Место явки - стальная комната - Орлов Даль Константинович Страница 2

И вот, когда пришла пора подведения некоторых жизненных итогов, автор вдруг ясно понял: пусть немало было сделано им интересного и даже полезного, очень велик риск, что опять за него не выпьют, забудут. Что делать?

Вы догадались правильно: автор решил о самом главном, что с ним случалось, рассказать сам, то есть взял инициативу в собственные руки. Тем более, что не только о себе считал необходимым рассказать. О многих других — славных каждый по-своему — тоже.

Вот почему появилась эта книга.

I. ВПЕРВЫЕ НА РУССКОЙ СЦЕНЕ

Историки нашей современной сцены должны будут отметить, что Лев Николаевич Толстой как действующее лицо драмы впервые появился в спектакле Омского театра «Ясная Поляна», поставленного режиссером Яковом Киржнером по пьесе Даля Орлова.

Именно Далю Орлову принадлежит честь первым в советском театре вывести на сцену образ Толстого — до сих пор помнится спектакль Омского драматического театра, позволивший ожить легенде, услышать и увидеть титана.

За всю историю советского театра… первая попытка воплотить на сцене образ Льва Толстого принадлежала Омскому драматическому театру, поставившему пьесу «Ясная Поляна» Даля Орлова. Роль Толстого исполнял артист А. Щеголев

Признаюсь, мне нравится, когда сделанное мной нравится еще кому-то и эти кто-то меня хвалят. Простите, как говорится, за откровенность. Много воды, пота и даже помоев утекло, прежде чем откровенность такого рода перестала в твоих собственных глазах выглядеть стыдной. Слишком долго в нас, то есть в представителях того поколения, что еще в детском саду игралось кубиками под большим портретом усатого дяди с раскосой девочкой по имени Мамлякат на руках, вколачивали постулат, что «скромность украшает большевика». И вколотили. Большевик в нас сидел и сколько мог мешал радоваться комплиментам — ровнял по головам, запрещал высовываться. Теперь я готов высовываться, но силы, конечно, не те.

Тем не менее, их достаточно, чтобы признаться в еще большем грехе с точки зрения прошлых представлений: мне не просто нравятся те, кто меня хвалит, а я их люблю, я нахожу в них уйму достоинств. Уважение к их чувству справедливости я неизменно переплавляю внутри себя в чувство глубочайшей им благодарности.

Чтобы не выглядеть голословным, приведу пример. У этого примера есть славное и хорошо известное в драматургически-театральных кругах имя: Инна Люциановна Вишневская. Доставалось мне порой от ее критики по первое число. Но как же она умела и умеет поддержать в трудную, в переломную, в самую принципиальную для тебя минуту! Потому и люблю.

Ум, эрудиция, стиль, юмор (когда что-то рассказывает, хоть и с официальной трибуны, люди покатываются), сотни статей, уникальные по блеску интеллекта книги, сонм учеников — драматургов и критиков, она и профессор, и доктор, и заслуженный деятель искусств, — разве не будешь счастливым, когда такая «великая медведица пера» вдруг обратит на тебя внимание, заметит, одарит теплым словом.

Не только своего любимого драматурга Островского, но и прозу Толстого она способна цировать по памяти страницами. Вышла из зрительного зала после премьеры в Московском тюзе «Наташи Ростовой» и заговорила толстовским текстом, поблескивая своими темными умнющими глазами. Если б спектакль не понравился, подумал я тогда, продолжая оставаться в авторском страхе перед критической оценкой, не впала бы она в этакое упоение, просто бы потихоньку сбежала…

А вскоре в журнале «Театр» (№ 11, 1979) появилась ее большая серьезная статья о спектакле по моей пьесе «Наташа Ростова», поставленной талантливым Юрием Жигульским к 150-летию Льва Толстого. Дальше в книге вы увидите полный текст этой статьи, пока же смею еще раз обратить внимание на содержавшиеся в ней слова, вынесенные в один из эпиграфов к этой главе: «Именно Далю Орлову принадлежит честь первым в советском театре вывести на сцену образ Толстого… позволивший ожить легенде, услышать и увидеть титана…»

Возможно, кто-то оспорит оценку Вишневской. Но, конечно, это буду не я…

Спросят: а так ли важно, что первый? В искусстве, известно, не очередность принципиальна, а качество сделанного. Первый не тот, кто «раньше», а тот, кто «лучше»: не кто раньше пришел, а кто выше взошел. В мире прекрасного отсчет ведут от лучшего.

