одна или две гранаты РГД без запалов, пять-шесть ВОГ от подствольного гранатомета и, взрывающие их куском тротила, худые, некормленые вояки комендатуры. Противная скука однообразия.

За день пять выездов. Все по разной мелочи.

Под Грозным произошел бой с группой боевиков. С нашей стороны есть погибшие.

В Веденском районе близ Дарго идет бой. Также погибшие.

27 мая 2004 года. Четверг

В комендатуру, еще до восхода солнца, меня увозит дежурный «уазик». Рассвет начинается с инженерной разведки. Светлое полотно утренней дороги катится передо мной к тревогам наступающего дня. Прячась от розовых лучей солнца вдоль политых росой обочин, в длинной тени искореженных каштанов и тополей бегут недосмотренные сны. Раннее утро Грозного. Летняя тишина. Краски восхода пляшут на осколках битых стекол, обливают свежестью своей палитры хмурую серость обвалившихся многоэтажек. Все еще спит. Ни одна машина, ни один человек не пресекают наш путь.

Через два часа саперы передней цепочки упираются в 31-й блокпост. Маршрут окончен. Стряхивая с себя наваждение снов, оживает мертвый город. Машинами и людьми заполняются его улицы.

Пропуская бестолковую и опасную своей непредсказуемостью рутину развода, я намеренно позже заявляюсь в отдел. Одиноко сидящий в кабинете Тамерлан вручает мне бумажку на предоставление чьей-то характеристики, после чего ставит задачу на день: работать и еще раз работать.

После завтрака натыкаюсь во дворе на Хана Мамая, который невообразимо рад встрече. Но радость его корыстна. Поинтересовавшись, что у меня на уме, Мамай приглашает с собой на сдачу экзамена. Через полчаса он уже сидит в кабинете профессора Чеченского государственного университета, а я с двумя автоматами мыкаюсь по переполненному студентами коридору. Чеченская молодежь искоса и в недоумении смотрит на единственного здесь русского. Девушки, воспитанные в горских обычаях, делают вид, что меня не замечают, парни, сплошь с длинными до шей волосами, демонстрируют спокойное безразличие.

С сияющей улыбкой из-за двери выпрыгивает Хан: «хорошо». Он берет меня под локоть и приглашает в кафе отметить столь удачную сдачу бухгалтерского учета, в котором он до сих пор так и не разобрался, чем дебит отличается от кредита. Форма решает все.

До окончания дня мы сидим в придорожном кафе и слушаем музыку, специально по нашему заказу пущенную на всю мощность динамиков. Хан опрокидывает одну за другой кружки пива, рассказывает бесконечные и запутанные истории про чеченский образ жизни и местные их обычаи, про законы гор, про своего брата милиционера, про то, как он, Хан Мамай, еще покажет всем этим Тайдам, Рэгсам и Безобразным, откуда в хлебе дырочки… Хоть мне и скучно, но возвращаться в больную тоску отдела нет никакого желания, а потому я с наигранным вниманием слушаю Мамая и лопаю жирные домашние пельмени.

Вечером после общего развода нас собирает Тамерлан, привезший свежие новости из республиканского МВД. Новости его неутешительны: в субботу нас всех и каждого в отдельности рассмотрят на обширном совещании в МВД, после чего, со слов тамошнего начальства, многих, конечно, уволят за безделье.

Сегодня в Грозном обстрелян из гранатометов Дом правительства.

В Шатойском районе армейские подразделения ведут бои.

28 мая 2004 года. Пятница

Утром Тамерлан вручает мне бестолковый материал по перевозке кирпича б/у. Материал состоит из рапорта, протокола осмотра транспортного средства и письменного объяснения водителя, который в нем, как всегда, поясняет, что кто-то за полтысячи рублей попросил его довезти кирпич до Шали или Ведено, а он ни при чем.

Забросив бумагу в кубрик, я прыгаю в «Волгу» Мамая, и мы почти до самого обеда колесим по перекалившемуся от жары городу. Корыстный участковый возит меня вовсе не от большого кавказского радушия, вчера он занял у меня пятнадцать тысяч на свою сессию. Более того, ездить одному, проверять людей на участке и переписывать их на бумажки, здесь небезопасно, а я — лишняя боевая единица. Все это мне понятно и ясно как божий день, однако будничная скука гнетущего однообразия, поселившаяся в моей душе, каждый раз гонит меня из отдела вон, каждую минуту пребывания в его стенах она обматывает мою шею тугой петлей своей волчьей тоски. Рыжие мухи ползают там по почерневшему от копоти потолку кубрика, сплошная стена духоты стоит в темных коридорчиках общежития, красные, потные лица, грязный мат и плевки среди синего табачного дыма… Каждый день я бегу оттуда, и каждый день с нетерпением возвращаюсь туда. Там мой дом. Дом, негостеприимный, без куска хлеба, с глотком теплой, противной воды…

