Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна Страница 20

И всем хотелось с ним поговорить, о чём-то спросить его, что-то сказать. И он каждому улыбался, каждому подмигивал, каждому что-то отвечал.

Я вспомнил почему-то Юрия Никулина, знаменитого клоуна и киноактера, и от этого воспоминания Сурен стал мне ещё более симпатичен.

И вот, когда он в обнимку с Игорем Дмитрухой проходил мимо меня, я встретился с ним взглядом и… не выдержал.

– А… а у нас в селе тоже когда-то снимали кино, – запнувшись, сказал я. – И…

– Ха! – воскликнул, перебив меня, Игорь. Смешно скривился и зажужжал: – Дж-ж-ж!.. А ну, отвали на полвареника, Муха!.. Это же Муха! Не слушай его, Сурен! Это муха! Жужжит всегда всякий вздор. Идём!

Сурен как-то странно посмотрел на меня, растерянно улыбнулся и, ничего не сказав, пошёл, потому что Игорь тащил его дальше.

А стоявшая неподалёку Туся Мороз посмотрела на меня с такой жалостью, с которой смотрят только на бедного, затравленного, жалкого котёнка.

Кровь бросилась мне в лицо. Щёки вспыхнули огнём. Никогда, никогда не чувствовал я такого отчаяния, такой обиды, такого стыда. Никогда не было мне так горько.

Я отвернулся к окну и прикусил губу, чтобы не заплакать.

Хорошо, что прозвенел звонок.

– Он грубиян. Не обращай на него внимания, – шепнула мне на уроке Туся. Но от её сочувствия мне стало ещё обиднее.

Как я ненавидел в это мгновение свой шестой «Б»! «Зачем вы мне все нужны! – в бессильной ярости думал я. – Обойдусь и без вас. Обойдусь!»

До конца уроков я сидел мрачный как туча. Настроение было – хуже некуда. Ещё и от Лины Митрофановны замечание заработал. Потому что, понятное дело, слушал её объяснение невнимательно и повторить то, что она говорила, не смог.

Была у меня в это время голова, как казан, а ума – ни ложки.

Правду говорит мой дед Грицько: «Одна беда идёт, другую за руку ведёт. Пришла беда – отворяй ворота».

Выйдя из школы после уроков, я чувствовал себя так, как осуждённый после суда.

Но только свернул от школьного крыльца на улицу, как неожиданно услышал:

– Здравствуй, Стёпа! Что это мы такие грустные и невесёлые?

Поднял голову. Надо же! – старый Чак стоит возле школы, приветливо улыбается.

– О! Здравствуйте! А вы зачем здесь?

– Да к тебе же пришёл. Чтобы увидеться. Но смотрю, наверное, не вовремя. Что случилось? Двоек нахватал? С ребятами подрался, что ли?

– Да нет! Всё в порядке! Всё о’кей! – улыбнулся я, потому что и в самом деле настроение сразу подскочило – тучу мою как будто ветром сдуло. – Честно! Честно! Всё о’кей! Но как вы нашли меня?

– Подумаешь! Большое дело опёнки! Ты же мне говорил, в какой школе учишься, так что, я уже и школу найти не в состоянии?

И то, что он сказал знакомое дедово «большое дело опёнки», окончательно развеселило меня.

Мимо нас прошла Туся Мороз. Взглянула с интересом на старого Чака, улыбнулась приветливо ему. И мне улыбнулась – видно, обрадовавшись, что я повеселел.

Я ей весело подмигнул.

Пусть не думает, что я нюни распустил из-за этого Игоря Дмитрухи! Меня так просто не сломать!

Туся вприпрыжку побежала на троллейбус.

– Так говоришь, всё у тебя о’кей? – переспросил Чак. – А уроков на завтра много?

– Чуть-чуть есть, – вздохнул я. – Ну, часа на два – два с половиной… А что?

– Ты знаешь… – Чак как-то смешно, одним пальцем почесал затылок. – Думал я, думал над теми словами Рыжего Августа о веселящем зелье, смех-траве, и решил, что всё-таки надо было бы навестить этого куренёвского деда Хихиню… Болтовня болтовнёй, а дыма без огня не бывает. Не хотелось бы мне умереть, не проверив эту болтовню. Что скажешь?

– Конечно! Конечно! Надо проверить! Обязательно! – загорелся я.

– И опять без твоей помощи мне не обойтись. Прошлый раз всё происходило со мной так, как действительно было тогда, в прошлом. А в этот раз мне придётся делать то, чего я тогда не делал. Следовательно, есть риск – если сделаю что-то не так, подвергнусь опасности – и сразу же моё путешествие в прошлое прервётся. Только мне надо, чтобы ты был рядом: в случае чего – подстрахуешь меня, закончишь, так сказать, «операцию» самостоятельно. Согласен?

– Спрашиваете! Конечно, согласен! Ещё как согласен!

– Так вот, иди домой. Обедай, делай уроки. А в половине пятого приходи. Только не к цирку, а на площадь Богдана Хмельницкого[18], в скверик, туда, где медный лев. Знаешь?

