Радуга - Пранас Трейнис Страница 26

— Дура! Кулешюсы первенца дождались. А мы с тобой уже семерых батраками да девками в люди пустили. Еще одного подпаска хочешь?

— Пока он вырастет, может, другие времена настанут?

— Перестань глупости говорить, дай хоть раз в жизни спокойно Москву послушать.

— Москва никуда не сбежит, а моя бабья сила уже кончается.

— Слышала, что тебе говорят?

— Как знаешь, Йонулис, — спокойно и сурово сказала Розалия. — Только не жалуйся, когда в Жемайтию уйдешь, что мне пришлось со стороны помощь искать, между нами говоря.

— По мне... Хоть бы самого викария. Ха-ха! Тс-с! Москва!

— Ох, чтоб эта Москва тебе боком выперла!

Но Умник Йонас ничего уже не слышал. Прижал обеими руками наушники и сгорбился, будто еж.

— Ирод! Не муж! — сказала Розалия и, уткнувшись в подушку, заплакала.

10

Когда схлынуло напряжение государственного масштаба, последний сон Розалии Чюжене дождался широкого отклика. Тем более, что учительница Кернюте уехала в далекий Каунас здоровье поправлять и, как говорила наушница Пурошене, свадебное платье справить. Но за кого Кернюте могла бы выйти? Разве что Мешкяле, сочувствуя викарию, сосватал бы Кернюте писарю своего участка Эймутису, который глядит на нее щучьими глазами...

— Нет уж! Чем с таким рохлей в кровать, лучше под поезд лечь.

— По моему разумению, единственный Кряуняле ей в пару годится.

— Верно говоришь. Ксендзом траченная девка в жены органисту — самый раз.

— Хо-хо-хо.

— Так будет, или иначе, помяните мое слово, этот угорь Жиндулис руки умоет.

— О, чтоб у него все оконечности отсохли! Ирод! Чтоб ему дьявол репейник в хвост!..

— То-то, ага!

Высокая политика мужиков-босяков и бабьи сплетни местного значения наконец-то разбудили умаявшегося за великий пост Кулешюсова бесенка...

Пасхальным утром, когда верующие после мессы высыпали из костела, перед памятником Михаилу архангелу встретил их Горбунок верхом на сосновой метле, обрядившись свадебным глашатаем — с пестрым петушиным пером за ухом, с пастушьим рогом на боку. Рядом с ним Зигмас извлекал из гармоники ржание породистого жеребца, а Напалис печально позванивал колокольчиком, словно церковный служка, сопровождающий ксендза к смертельно больному.

Закрутив за ухом пакляный ус, Горбунок подул в пастуший рог и, когда толпа затихла, начал пасхальную речь, восхваляя «нового надсмотрщика над сметоновскими министрами — ксендза Миронаса». А под самый конец мощным голосом Синей бороды затянул:

Не будем с поляками воевать!

Будем свадьбу викария играть!

После этого, упав на колени перед памятником Михаила архангела, пригласил графа Михалека Карпинского, соорудившего когда-то этот памятник, в почетные сваты. Всех остальных — обутых и босых — призвал по возможности помочь свадьбе, потому что у сыночка викария в кармане ветер свищет, папаша Бакшис скуповат, старший братец Кряуняле — пропойца, а первый дружка — опекун пашвяндрской графини Мешкяле, засеял этой весной половину помещичьих полей ромашкой, валерьянкой да табаком и вместе с пани Милдой и графом в долгах увяз. Пока урожай, обратившись в успокоительный чай и душистый дым, принесет нации забвение, а им — состояние, святой жених и состарится. Так что, хоть плачь, надо сыграть свадьбу на средства прихода... И сегодня же, поскольку после пасхи мужики-босяки уходят на строительство шоссе. Некому будет пить да пировать, некому петь да танцевать.

Хорошо в песне поется:

Славно ксендзам живется! —

поддержали своего крестного юные Кратулисы, сняв шапки, они пошли по кругу, ковыляя, будто нищие из Скудутишкиса.

Не знали добрые католики, куда глаза девать, смеяться или сердиться, кричать благим матом или подпевать. Так что одни садились в телеги, другие пешком улепетывали домой. Ведь не приведи господи! Может ли быть Содом и Гоморра пострашнее, когда безбожник да пьяница вместе с сопляками среди бела дня над ксендзом потешались?..

Аллилуйя! Ералаш!

Женится викарий наш!

На болото, бабы, бегите,

Лягушек в подружки зовите!

На трясину, братцы, бегите,

Аистов в дружки зовите!

Свахой выберем свою

Черную как ночь свинью! —

горланили юные Кратулисы наперегонки да так, что весь городок звенел.

Хозяйка настоятеля Антосе в страшном возмущении послала батрака Адольфаса звать на помощь полицию, однако... Мешкяле гостил в Пашвяндре, Микас и Фрикас уехали на побывку к родителям, а Гужас успел спрятаться за печкой... Пускай радуется престарелый Бакшис своему восприемнику, пускай краснет духовный жених, омрачивший молодые деньки барышни Кернюте. Черт его не возьмет. Одну учительницу жалко. Хорошо, что она в отъезде... Так что пой спокойно, горбатый дьявол, вместе со своими подмастерьями. Пой, плюй прямо в лицо этому блудному миру! Альфонсас Гужас всей душой с тобою и поэтому не позволит своему затянутому в мундир телу ногой ступить из избы, а лучше, приоткрыв форточку, сам послушает, как гудит городок, и мысленно прокричит ура Йонасу Кулешюсу.

— О-хо-хо.

После обеда три певца так расхрабрились, что, сопровождаемые стаей детей и собак, врывались во двор каждого крестьянина с дружным воплем:

Католики, не жмитесь!

Женится наш викарий —

Хоть по яйцу с гектара

Подайте, не скупитесь...

Что тем оставалось делать. Давали. Хозяйки доставали яйца, совали детям босяков, чтоб побыстрее спровадить незваных гостей. Когда детворе некуда стало яйца девать, Горбунок отвел всю ораву к корчме и принялся не то по-литовски, не то по-еврейски звать на свадебный пир господина Альтмана с семьей. Откуда он мог знать, что в доме Альтмана полный разлад? Любимая дочка Альтмана Ривка осенью собиралась выйти замуж за Гирша Лейзера из Таурагнай, но отец сегодня заявил — нет, поскольку вчера в Утяне раввин Кац доверил ему на ухо тайну, что Гирш — закоснелый коммунистический агент, который, прикрываясь развозом товаров, распространяет листовки. Раньше или позже попадет в руки полиции, так стоит ли рисковать счастьем дочки? Неважно, что Гирш, своей красной правдой задурив голову Ривы, закинул удочку в ее нежное сердце. Неважно, что самому Альтману, его Соре и сыну