Евсей Баренбойм - Доктора флота Страница 9

Члены приемной комиссии промолчали.

— Вы будете зачислены, юноша, курсантом нашей Академии, — сказал бригврач, когда Вася снова вошел в комнату. — Но комиссия считает своим долгом предупредить, что вам предстоит огромная и трудная работа. Пока вы не готовы для занятий в Академии.

— Я работы не боюсь, — сказал Вася и поправил упавшие на лоб светлые волосы. — Спасибочко, значит.

Несколько минут он стоял в нерешительности, не зная, что ему делать, пока бригврач не сказал:

— Вы можете идти, Петров. До свиданья.

Васятка сделал несколько шагов к двери, остановился, повернулся:

— Я еще «Капитанскую дочку» читал и «Записки Печорина», — вспомнил он. — Только бросил.

— Почему? Не понравилось?

— Не, — сказал Васятка. — Про Печорина скукота.

Большинство ребят в десятом «Б» классе сорок третьей киевской школы Мишку Зайцева недолюбливали. Временами он бывал до отвращения высокомерен и заносчив. Он был болтлив, не умел слушать, спорил по любому поводу. Во время споров лоб и большие мясистые уши его бледнели, а в углах толстых губ появлялась слюна. И все же, справедливости ради, следует сказать, что поводов для такой единодушной антипатии было немного. Видимо, так уж устроен человек, что ко всем, кто намного умнее и талантливее его, он относится со смешанным чувством, где восторг и восхищение разбавлены изрядной порцией подозрительности, придирчивости и неприязни.

Мишка, конечно, был человек талантливый. Это признавали все — и учителя, и ученики. Он с такой легкостью решал любые математические задачи, что преподаватель разрешил ему не посещать уроки и даже рекомендовал Мишку родителям нескольких отстающих учеников в качестве репетитора. Память у него была феноменальная. Достаточно ему было два раза прочесть страницу, как он запоминал ее почти наизусть. На районных и городских олимпиадах он занимал всегда призовые места, был признанной достопримечательностью школы, и директор гордился им, как гордится неграмотная старая крестьянка своим сыном-академиком. В общем, он был отличник от макушки до пят и «хорошо» против его фамилии в журнале появлялось так же редко, как «удовлетворительно» вместо «плохо» по математике у его соученицы Шурки Булавки. Миша увлекался шахматами, имел первую категорию и на сеансах одновременной игры во дворце пионеров выиграл сначала у чемпионки мира среди женщин Веры Менчик, а потом и у самого Ботвинника. Но самым стойким Мишиным увлечением была история Петербурга-Ленинграда, Эту любовь ему привил отец. В 1937 году «Ленинградская правда» организовала конкурс знатоков Ленинграда. Конкурс был трудный, проходил в три тура. Антон Григорьевич занял на нем первое место и получил приз — радиоприемник СИ-235.

По вечерам, в отсутствие сына, родители часто говорили о нем. Мишель был их единственным ребенком, рос, как это нередко бывает в семьях врачей, тщедушным, болезненным мальчиком, и они старались оберегать его от всего, что, по мнению матери, могло повредить слабому здоровью сына. Иногда отец обеспокоенно говорил:

— Меня тревожит, Лидуша, что он совсем не занимался спортом. Последнее время я отнюдь не уверен, что важнее — хорошая голова или крепкие руки и шея. Да, да, не улыбайся. Лучше бы вместо шахмат и старого Петербурга он занимался в секции бокса.

— Пожалуйста, не мели вздор, Антон. Не хватает только, чтобы наш единственный сын занимался этим публичным мордобоем.

Отец умолкал. Мать была своевольной, упрямой женщиной, и спорить с ней было делом бесполезным.

Уроки физкультуры Миша не любил. Именно на них его репутация таланта, почти гения, всегда ставилась под сомнение. На турнике он мог подтянуться только раз, да и то с трудом, не умел сделать даже преднос на шведской стенке. Девочки, глядя на него, презрительно улыбались и шептали: «Мешок». Самолюбивый, высокомерный Мишка отходил от снаряда красный и огорченный.

Весной 1940 года, перебирая старые тетради в письменном столе, Миша случайно наткнулся на дневник. Целый год, с шестого по седьмой класс, он вел его. Тогда ему нравилась девочка из их класса Галя. Потом ее перевели в другую школу, вести дневник стало неинтересно, и он бросил его. Он перелистал записи тех далеких лет. Наивный глупец. Какую я писал чепуху! Есть люди, которые легко выворачиваются наизнанку перед первым встречным. Я же не умею делать этого и с близкими друзьями. А поразмышлять и поделиться часто и теперь бывает необходимо. Может быть, начать его снова? Но пусть сейчас это будет не дневник, а беседы с собой или еще лучше — письма к самому себе. Итак, решено — я начинаю писать письма самому себе!

