Драконы грома - Парнов Еремей Иудович Страница 2

В столичном музее я обратил внимание на манекен, одетый в защитную форму и малиновый берет отрядов «командос». Он находился в зале, где был представлен быт лесных племен, рядом с изображениями духов, бамбуковыми ловушками и сумпитаном — духовой трубкой, выбрасывающей отравленные стрелы. Таков оказался самый короткий путь из каменного века в атомный. Привыкшего к духовой трубке и луку обитателя джунглей наскоро обучили основам грамоты и отправили на плац, чтобы сделать из него идеального солдата для специальных операций в джунглях. Маршировать и стрелять по мишеням из автомата он, безусловно, научится. А уж как выслеживать в зеленом аду добычу — на сей раз она носит наименование «мятежника», — потомка знаменитых охотников за черепами учить не приходится. Недаром лучшие малиновые береты выходят именно из даяков, которых привозят в столицу из Сабаха или Саравака. Некоторые из них, возможно, даже родились в общинном «длинном» доме, где под потолком веками коптились черепа в травяной плетенке. Желтоватые и испещренные извилистыми трещинами, словно зимние дыни.

Что и говорить, сменить духовое ружье из дерева тапанг на реактивную базуку дело нехитрое. Зато справиться со сложностью нового непривычного мира, с новыми представлениями о зле и добре, видимо, гораздо сложнее… Тут связь времен несомненно оказалась нарушенной. Впрочем, пример с даяком-«командос» — случай действительно крайний. У молодой Федерации есть множество куда более важных, хотя и не столь резких проблем.

— У нас древняя самобытная культура, — сказал мне известный поэт Сухайми Мухаммад. — Но мы тем не менее молодая нация, вырвавшаяся из колониального мрака. Это трудный процесс. Главные наши беды: неграмотность, власть племенных традиций, догматы многочисленных религий. Должен сказать, что распространение мистических культов на Западе оказывает им мощную поддержку и здесь, у нас. Кое-кто считает, что динамизм современного мира можно сочетать с пережившими свой век обветшалыми традициями. С подобными представлениями не так просто бороться. Мы еще только нащупываем свой путь в двадцатый век.

Мне кажется, что под такое определение подпадает не только джакун — лесной охотник, ищущий новые тропы из душного мрака заболоченных джунглей, но и молодой малайский учитель, приехавший учить детишек на лесную безымянную реку, и сборщик каучука, и рабочий на оловянном прииске.

С представителем племени морских джакунов я познакомился на восточном побережье, истерзанном в ту пору холодным ветром и муссонным дождем. Темнокожий старик ловил рыбу, ловко набрасывая на нее самозатягивающуюся сеть с кольцами-грузилами. Мы были вдвоем на песчаной косе, через которую перекатывались взбаламученные волны, подтачивающие красно-бурые корневища кокосовых пальм. Тем не менее нам удалось объясниться без помощи переводчика.

Из рисунков на песке я узнал, что у старика умер родственник и он до ночи полной луны будет кормить душу усопшего свежей рыбой, в то время как другие родичи поддерживают огонь, отгоняющий злых духов.

Закончив свой пиктографический рассказ, старик вопросительно уставился на меня. Я нарисовал самолет. Он понимающе кивнул, важно показал пальцем на небо и, забросив сеть, забыл о моем существовании. О самолетах он явно знал больше, чем я о первобытной магии, и мой мир не интересовал его.