На рынке 8-го Марта, где меня высаживает Мамай, важно перебирает в руках четки Неуловимый. Уволенный за безделье жулик и неряха, он подходит ко мне и, окрыленный неведомыми надеждами, рассказывает о скором своем восстановлении в прежней должности участкового. Неуловимый подал в суд на Тайда. Он уверен в выигрыше и даже пытается убедить в своей правоте меня, вслух рассуждая про Тайда: «Он ведь меня незаконно уволил. Я ведь еще могу работать».

Я ведь еще могу работать!.. Неунывающий тип. Только вот беда; все четыре года, пока он работал, никто этого не заметил.

Я в отделе. Почти полдня мне снится какой-то кошмар: я бросил все, наплевал на всех и сбежал из этого дурдома домой. Домой! Туда, в зеленые, прохладные степи Сибири! Здесь, в Грозном, на меня подали в розыск. В один прекрасный день за мною приходят несколько милиционеров, которые хотят только одного: схватить меня и отправить работать обратно в чеченскую столицу участковым 20-го участка. Я, живущий половину своей сознательной жизни в милицейской форме, живу в ней и дома, прыгаю от них в этой форме по крышам домов, скрываюсь в норах чердаков, петляю по кривым лабиринтам улиц. Они кричат мне вдогонку: «Дезертир! Предатель!» Я, расталкивая попавшихся на пути граждан, ору во все горло: «Расступись! Менты на хвосте!» Мой сон полон и имеет счастливый конец. Запыханный, уставший, как черт, я отрываюсь от преследователей.

Лишь два месяца назад мне снился совершенно противоположный сон. Чтобы увезти меня домой, в Чечню приезжают родители. Но тогда домой я точно не собирался, более того, по моим убеждениям, позор такого побега был бы непоправимым, и после него в глазах и русских и чеченцев мне уже не подняться никогда. В тот же день первым попавшимся самолетом я отправляю родителей домой.

В конце рабочего дня в незакрытые каким-то растяпой двери кубрика врывается Рамзес Безобразный. Он неисправим. Рамзес с порога кричит мне любимое и единственное его слово: «Собирайся!», и измазанной чем-то ладонью черпает из питьевого ведра воду. По пути к воротам я успеваю предупредить проскочившего мимо Опера об опасности вселенской эпидемии. Тот обещает отмыть ведро порошком.

Вдоль молчаливых руин улицы Алексеева с Рамзесом и двумя сотрудниками РУБОПа, переодетыми в штатское, мы выискиваем редкие, не оставленные людьми жилища. Я представляюсь их участковым и, объясняя, что идет проверка паспортного режима, вписываю в свой блокнот данные паспортов. Рубоповцы кого-то ищут. Когда улица заканчивается, они забирают листок блокнота, подвозят нас к отделу, благодарят и уезжают.

В рабочем кабинете я составляю справку о проделанной за день работе. Она выходит сразу на двух страницах. Так… Что-то не то… Где-то я переработал… Слишком опасно бросаться в глаза начальству своими успехами. Разорвав листок в клочья, я измарываю новый лишь на четверть.

29 мая 2004 года. Суббота

В 09.00 мы неторопливо выслушиваем последние наставления Тамерлана перед своим разносом в МВД. Чеченец Сириец, скрывая волнение, спрашивает:

— А что с собой брать-то?

Кто-то участливо советует:

— Лапши самую большую пачку возьми…

Приняв на вооружение добрую идею, я беру с собой самую большую пачку лапши и армейскую смекалку, без которой никуда.

Около получаса мы вздыхаем в прохладе облезлого коридора. Стены его грязны и не шпаклеваны, окна уродливы и кособоки. Здесь не хватает денег на ремонт здания.

Нас приглашают в светлую чистую комнату. Грозные чеченские отцы-командиры, насупившись, с видом легкого пренебрежения взирают на нас, простых смертных, осмелившихся переступить порог их поднебесной. Мы молча рассаживаемся вдоль стены. Первым берет слово наш куратор Безумный Капитан Корабля Участковых — седой, хромой на одну ногу капитан, отсталый теоретик и слепой тактик: