Марсель Прево - Молох Страница 26

– Я уезжаю с чувством глубокой признательности вашим высочествам за милостивый прием.

– Правда? И ни малейших трений с кем бы то ни было?

– Ни малейших.

– Я доволен этим, очень доволен!.. При дворе у вас были враги, господин Дюбер… из числа завистников, которые находили, должно быть, что вас… что с вами слишком милостиво обращаются. Поверите ли, я даже получил анонимный донос на вас? Разумеется, это была такая гнусность, что я с негодованием бросил его… Ну, да что там! Раз вы хотите вернуться на родину, я доволен, что мы расстаемся добрыми друзьями. Я буду очень жалеть о вас, господин Дюбер. Вы – порядочный человек и… очень любите свою родину!

– Ваше высочество, – не удержался я, чтобы не сказать, – я привык любить ее особенно в то время, которое прожил на чужбине!

Принц улыбнулся.

– Мы – тоже порядочные люди, господин Дюбер, – сказал он. – Франция и Германия – две великие нации, которые должны бы идти рука об руку. К сожалению, мы что-то не ладим. О, я не хочу сказать, что это – всецело ваша вина. Наш император – великий государь, но… не всегда у него хорошие советники. Самые преданные друзья императора должны выносить на себе иной раз отвратительное обхождение. Знаете ли вы, господин Дюбер, что к нам ставят прусский гарнизон? Сегодня прусские каски займут территорию императора Гюнтера, а с первого января упраздняются ротбергские почтовые марки. Предлогом для всего этого послужило это нелепое дело доктора Циммермана, чтобы его черт побрал! Кстати, – вполголоса прибавил он, – я рассчитываю на вашу скромность в том, что касается роли… наследного принца…

– О, разумеется, ваше высочество!

– Да, у нас плохой день, – продолжал принц. – В добавление ко всему ожидается еще манифестация по поводу выхода из тюрьмы доктора Циммермана. Против меня ли будет направлена эта манифестация, или против Пруссии – не знаю, но, во всяком случае у меня будут неприятности из-за нее. К счастью, этот невыносимый химик освобождает Йену со всей своей кликой. В этом еще маленькая компенсация… Ах, далеко не все восхитительно в жизни государей! До свидания, господин Дюбер! Сохраните о нас дружеские чувства и когда-нибудь приезжайте навестить нас. Желаю вам счастливого пути и блестящей карьеры. Не говорите о нас слишком дурно своим соотечественникам. Скажите им, что мы – не варвары.

Я поклонился и пожал протянутую мне принцем руку. В наших взглядах блеснул проблеск симпатии, и – странное дело! – я почувствовал себя вознагражденным этой симпатией за отречение от счастья довести до конца интригу с Эльзой.

В вестибюле я встретился с Марбахом, который шел к Максу на урок. Я не мог удержаться от желания поиздеваться над ним.

– Господин майор, – сказал я, почтительно кланяясь, – имею честь проститься с вашим превосходительством. Я уезжаю в Париж.

– Господин доктор, – ответил он, – желаю вам счастливого пути!

– Пользуюсь нашей последней встречей, господин майор, – продолжал я, – чтобы поздравить вас с обнаружением истинного виновника покушения. Это свело все происшествие на уровень простого водевиля. Наверное, мы прочтем на этот счет весьма забавные статейки в юмористических журналах!

В первый момент я думал, что Марбах бросится на меня с кулаками; но он овладел собой, пожал плечами и ушел, бормоча какие-то немецкие проклятья.

Я быстро сошел по лестнице и вышел из дворца – в последний раз!

Глава 12

Было три часа дня, когда коляска Грауса уносила нас с Гретой к станции Штейнах. Опять развернулся перед нами дивный пейзаж… Грета оправила на себе плащ и нежно прижалась ко мне.

– Сестреночка!

– Что, мой Волк?

– Есть что-то, чего ты не сказала мне!

Не отвечая мне, она спрятала головку у меня на плече. Я чувствовал, как сильно билось ее сердце, и продолжал:

– Ты покидаешь Ротберг без всякого сожаления?

– Я счастлива, что уезжаю вместе с тобой!

– Ах ты, маленькая женщина! Как ты уже умеешь увильнуть от ответа, который тебя смущает? Я спрашиваю тебя, неужели ровно никого не жалеешь здесь, даже уезжая со мной?

– Мне жалко милую госпожу Молох, а также эту ученую обезьяну – ее мужа. Я рада, что мы встретимся с ними на станции и проедем вместе кусочек пути до Эрфурта.

– И кроме супругов Молох ты ровно никого не жалеешь в Ротберге? – настаивал я.

Она подняла на меня ясные, чистые глазенки.

– Макса? – спросила она.

– Да, Макса.

– Я не очень жалею его, – ответила она после недолгого размышления.