На «Боинге-737» с золотым изображением воздушного змея — знак малайской авиакомпании — лететь от этих мест до Куала-Лумпура не более часа. Иначе чем прыжком через тысячу лет такой перелет не назовешь. Но все-таки у рыболова-джакуна и столичного химика, получившего ученую степень в Кембридже, общая земля и общее прошлое. И хотя связь времен явно распалась, она тем не менее существовала. Археологические находки последних лет неопровержимо подтвердили предания народов, населяющих Малакку. Это очень древняя земля, которую задолго до нашей эры освоили австролоиды семанги и сенои — близкие к южноиндийским веддоидные племена. Южномонголоидные кланы — предки нынешних джакунов, пришли на хорошо обжитые места во II–I тысячелетии до нашей эры. Уже две тысячи лет назад на территории современной Малайзии возникли первые государственные образования. Одни из них просуществовали вплоть до XI века, другие — Тунсун, Лангкасука, Кора Фусара — распались как раз в то время, когда формировался ислам, будущая официальная религия Малайзии. Определяющее влияние на эти первые малаккские королевства оказали индийцы: купцы, проповедники, мореходы. В Кедахе и на Пенанге найдено множество каменных плит с индийскими надписями, относящиеся к IV–V векам. Джунгли, покрывающие почти 80 процентов малайской территории, сохранили для потомков крепостные стены, руины индуистских святилищ и пагод, статуи брахманистских богов и буддийских проповедников. Индийская культура, ее религии — индуизм и, особенно, буддизм, оставили неизгладимый, ясно видимый след на всей малайской цивилизации. В буддийский храм на Пенанге, знаменитый своим колоссальным изображением пребывающего в нирване Будды — статуя уступает по размерам лишь «Преклоненному Будде» из одноименного вата в Бангкоке, — стекаются богомольцы со всей Южной и Юго-Восточной Азии. Танцы, музыка, фольклор и народные обычаи малайцев тоже хранят в себе чудесные отблески Индии, покорившей соседние народы не мечом, а задумчивой улыбкой своих бессмертных героев. Яркими наслоениями на этот, как говорят археологи, «культурный пласт» легла богатая история индонезийского царства Шривиджайя с центром на Суматре, когда на малаккское побережье хлынул поток островных переселенцев. Ожесточенное соперничество между яванской империей Маджапахит и кхонтайской Аютией тоже обогатило пеструю сокровищницу малайской самобытности, хотя и положило начало длинной цепи религиозных и междуусобных войн, сокрушивших один за другим ранние султанаты.

Пропасть разделяет асфальт Куала-Лумпура и жаркую мангрову Келантана. Но мы знаем теперь, обломки каких великолепных мостов таятся в ее глубине.

Малайзийская столица поражает своей удивительной чистотой и сверхсовременным обликом. Не только банки многих стран мира и шикарные отели систем «Хилтон», «Мерлин», «Мандарин» выдержаны здесь в строгом урбанистическом стиле, но и мечети тоже. А национальная мечеть «Меджид Негара» своими ажурными, чисто модернистскими конструкциями удивительно похожа на атомный или космический центр. Любопытно, что в ее недрах скрывается точная копия Каабы, вокруг которой совершают своего рода тренировочный обход паломники перед поездкой в Мекку. Контраст между формой и содержанием налицо, таким образом, и здесь, в мечети. В границах же молодого и сравнительно небольшого города (еще в конце прошлого века здесь стояли только свайные хижины) вообще уживаются несколько обособленных, резко отличных друг от друга мирков. Порой кажется, что ты бродишь в сказочной стране Диснея, настолько быстро и коренным образом меняется облик домов, магазинов да и самих людей, когда «европейский» город переходит в «малайский», а драконы и бумажные фонарики китайского квартала сменяются типично индийским колоритом. Эти внезапные кинематографические переходы улавливает не только глаз. Иными становятся запахи, музыка, говор. Порой кажется, что ветер и тот начинает задувать с другого океана. Даже ночью, в полной темноте можно подстеречь тревожный момент смены декораций, когда из какого-нибудь переулка блеснет маслянистая вода клонга или повеет вдруг отвратительным для большинства и самым притягательным для немногих ароматом дурьяна. Удивительный фрукт этот, колючее сокровище джунглей Калимантана, которое малайцы зовут «адом и раем», лишь изредка можно встретить в индийском квартале и никогда — в европейском.

Таков он, этот своеобразнейший город, возросший на олове, разведанные запасы которого вывели Малайзию на первое место в капиталистическом мире. Кстати, именно с оловом связана одна из наиболее примечательных страниц истории страны. В 1830 году султан Малакки Мухаммед послал экспедицию в район реки Келанг, которая ныне мирно несет свои глинистые воды мимо железнодорожного вокзала. Из восьмидесяти семи китайских кули, которые тащили вьюки со снаряжением и провизией, назад вернулось только восемнадцать. Остальные навсегда остались в буйной мангрове, подступавшей тогда к самым берегам. Одних утащили в воду крокодилы, другие встретили на своей тропе черно-белую болотную гадюку — крайта, но большинство погибло от малярии. Скромным показался и венец изнурительного, поистине самоубийственного труда.