– Конечно! Прекрасно знаю. Его спина аж блестит, отполированная детскими штанами. А почему туда?

– Потому что дело там у меня. Я туда сейчас еду. Буду там в литературном музее. Возле Софии. А тебе ведь всё равно куда – к цирку или к памятнику Богдана. Правда? К Богдану, по-моему, даже ближе. Доедешь до Крещатика, а потом вверх поднимешься, и всё.

– И всё, – весело согласился я.

– Ну, беги! До встречи.

И я побежал домой, а Чак пошёл на троллейбус, чтобы ехать на площадь Богдана Хмельницкого в литературный музей.

«Наверное, над книгой работает. Воспоминания, мемуары пишет. А иначе что ему в литературном музее делать?» – подумал я.

Дома, пообедав, я с таким азартом взялся за уроки, что даже стол зашатался. И всё у меня выходило, всё делалось на удивление хорошо и быстро. Как будто кто-то зажёг фонарь в моей голове – так всё прояснилось. Я даже подпевал-подмурлыкивал себе, делая уроки. Когда есть охота, есть и работа.

Не заметил, как и уроки сделал. А задали, честно говоря, много. Я вот похвастался Чаку, но когда начал делать, забеспокоился, что не успею, придётся на вечер оставлять. Но не пришлось. До четырёх всё абсолютно сделал.

И со спокойным сердцем помчался на площадь Богдана Хмельницкого.

Мы как будто сговорились – подошли к этому медному льву почти одновременно. Я ещё издали увидел, как Чак переходил улицу, подходя к скверу.

– О! Молодец! Ну как уроки? – встретил меня Чак.

– Замечательно! Как в аптеке! – отрапортовал я.

Чак взял меня за руку.

И снова всё поплыло у меня перед глазами…

Глава X

Подол. Куренёвка. Приключение в хате деда Хихини. «Как там у вас, в будущем?» Я получаю цепом по голове

Бом!.. Бом!.. Бом!..

Малиновый перезвон церковных колоколов доносился, казалось, отовсюду.

Я стоял рядом с Чаком-гимназистом на мощёной Софийской площади напротив Присутственных мест.

– В Софии звонят и в Михайловском Златоверхом, – сказал Чак и кивнул в сторону фуникулёра, где, огороженный такой же стеной, как и София, сверкал золочёными куполами собор и возвышалась трехъярусная колокольня с голубым куполом, по которому были разбросаны золотые звёзды. – Давай спустимся на Подол, а оттуда уже – трамваем на Куренёвку.

За Присутственными местами напротив Реального училища стоял памятник, окружённый деревьями.

– Памятник княгине Ольге, – рассказывал Чак, – работа Ивана Петровича Кавалеридзе – известного киевского скульптора, кинорежиссёра и драматурга, который, кстати, учился в той же седьмой гимназии, что и я, только на несколько лет раньше.

На высоком постаменте стояла княгиня, справа от неё, на возвышении, как объяснил Чак, сидели первые славянские просветители Кирилл и Мефодий (тот, который держит рукопись-азбуку), а на возвышении слева – Андрей Первозванный с посохом, тот самый библейский апостол, первый из двенадцати, о котором упоминает киевский летописец Нестор в своей «Повести временных лет». Ему якобы две тысячи лет назад вздумалось попутешествовать из Херсонеса, или, как его ещё называли, Корсуня (это где теперь Севастополь), в Рим, и направился он почему-то вверх по Днепру (географию не знал, что ли) и на месте, где ныне стоит Киев, вышел специально на берег, ткнул посохом в землю и сказал ученикам, которые были с ним:

– Ребята! Вот, чтобы вы знали, будет здесь бо-ольшой город! Честное слово! Я вам говорю!

И поехал дальше через Новгород в Рим.

А прошло ещё лет пятьсот, и Кий, Щек, Хорив и сестрица их Лыбедь, хотя не были христианами и об апостоле Андрее Первозванном и слыхом не слыхивали, действительно основали здесь город и назвали его в честь старшего брата – Киев. Так пишет Нестор.

Мимо Михайловского Златоверхого монастыря, тарахтя по ухабистой дороге, ехала крестьянская подвода. С одной стороны, свесив ноги, глядя прямо перед собой, сидели рядочком три откормленных монаха с напряжёнными лицами. От тряски у них всё дрожало и подпрыгивало: и бороды, и щёки, и красные носы, и кресты на груди, и запылённые сапоги, выглядывающие из-под длинных чёрных подрясников.

Пройдя мимо Михайловского монастыря, мы подошли к фуникулёру. Я прочитал вывеску на верхнем павильоне.

Чак опустил монетку – турникет щёлкнул, пропуская его. Я невесомо пролетел следом. Зашли мы в вагончик и поехали вниз.

В окошко «механического подъёма» был виден Днепр, по которому пароходик с длинной трубой, шлёпая колёсами по воде, тянул баржу.

Труханов остров с хатками, улицами рабочей слободки был какой-то необычный. И дали заднепровские, без Воскресенских и Русановских массивов с белыми домами, без заводских труб, ровные, лесисто-зелёные, тоже были необычными.