Я чувствовал, что сна говорила совершенно искренне.

– Но в таком случае, – продолжал я, – между вами что-то произошло, о чем ты мне не сказала. Что-то отдалило вас друг от друга, потому что сначала вы были добрыми друзьями!

– Господи, как ты любопытен, Волк! – Несколько минут она молчала, потом заговорила снова, но уже не глядя на меня: – Ты хочешь знать? Ну, так вот… Макс был сначала очень почтителен и вежлив, как… как мальчик из нашего круга… Время от времени он испрашивал у меня разрешения поцеловать мою руку, да… руку… Ну, чего ты таращишь на меня свои огромные волчьи глаза? – продолжала она, поднимая голову и глядя мне прямо в лицо. – Ты отлично знаешь, что мальчики целуются с девочками. Родные обыкновенно делают вид, что не знают этого, но, в сущности, отлично знают, что это всегда так! Ну, так вот, несколько раз я разрешила Максу поцеловать мою руку, и даже кисть…

– О, Грета!..

– Постой! Вскоре ему этого стало мало. Он попросил у меня разрешения поцеловать меня в шею. Я отказала, он стал настаивать… Однажды, когда я читала в гроте Марии-Елены, он подкрался сзади меня и… крепко поцеловал в шею. Я обозлилась и, недолго, думая, закатила ему здоровую оплеуху. Макс побагровел, бросился на меня с хлыстом… Уверяю тебя, что он хотел ударить меня! Но я только посмотрела ему в глаза и сказала: «Дикарь!» – ну, он и опустил руку… Потом он просил у меня прощенья, но только все было уже кончено – я не могла держать себя с ним по-прежнему: мне он всегда представлялся с поднятым хлыстом и бешеными глазами… И вот… Но ты делаешь мне больно, Волк!

Я схватил сестру в объятия и стал крепко-крепко целовать, словно лично мне принадлежащую вещь, которую у меня хотели отнять и которую я все-таки ухитрился увезти с собой…

На станции Штейнах мы застали целую кучу пассажиров, поджидавших поезд на Эрфурт, но супругов Молох среди них не было. Сдав багаж, я зашел с Гретой в буфет. Девица Бингер расцвела при виде меня, словно она только и ждала встречи со мной, чтобы ее жизнь стала светлой и радостной.

– О, господин доктор! – воскликнула она. – Как вас редко видно! Положим, вы так заняты при дворе… А сейчас вы уезжаете со своей сестрицей в Карлсбад, чтобы повидать ее высочество принцессу? – И при последних словах она бросила мне многозначительный, таинственный взгляд.

– Вот именно, – насмешливо ответил я, – от вас положительно ничего не скроешь! Но, в ожидании поезда, не будете ли вы так любезны и не дадите ли мне открытки с видом Штейнаха? Да вот эту… вот-вот, с видом станции!

В то время как Грета рассматривала пестрые плакаты Гамбурго-Американского пароходства, я карандашом набросал адрес: «Ее сиятельству, графине Гриппштейн. Карлсбад, Грабенштрассе, 4», а на оборотной стороне две строки из интермеццо Гейне:

«Глубокая тьма окутала меня с тех пор,как свет твоих очей померк для меня, о, моя возлюбленная!»

Затем я отправился бросить эту открытку в почтовый ящик, довольный, что исполнил акт сентиментальной вежливости. Но в душе я чувствовал, что было бы гораздо искреннее написать совершенно обратное, так как, наоборот, я видел теперь вещи гораздо яснее и в их надлежащем освещении…

Вернувшись в буфет, я застал принца Макса беседующим с Гретой.

– Как это нехорошо с вашей стороны, – тоном нежного укора сказал он мне, – как это нехорошо, что вы захотели уехать, не простившись со мной!

– Дорогой принц, – ответил я, – мне не так-то легко расстаться с вами, и вот поэтому-то я хотел избавить себя и вас от горечи расставанья. Но, раз уж вы здесь, то позвольте мне сказать вам, что я счастлив видеть вас. Так вас, значит, простили?

– Нет, – ответил он, – я попросту сбежал из-под ареста. Ведь сегодня день прибытия прусского гарнизона, у нас во дворце все поставлено вверх дном… Мне удвоят срок ареста, ну да не все ли равно? Теперь, когда я остаюсь совершенно один, свобода так же скучна для меня, как и арест!

В этот момент послышался пронзительный голос, заставивший всех обернуться. Мы увидели Молоха, который что-то кричал, отчаянно жестикулируя.

– Где моя коробка с насекомыми? – вопил он. – Там находится лепидоптер, стоящий шестьсот марок! И вся флора нижней Роты, которую я так тщательно собирал. У меня украли коробку, пока я сдавал багаж! Я предъявлю иск управлению дороги. Я – профессор Циммерман из Йены!