Перечитывая сейчас — три с лишним десятилетия спустя — «Ясную Поляну», отойдя от нее невероятно далеко, до полного, кажется, обрыва родственных связей, а значит, получив возможность судить о ней со всей возможной непредвзятостью, я с удивлением обнаруживаю, что нет, не подвел себя в те времена: то, что читаю сегодня — полноценно, драматургически изобретательно, тут есть во что вглядываться…

Похоже, что первое получилось отнюдь не второсортным. Потому, наверное, и пробилось к людям первым.

Собственно, каждый может сам составить мнение о пьесе — она опубликована в этой книге. Причем я впервые показываю оригинальный вариант, тот, которого не коснулись изменения, произведенные в свое время по требованию политической цензуры. Об этом мы еще дальше поговорим…

Расскажу дальше и о том, почему, с моей точки зрения, именно в связи с показом Льва Толстого на театральной сцене критики неизменно подчеркивали факт «первенства». Ни с какими другими историческими фигурами не было, пожалуй, столь трудно одолимых проблем, как с Толстым. Доведение данного замысла до премьеры, после многих неудавшихся попыток других авторов, и тогда рассматривалось, да и сейчас, думаю, так выглядит, как реальный прорыв в творческом освоении многосложного материала, и в не меньшей степени — как прорыв сквозь охранительно-запретные редуты, возведенные тогда властвующей идеологией.

Все это я отлично видел, понимал и был готов действовать. Срабатывала, возможно, еще и спортивность характера. Думалось: что с того, что предшественники терпели поражения на этом пути? А я обязан победить! Слишком многое тогда во мне уже соединилось, чтобы не верить в удачу. Будто некая высшая сила вела…

Примерно в одном возрасте с Толстым засели мы за главные свои произведения — он за «Войну и мир», я — за «Ясную Поляну». Не смейтесь, пожалуйста, я же понимаю, что каждый брался за свое и по собственным силам. Просто хочется отдасться легкому очарованию мистики, пусть она и кажется порой значительнее, чем есть на самом деле. Действительно, так совпало! Не более того…

Толстой вошел в мою жизнь, не представившись. Мы с ним уже активно общались, а я все еще не подозревал, с кем имею дело.

Мне было лет одиннадцать-двенадцать, то есть через год-другой после войны, когда маму на лето назначили директором пионерского лагеря. С весны в нашу комнатушку, выходящую в бесконечный коммунальный коридор, стали являться молодые люди того и другого пола — наниматься в пионервожатые и физкультурники. По-нынешнему говоря, мама прямо на дому проводила кастинг. Но дело не в этом. Дело в том, что однажды к нашему дому подвезли на грузовичке и горой вывалили прямо на пол книги — основательно бывшие в употреблении, но весьма разнообразные по тематике. Кто-то заранее побеспокоился, не без маминого, думаю участия, чтобы в будущем пионерлагере была библиотека.

«Ваше любимое занятие?.. Рыться в книгах» — это и про меня. Тогда тоже. Рылся. Пока в один счастливый момент не выудил из этой горы потрепанный кирпичик: тонкая рисовая бумага, еры и яти, обложек нет, первых страниц нет, последних нет. Автор — инкогнито.

Глаз упал на начало, которое не было началом, а дальше я оторваться от текста не смог. Я вошел в него, как в новый дом, где почему-то все оказалось знакомым — никогда не был, а все узнал. Поразительно! Казалось, неведомый автор давно подсматривал за мной, все обо мне узнал и теперь рассказал — откровенно и по доброму, чуть ли не по родственному.