С утра до вечера. В чистом поле - Ромуальдас Ланкаускас Страница 9

— Б… Б… Бенас, — пробормотал Аугустинас. — Смотри, у пиджака нет рукава.

Бенас ахнул: рукав исчез вместе со всей рукой манекена.

— Ей-богу!

— Мы, наверно, потеряли.

Бенас обыскал прихожую и улицу на том месте, где останавливалось такси, но рукава не нашел. В комнату он вернулся расстроенный.

— Черт подери, какая неудача!

— Наверно, в машине забыли, — грустно сказал Аугустинас.

Они растерянно глядели на мокрый манекен, который беззаботно откинулся на спинку стула. На голове у него блестели капли дождя. Лицо было тоже мокрое, блестящее, лишенное выражения, но губы иронически усмехались. Во всяком случае так показалось Бенасу.

ДВОЕ ЗА ЗЕЛЕНЫМ СТОЛОМ

Они остановились под деревом, не зная, куда податься. Хлестал холодный дождь, с моря дул, не переставая, ветер. В тот день у дюн на доске было выведено мелом: «Девять баллов». Волны докатывались до середины пляжа.

— Куда пойдем? — спросил человек в синем джемпере.

— Да вроде везде уже были, — сказал второй, высокий и тощий. — Когда же перестанет этот проклятый дождь?

— Отпуск — псу под хвост. Не повезло нам с тобой.

— Да, не повезло. Ничего не попишешь. Может, пойдем погоняем шары?

— Давай попробуем. Хоть согреемся малость. А то меня в дрожь бросает. Тьфу, какая сырость!

Они повернули к зеленой даче и поднялись на просторную террасу, где стоял огромный стол, обитый зеленым сукном, с медной дощечкой на боку; на меди было выгравировано: «САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, 1910». Высокий человек взял белые шары, расположил их треугольником на зеленом поле и подал кий товарищу.

— Ты начни, — сказал он.

Человек в синем джемпере ударил кием; шары бросились врассыпную. Высокий человек снял дождевик, пристроил его на вешалку и долго прицеливался, стиснув в зубах трубку. Удар был точен.

— Есть! — воскликнул он и пошел к углу стола, чтобы вынуть шар.

— Поздравляю. Просто блеск! — сказал человек в синем джемпере. Теперь была его очередь наклониться к столу. Удар последовал почти сразу; кий едва коснулся шара.

— У меня руки дрожат.

— А ты об этом не думай.

— Я не могу не думать!

Он закурил и оперся на кий.

Шары стучали, разбегаясь во все стороны, они составляли странные геометрические фигуры, которые менялись после каждого удара. Высокий человек в серой вязанке вынул из лузы второй шар. Потом ему удалось забить сразу два.

— У меня еще ни одного нет! — пожаловался человек в синем джемпере.

— Не волнуйся. Еще можешь меня догнать и обыграть. Постарайся сосредоточиться.

— Ничего не выйдет, — ответил тот. Голос у него был глухой и подавленный.

Человек в серой вязанке закурил трубку и выбросил в форточку спичку. Дождь все еще отчаянно барабанил по стеклам; вода серыми струйками бежала по окнам, сочилась из щели в раме и капала на пол.

— Она уехала? — Он сильно стиснул зубами трубку и прицелился.

— Да.

— Значит, кончено.

— Наверно.

— А может, вы еще встретитесь?

— Нет, скорее уж — никогда.

— Кто знает, что будет завтра, через месяц, через год. А может, и хорошо, что ее здесь больше нет?

— Ты так полагаешь?

— Давай сходим в кафе, выпьем. Завтра перестанет дождь, выглянет солнце, мы снова сможем купаться. Не волнуйся, ты ее забудешь.

— Я не хочу ее забывать! — Человек в синем джемпере ударил и с удивлением увидел, что другой шар, отбившись, влетел в лузу. — Мне начинает везти.

Он улыбнулся и тут же загнал еще один шар. Неожиданно их охватил азарт; кии громко стучали по шарам, и те с грохотом носились от борта к борту, заглушая шум дождя за окнами террасы.

— У нее есть муж, — заговорил человек в синем джемпере. — Она не может его бросить, хоть и не любит.

— Почему?

— Он больной человек и очень к ней привязан.

— Вот оно как! Ну, я думаю, ты с ней даром времени не терял, — рассмеялся тот.

— Мы ходили гулять к морю.

— И все?

— Пили вино.

— Ну, а потом?

— Перестань меня допрашивать! Черт подери, какое твое дело, чем я с ней занимался?

— Прости, ты сам начал этот разговор. — Человек с трубкой обиделся и замолчал.

Теперь они играли молча, каждый погрузился в свои мысли. Человек в синем джемпере думал, что день и правда на редкость паршивый, что дождь не перестанет и вечер окажется мучительно тоскливым и мокрым, а она уже будет в другом городе.

Тягостная тишина, нарушаемая лишь грохотом шаров, длилась очень долго; в тишине уместились и тоска этого дня и сумерки наступающего вечера, но дальше молчать они не могли.

— Странно, — сказал человек в серой вязанке, набивая трубку.

— Что странно?

— Уже два часа, как мы здесь мучаемся, а конца не видно.

— Это потому, что часто не попадаем и начинаем сначала. Я положил на стол два шара, которые были на полке.

— А я — три. Мне уже надоело. Мы так и не закончим нашей партии. Никудышные из нас игроки.

— Колдовство, что ли.

— Хватит!

Они положили кии на стол и, сойдя с террасы, остановились под навесом, глядя на землю, на мутное, набухшее водой небо. Тучи ползли по верхушкам деревьев, дождь еще пуще разбушевался. Жестяная крыша сотряслась от ветра и ливня.

— Я теперь подумал: такой дождь будет и через много лет, когда мы уже станем стариками, — сказал человек в синем джемпере.

— Зато мы отлично будем играть на биллиарде, — сказал человек с трубкой, провожая взглядом красивую женщину. Она уходила по улице, и ее оранжевый зонтик исчез за серой завесой дождя, словно угасающее солнце.

ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ…

«Блаупункт» был включен; говорил фюрер. Крикливый, истерический, бессмысленный голос. Фюрер говорил о победах. Очень много побед. Германская армия шагает вперед, сокрушая врага. Форвертс! Вперед!

Когда голос фюрера смолк, раздался марш.

— Красивый марш, — сказал Альгис.

— Да. Но мне-то что? Я хочу есть. — Лицо у Тадаса было худое, бледное.

— Отец снова пришел с рынка ни с чем. Он не умеет торговать. Отец у нас слишком вежливый, его все толкают.

— Он не орет, как торговки: «Кому сахарину?! Кому сахарину?!» На рынке нужно орать, а наш отец — тихоня. Потом книги все равно никто не купит.

— Наш отец — ученый человек, а ученые люди все тихони. Все-таки, я страшно хочу есть. Что бы ты теперь съел?

— Я? — Тадас уставился в потолок и замечтался. Его глаза жадно заблестели. — Я бы съел яичницу с салом.

— Я тоже, — подхватил Альгис. — Но пока война не кончится, мы всегда будем голодны. Сало теперь едят только кулаки и спекулянты.

— А