Легенда о ретивом сердце - Загорный Анатолий Гаврилович Страница 18

Синегорка досадливо поморщилась:

— Выходи тогда, покажи, что ты витязь...

Но всадник уже заметил Илейку. Он гневно покружил над головой дубину и пустил ее вниз. Страшно взвизгнула всеми своими закорючками пудовая, налитая свинцом палица, зарылась в землю у самых ног Идейки, обдав его песком. Всадник спешился и тут же предстал грозным видением. Это был огромный старик, на две головы выше Идейки, широченный в плечах, но уже сгорбленный. Седобородый, темнолицый от загара, глаза водянистые, щека будто бычьей жилой зашита. Золоченый наплечник со стальной сеткой, кольчуга на мощном теле не кольчуга, а стальная плетеная рогожа, перехвачена обрывком бечевы, ржавые амулеты на груди — ключи, ложки, коньки. За плечами свисает до земли когда-то прямо-таки княжеская, теперь же вытертая во многих местах и заношенная луда (*род богатырского плаща, расшитого золотом). Узловатой рукою он держал большой меч. Остановился перед Илейкой, будто вяз перед кустом терновника. Илья положил руку на рукоять своего меча, казавшегося теперь таким маленьким перед оружием великана.

— Зачем ты здесь, а? — открыл рот старик, словно поворошил кучу железа.— Прежде ты мне ответь, а потом я раздавлю тебя, инда красный сок побежит.

Великан не шутил: стоило ему вытянуть руку с мечом — не подступить Илейке. Синегорка бросилась между ними:

— Ладно, убей тогда и меня, или я сама брошусь на саблю!

— Поди прочь, Синегорка! Знаешь ли ты, мужичина,— говорил он Илейке,— кто я таков? Знаешь ли, как меня величают па Руси? Меня зовут Святогором. Слыхал?

— Слыхал,— ответил Илейка,— да только недоброе говорят о тебе.

Ч— то говорят? — переспросил Святогор и закашлялся, покраснел от натуги.— Что говорят жалкие пахари?

— Говорят, перестал воевать печенегов.

— Ах, ты! — задохнулся, Святогор и поднял меч.

Сннегорка прижалась к Илье:

— Убей меня, убей нас обоих.

— Отойди,,Сннегорка!

— Убей! — нас не разлучишь!

— Уйди! Положу на ладонь, прихлопну—мокренько будет!

— Его люблю! Постыл ты мне, старый!

— Умолкни!

— Не умолкну. Жизни мне нет с тобой... Соблазнил меня славой да громким именем!

Илейка видел, как побелел, что стена, Святогор, губы его задрожали:

— Ты что говоришь, одумайся!

— Нет,— отрезала Синегорка, словно саблею полоснула,— не одумаюсь!

— Врешь ведь,— весь искривился от злобы Святогор,— не любишь ты его, не можешь любить никого. Один я стерплю все и все прощу! Одумайся!

— Нет!

— Скажу, кто ты есть,— сжал огромные кулаки старик.— Слушай... Она вовсе не женщина, а оборотень... Волчица она заокская... Каждую ночь в степи бегает.

— Замолчи, старик! — гневно крикнула Синегорка.— Все-то ты врешь! Не верь ему, Илейка!

— Нет, не вру, святы мои слова. Каждую ночь берет челн и плывет на тот берег... А там уже оборотится зверем, бежит, а за нею целая стая...

Илейке вдруг представилась ночь, светлая, лунная, девушка бежит по степи, а за ней печенеги... Свистят, гикают.

— Ухожу от тебя! — сказала Синегорка и, подняв с земли лук, повесила его за плечи, стала привязывать к поясу колчан.

Илейка молчал. Святогор вдруг упал на колени всею своею тяжестью, будто рухнуло подточенное червями дерево. Стоял жалкий, беспомощный, скрипел кожаными застежками.

— Прости! Слова не вымолвлю обидного. Не стану больше попрекать тебя. Не уходи, Синегорка. Одна ты моя радость на всем белом свете, огонь моих глаз. Никто мне не нужен. Презрел я все и всех. Нет мне равного по силе — земля гнется подо мной, как повинная. Я знаю то, чего другие не знают. Степи меня вскормили, леса, горы. Через моря меня волны швыряли. Города брал, забрасывал камнями крепости, дубиной крушил полки, хватал тура за крутые рога, сосны пригибал к земле. Через леса меня вихри швыряли так, что до сей поры в ушах свистит. Ни царям, ни князьям не кланялся, знал одного бога — Перуна, великого и могутного.

Святогор ерзал на коленях, растопырив пальцы рук говорил, и голос будто из бочки гудел бу-бу-бу.

