Илья Дубинский - Наперекор ветрам Страница 9

— Спасибо за откровенность, — сказал Якир. — А теперь еще два вопроса.

— Слушаю.

— Из Плоского вы стремились с вашим почетным конвоем к Балте. Я не верю, что там вас ожидала встреча с другим Кожемяченко. Хотя допускаю, что Кожемяченко не последний изменник, у которого в трудную для нас минуту кишка оказалась тонкой. По вашим документам видно, что вы рвались к Петлюре. Зачем?

— Зачем-с? Посмотрите на карту. Вы хоть скороспелые, а все же стратеги. Рвется к Киеву наш генерал Бредов, стремится туда и пан Петлюра. В одной берлоге двум медведям не бывать, не пановать-с. Киев, как вам известно, называют матерью русских городов. Он никогда не будет столицей самостийников. Это у вас создана республика на республике, а у нас будет одно царство — единая, неделимая Россия…

— Ясно. Второй вопрос: куда вы делись после Раздельной?

— Спасибо вам, господин Якир. Ваш Левензон и тот бешеный Няга требовали моего расстрела, а вы как Христос… Мои люди вас до полусмерти отлупили, вы же исходатайствовали мне прощение-с. Я обещал искупить свою вину. На походе отстал от батальона. Дождался немцев, а потом — на Дон…

— К своим? — уточнил Якир.

— Журавль рвется в небо, а крот в нору-с.

— А куда стремится скорпион? — в упор бросил Голубенке.

На миг беляк потупил взор, потом, впившись горящими глазами в сухощавое лицо комиссара, небрежно ответил:

— Я и так наболтал лишнего.

И хотя задержанный уклонился от прямого ответа, у всех сложилось твердое убеждение, что «землемер» Басенко и есть тот «знаток» Красной Армии, который носит кличку «Скорпион».

Допрос закончился глубокой ночью. Якир, потянувшись, подошел к широко раскрытому окну. В накалившееся за день помещение рвалась освежающая прохлада вместе с пряными запахами благоухающего табака, ночных фиалок, левкоев. Беззаботно стрекотали в кустах жимолости неугомонные сверчки. Тревожно гудели на путях паровозы.

Из головы Ионы Эммануиловича не выходили жаркие прения в губкоме: «С восстанием покончено, но положение края с каждым днем все усложняется. На Николаев — пролетарскую базу юга — надвигается грозная туча деникинских отборных полков. На Черном море, вблизи Одессы, курсирует мощный флот Антанты. К Помошной устремилась разнузданная вольница предателя Махно. Торопится и Деникин. Ему нужны Украина и ее хлеб. Более четверти века не было такого богатого урожая. Стоят на полях и гумнах высокие скирды хлебов: крестьяне не торопятся с молотьбой. А то, что заготовители успели собрать для голодающего севера, едва успевают пропустить через единственную коммуникацию — железную дорогу Одесса — Помошная — Киев. С Плоским, со «Скорпионом» покончено, а другие еще не раскрытые. Агенты генерала Шиллинга пускают в ход и золото, и «идеи», мутят народ не только в селах, но и в Одессе. Тревожные сигналы поступают из сорок седьмой дивизии. Какие-то подозрительные типы шушукаются с командирами расположенных в Одессе полков, а также с командирами батарей, выдвинутых к Люсдорфу для охраны морского побережья. У Вознесенска, Балты, Умани разгуливают петлюровские банды Волынца, Ангела, Заболотного. Одесский губком свернул работу всех учреждений, коммунистов посылает на фронт. Уже созданы три коммунистических отряда. Назначен командующий внутренним фронтом, бывший командарм-9, капитан царской армии, коммунист с 1917 года черноглазый усач Княгницкий».

«Огромная задача возложена и на нас, — продолжал размышлять начдив-45. — Мы в ответе перед партией и высшим командованием за огромный фронт — от Жмеринки до Днестровского лимана. Там румыны, самостийники и корпуса сечевиков. Выгнанные Пилсудским из Галиции, они стали союзниками Петлюры… Наша заветная цель — мировая революция, а сколько препон на тернистом пути к ней?!

За три недели новый начдив успел побывать во всех полках, отрядах, командах. Знает, чего можно потребовать от каждого. А знает ли он человека, командира, бойца? Нет! Иначе не было бы этого бунта, поднятого Батуриным и Кожемяченко».

«То, чем полководец сражается, есть народ, то, чем народ побеждает, есть дух». Эти слова, произнесенные более двух тысяч лет назад древним военачальником, были записаны в потрепанном блокноте начдива.

Еще в прошлом году Якир близко сошелся с одним из командиров китайского батальона Сун Фу-яном, человеком боевым, толковым, назвавшим себя капитаном.

Там, у себя на родине, он будто бы нарушил закон предков и сошелся с женой мандарина. Ему грозила смерть. Удрав к хунхузам, неудачный донжуан с их помощью перебрался затем в Сибирь, где завербовался вместе с другими китайцами на лесоразработки в Бессарабию. В часы отдыха, когда батальон Якира охранял старую тираспольскую крепость, бывший китайский капитан просвещал своего любознательного начальника.