Из письма Миши Зайцева к себе.

12 марта 1940 года.

Видимо, из-за войны с Финляндией в Киеве начались перебои с хлебом. Стоят длинные очереди. Мы пока не стоим в очередях — папе приносит хлеб его пациент. Хотя мы и живем в Киеве меньше трех лет, отца знают очень многие. Идешь и видишь, как с ним без конца раскланиваются. Не знаю, хорошо это или плохо, если ты всегда на виду. Я бы лично не хотел этого. Мне больше нравится быть незаметным. Это дает возможность наблюдать за другими, не привлекая ничьего внимания. Почти ежедневно отца вызывают на срочные консилиумы, консультации. Работает он много, спит мало и сильно устает, но никому не отказывает и говорит: «Врач, как пожарный, должен спешить по первому вызову». Я считаю, что он совершенно прав.

Недавно классная руководительница сказала: «Для меня не имеет значения, кто ваши родители — дворники или известные ученые». Она явно имела в виду отца, и я подумал, что мы с мамой как-то недооцениваем его, часто мешаем, портим настроение. А ведь сама мама рассказывала, что папину монографию о сахарном диабете перевели за границей на пять языков.

Вчера послал Шурке Булавке записку. Предложил ей помощь по математике. Я не столько хочу помочь ей, сколько иметь возможность чаще ее видеть. Она мне нравится. Когда смотрю на нее, чувствую, как все замирает во мне. Наверное, это отвратительно — писать одно, а думать совсем другое. Презираю себя за такую двуличность. Сегодня получил ответ: «Спасибо за предложение. Но я дура и никакая помощь мне не поможет». Действительно ли она такая дура или это форма кокетства? И нужно ли женщине быть умной? По-моему, женщине достаточно быть красивой, вот мужчина умен должен быть обязательно.

14 апреля.

В последнее время все думаю, куда поступить после окончания школы. Пока не решил. Вообще заметил, что мне трудно даются любые решения. Папа и мама уговаривают поступать в Военно-морскую медицинскую академию. «Дети должны наследовать профессию родителей, — говорят они. — Потом им будет намного легче». Не уверен, что они правы. Разве, выбирая себе будущую специальность, нужно думать, где тебе будет легче? Спросил совета у Шурки. Она засмеялась: «А я откуда знаю? Самая красивая форма у летчиков и моряков». Действительно, а что если подать в летное училище?

25 июня.

Вчера сдал последний выпускной экзамен, а третьего июля должен уже быть в Ленинграде. Остается меньше недели. После долгих раздумий и колебаний послал документы в Военно-морскую медицинскую академию. Я очень похудел и при моей «красоте» стал похож на черта. Родители считают, что это от экзаменов. Но причина другая — Шурка. Вижу все ее недостатки: ограниченность, леность, неразвитость, но поделать с собой ничего не могу. Несколько дней назад затащил ее к нам. Дома никого не было. Водил ее по квартире, показывал картины на стенах. Она долго рассматривала «Вартбургский замок» Шарлемана, акварели Бенуа, «Старика с трубкой» Риццони. Угощал ее вином в своей комнате. Сам для храбрости выпил три рюмки, но все равно поцеловать не посмел. Шурка восхищалась нашей квартирой и говорила: «Не знала, что ты так живешь. Отдельная комната, даже собственный велосипед». Я не удержался и рассказал, что у нас есть еще дача в Боярке. Правда, казенная. Жалкий хвастун. Как будто в этом есть хоть капля моих заслуг.

5 июля.

По дороге наш поезд задавил старика. Я видел труп. Его вид испугал меня. Смогу ли я быть врачом, каждодневно видеть человеческие страдания? Думал об этом, пока не уснул. Позавчера днем явился в Академию. Здесь нас зарегистрировали и больше никуда не выпускали. Медкомиссию я прошел успешно. Я начинаю, кажется, понимать, что означает военная служба: окрики командиров, беспрекословное повиновение и полное отсутствие свободы. Нет, не о такой жизни я мечтал. Очень грустно. Хорошо, если бы отчислили…

Глава 2

ЛИСИЙ НОС

Тут дела угол непочатый:

Учи устав да шаг печатай,

А поутру, от сна восстав,

Печатай шаг, учи устав.