— Что тебе этот отрок деревенщина? Что он видел, что знает? В мое время всё решали сильные руки! Кто силен, тот и князь! Не уходи, Синегорка, чечевичка моя! Ведь и люблю тебя потому, что ты не такая, как они, ты от моего мира. Я всё тебе отдам. В лесу-дровяннике под гнилою колодой золота пуд… Богаче княгини станешь — жемчуга бурмицкого столько, сколько слез народ не выплакал.,.

— Пропади ты со своими кладами! — крикнула Синегорка и бросилась бежать, вскочила на коня легко, будто ласка. Не нужно мне ничегошеньки.

Гикнула, свистнула и, размотав по ветру косу, поскакала вдоль берега, пока не скрылась из глаз.

Святогор стоял на коленях, слегка касаясь огромными кулачищами земли, и тупо смотрел, как меж травинок ползает муравей.

— На поваленном дереве и козы скачут,— только и сказал.

Сумерки набросили на лес свою призрачную сеть, и в кустах беспомощно затрепыхались птицы.

Погибшая сила

Не спалось Илейке. Месяц взошел такой бледный и хрупкий, что, казалось, можно было в руках разломить, а по воде от него шла щедрая серебряная россыпь. Всё чудилось — вот-вот сверкающую дорогу пересечет челнок. Неужели она ушла навсегда, а он остался здесь? Что ему здесь? Ехать бы надо прочь, закрыть глаза, гнать коня во век? прыть, бежать от самого себя. Что ему Синегорка? И видел-то се два раза всего... Илейка ругал себя, но все-таки сидел и ждал, ворошил пальцами землю, жевал былинки.

Река текла мимо, равнодушно плескала волной, хотя бы остановилась на один короткий миг. Облако набежало, и обеспокоенные лягушки закричали жуткими голосами. Неуклюжий жук, стукнувшись о ветку терновника, звучно шлепнулся на землю; гулкой темной далью бродили неясные шорохи.

Минуты летели за минутами, а сон все не шел к Илейке. В шатре, чуть белевшем под яром, храпел Святогор. Он часто просыпался, скреб ногтями волосатую грудь, охал и снова засыпал. Во сне звал се. Один раз встал, вышел из шатра — мощная, обнаженная но пояс фигура его каменной глыбой обрисовалась на светлой реке. Святогор приложил руки ко рту и зычно гаркнул туда, за Оку... Он не назвал её имени, но сказал «иди»... Это был стон, случайно вырвавшийся из груди, и он заключал в себе что- то древнее, идущее из глубины веков, — тоскливый призыв исстрадавшегося человека. Зашагал по берегу взад-вперед, протягивая перед собой могучие руки, словно встречал кого-то объятием, в котором так легко было умереть. Носок хрустел под сапожищами, будто конь ступал. Святогор прошел мимо Илейки, не заметив его. Никто не отозвался из-за реки. Заметался по берегу Святогор, вошел было в воду, пошлепал ладонями но волнам и вернулся.

— Не вижу... не зрю...

Сел на корточки, обхватил голову руками и долго сидел так, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом, поникший и печальный, вошел в шатер:

— Эх, куда утекла невозвратная... Дунай-река?

Илейке показалось: Святогор всхлипнул и тут же захрапел сильнее прежнего, будто сухие листья с дуба летели. Стало жаль богатыря. Люди ругали и недолюбливали его за большую гордость. Уже не один десяток лет жил он таким отшельником, не зная ни дома, ни племени, ни самой Руси. Да и себя Илейка жалел. Вот ведь ехал дорожкою прямоезжею и вдруг споткнулся, свернул с пути. Будто кто пригвоздил его ноги деревянными колышками. «Уйду! — говорил себе.— Только пробежит облако, и встану». Но облако пробежало одно, другое, а Илейка все сидел. Сердце подсказывало, что она здесь, недалеко — камни пахли ею, кусты насторожились, с минуты на минуту ждали ее прихода.

И она пришла. Это было так неожиданно и чудесно. Сначала где-то во тьме заржал конь, потом сверху скатился сухой комок глины, и девушка стала спускаться по тропинке, оставив коня на яру. Она осторожно ступала легкими ногами, шуршал шелк шаровар. Остановилась, перевела дух, крадучись пошла дальше. Илейка вскочил и стоял, не смея пошевелиться, словно бы она была видением, которое могло вдруг исчезнуть. Она, она! Все врал старый храбр Святогор! Синегорка не волчица, не колдунья. Она пугливо озирается, ища глазами его. Вот она увидела Бура, тихо вскрикнула и бегом бросилась к берегу.