Якир навсегда усвоил древний военный закон: «Не усаживайся сам, если не сели еще твои воины. Не берись за еду сам, если еще не стали есть твои воины. Дели с ними холод и жару. В таком случае твои солдаты непременно отдадут тебе все свои силы».

Учеником реального училища Якир ездил с друзьями в Измаил — город боевой славы русского оружия, улицами которого на штурм придунайской турецкой крепости двигались по приказу Суворова русские полки. Потом уже, будучи комбатом, он в тираспольской библиотеке нашел книжечку с описанием всех двадцати походов и шестидесяти трех сражений Суворова. Из нее он записал в блокнот следующие слова: «Доброе имя должно быть у каждого честного человека. Лично я видел это доброе имя в славе своего Отечества».

О славе своего Отечества постоянно думал Якир и там, в тираспольской крепости, и позже, во время упорных боев с наседавшими немцами, и потом, когда он, будучи членом Реввоенсовета 8-й армии, осенью 1918 года вел в решительную атаку на станцию Лиски против белоказаков 12-ю стрелковую дивизию.

Тогда мужество и отвагу Якира Реввоенсовет Республики отметил боевым орденом Красного Знамени.

После беседы с деникинским разведчиком Якир вспомнил «философию» некоторых начдивов, которые заявляли: «Красноармейцев пятнадцать тысяч, а я один. Я существую для дивизии, а для людей существуют политкомы». Вот под боком у таких «философов» и вырастают, как грибы-поганки, кожемяченки, батурины… Допрос белогвардейца напомнил ему поучение одного мудреца: «Когда в войске нет согласия, нельзя выступить и сразиться. Когда в сражении нет согласия, нельзя добиться победы».

Борясь с одолевавшим сном, Якир размышлял: «Вот чего надо добиваться — согласия, согласия, согласия! Но нельзя и ждать со сражениями до установления полного согласия. Тут следует подправить мудреца. И к согласию и к победе надо стремиться одновременно. Согласием добиваются победы, а победой согласия, вот это по-нашему, по-советски. Чтоб никаким пройдохам даже не мерещилось вгонять клинья в наше единство, выискивать в нашей армии воду, способную погасить ее победный огонь. Тогда над широкими полями Украины и родной Бессарабии не будет развеваться ни белый стяг Деникина, ни цветное знамя румын, ни малиновый штандарт Пилсудского, ни жовтоблакитный прапор Петлюры, ни черная тряпка Махно. Будет лишь одно знамя — Красное знамя Ленина».

5. Слоеный пирог

Слово сильнее пули. Идеи крепче штыка. Есть пуля, которая убивает солдата, есть идея, которая обезоруживает его. Идеи, овладевшие массами, становятся силой. Большевистские идеи отняли солдат у Керенского, отвоевали у Пуанкаре его моряков. Об этом недавно сказал Ленин: «Да, мы отняли у Антанты ее солдат».

Мысль за мыслью возникала в встревоженной голове начдива. Разбуженный грохотом промчавшегося на север состава, он лежал на диване с широко раскрытыми глазами, запрокинув руки за голову.

«Какими еще сюрпризами удивит минувшая ночь? — думал Якир. — Теперь сюрпризов хоть отбавляй. Идет жестокая борьба — военная и идеологическая. Идет смертельное единоборство на фронте и не менее грозное — в тылу. Враги — белоказаки Краснова, деникинцы, петлюровцы — не столько страшатся нашего оружия, сколько наших идей. Еще недавно, всего семь-восемь месяцев назад, когда мы гнали немцев, австро-венгров, гетманцев и петлюровцев на юг и запад, эти наши справедливые идеи поднимали широкие народные пласты. Тысячи и тысячи бойцов становились под ленинские знамена. Сейчас народ поостыл. А может, устал? Нет. И не остыл и не устал. Вся загвоздка в том, что сработали какие-то контридеи… Не столь уж велик был авторитет Кожемяченко, чтобы увлечь за собой крестьян. В чем же дело? Почему «Скорпион» сумел увлечь Батурина, а Батурин — поднять десятки сел Приднестровья?

Пусть ненадолго, но сбил с толку, подлец, уйму людей. Хоть все оказалось мыльным пузырем, однако суматохи мятеж наделал немало. Немцы-кулаки не в счет. А вот почему трудовому крестьянину — сеятелю и рыбаку, вековому рабу колонистов — сумбурные посулы Батурина оказались заманчивее наших подлинно человечных, ленинских призывов? Разве за эти семь-восемь месяцев изменились наши идеи? Нет! И если у нас что-то не ладится, следовательно, виноваты мы сами. В суматохе фронтовых дел мы многого не замечали, однако заметили и кое-что почувствовали жители Плоского, ежедневно сталкиваясь с сомнительным проводником нашей политики — комиссаром Петрашем.