Наталия Соколовская - Литературная рабыня: будни и праздники Страница 39

Мы подали заявление, но ждать пришлось целых три месяца. В агентстве так расстроились, узнав, что я выхожу замуж и уезжаю в Барселону!

Бедняжка Катя тогда еще ничего не знала про специфику национального темперамента Мигеля Гарсия-и-Санчеса. Любая белокожая, а тем более голубоглазая женщина была тем призом, ради которого самый превосходный эпитет в самой превосходной степени не кажется мужчине его племени избыточным.

Эти слова ежеминутно слышат тысячи светлоглазых белокожих блондинок и не блондинок во всех испаноязычных странах, не замечая при этом, как местные смуглые сеньориты и сеньоры понимающе и насмешливо опускают глаза. Но главное, что эти слова каждый раз произносятся мужчинами от самого что ни на есть чистого сердца.

Действительно поразительным в этой истории было то, что, упомянув о «золотых волосах», Мигель Гарсия-и-Санчес прозрел в шатенке Кате – блондинку!

В тот вечер перед совсем отчаявшейся Катей внезапно замаячили неясные и, возможно, светлые перспективы.

Они сидели в гостиничном баре, и Катя рассказывала Мигелю о своей жизни. О своей замечательной дружной семье, которая живет «в русской провинции, в небольшом городе, затерявшемся в бескрайних степных просторах», о своей жажде знаний, которая закинула ее в этот далекий северный город, о том, как ее «обманом затащили в модельный бизнес» и как теперь «жестокие мужчины, которые и понятия не имеют о правах человека», сделали из нее чуть ли не рабыню.

О самых чудовищных деталях своего рабства Катя благоразумно умолчала: горящие карие глаза Мигеля Гарсия-и-Санчеса и без того были полны слез.

Катя говорила и говорила, не подозревая, что нашла в этом невысоком плотном мужчине с простоватым выражением лица – своего избавителя. Она не знала, что Мигель уже был готов сделать то, что на его месте, хотя бы мысленно, сделал каждый мужчина его родины: он был готов спасти прекрасную незнакомку!

Они вышли из бара в ненастный питерский вечер, и дождь вперемешку с ветром свел их под одним зонтом. И тогда Мигель пригласил Катю к себе домой, точнее, в чистенькую двухкомнатную квартиру на улице Марата, которую снимала ему фирма.

Когда он срывающимся голосом озвучил свое приглашение, Катя опять вскинула на него снизу вверх свои прозрачно-голубые глаза с темным ободком вокруг радужки. Как она умудрилась сделать это, будучи выше Мигеля на полголовы, остается загадкой.

– О, Каталина! – воскликнул Мигель, горячо сжимая Катины холодные нежные пальчики. – Я никогда не обижу вас! Само Провидение свело нас сегодня вместе! – И совершенно неожиданно, может быть даже для самого себя, выпалил: – Будьте моей женой!

На следующее утро Катя позвонила Толику и потребовала назад свой паспорт. Она сказала, что выходит замуж за иностранца.

– Да ну? Когда это ты успела? – мрачно произнес Толик. И поинтересовался: – А твой приятель любит смотреть видео?

Катя, не теряя самообладания, голосом, в котором вдруг прорезались металлические нотки, сказала, что если у них тут все куплено, то завтра же она будет в Москве, «у самого президента».

– Забирай и проваливай, – сказал Толик и повесил трубку.

Катя удивилась, что туфта с президентом так быстро подействовала. На самом же деле Толику было просто не до Кати. Вчера произошли сразу два неприятных события, с которыми надо было разбираться: Вячеслава Егоровича внезапно сняли с занимаемой должности и умерла от передозировки наркотиков еще одна девушка из агентства.

– …Когда родители Мигеля развелись, сеньор Хосе, известный адвокат, подарил сыну квартиру почти в центре Барселоны, неподалеку от площади Каталонии. Мигель тогда заканчивал Высшую школу экономики и финансов. Бабушка Мигеля как раз в тот год получила наследство умершего брата и купила шикарную квартиру в предместье Барселоны. Такую пожилую сеньору уже не стоило оставлять одну, и дочь, мать Мигеля, жила вместе с ней.

Мигель работал в престижной торговой фирме. У нас часто собиралось блестящее общество: друзья Мигеля с женами. Бывало так весело…

…Тетушка Хулия сидела в старом кресле-качалке возле открытой балконной двери и курила сигареты из черного табака. Это был ее любимый сорт. «Табако негро!» – с наслаждением затягиваясь, восклицала тетушка Хулия. Из-за этого табака редкие зубы тетушки Хулии приобрели со временем устойчивый коричневый оттенок.

Когда Катя вошла вслед за Мигелем в комнату, тетушка Хулия морщинистой, в коричневых старческих пятнах рукой разогнала перед собой табачный дым, нацепила на нос очки в роговой оправе, отчего ее огромные глаза, казалось, совсем вылезли из орбит, и воскликнула, глядя на Катю:

– Гуапа-гуапита! Гуаписсима! Она прелестна! Очаровательна! Гуапа, дорогая, скажи, как там ваша «Аврора»? Надеюсь, она все еще стоит на месте? Говорят, она так похожа на «Гранму» дорогого Фиделя!

И тетушка Хулия попыталась поднять из кресла свое грузное тело в знак восхищения перед новым членом семьи.

Катя не знала, что сказать. Она стояла, растерянно улыбаясь и озирая сквозь дымовую завесу комнату. На стенах, включая дверь, были развешены фотографии Че Гевары. Много-много Че во всех ракурсах…

Тогда, почти пятнадцать лет назад, унося ноги из Аргентины, они наспех и за бесценок продали лавочку тетушки Хулии. Этих денег едва хватило на то, чтобы сделать первый взнос за небольшую трехкомнатную квартирку на самой шумной улице Барселонеты, дешевого эмигрантского района Барселоны.

Отцу Мигеля профессия водителя грузового транспорта пригодилась. На новом месте без работы он не остался. Но от перемены полушарий с ним случилось некоторое головокружение, и после двадцати двух лет примерного брака он вдруг влюбился в низкорослую и покорную филиппиночку, которых в их районе было пруд пруди. И даже в одночасье заделал ей ребенка.

Оскорбленная Соледад, мать Мигеля, собрала вещи Хосе в старый кожаный чемодан и выставила на лестницу. Возражений от Хосе не последовало. Так семья лишилась единственного, по сути, кормильца.

Изничтожая старые свадебные фотографии, Соледад говорила, что имя свое она оправдала: одиночество, видно, на роду ей было написано.

Единственной работой, которая светила приезжей и немолодой Соледад, была работа приходящей прислуги в зажиточных домах. Сначала она, глотая слезы обиды, превозмогала себя, а потом привыкла и даже привязалась от души к двум-трем своим постоянным клиентам.

Сыном Соледад гордилась. Он закончил экономический колледж и получил работу младшего менеджера в торговой фирме, занимавшейся поставками оливкового масла в Европу.

Однажды в доме случился настоящий переполох. Оказалось, что сеньор Пако, двоюродный брат тетушки Хулии, с которым она почти всю жизнь не разговаривала и обзывала за глаза «паршивым перонистом», вдруг оформил на нее завещание. И вот теперь, когда вдовый и бездетный Пако умер, тетушка Хулия оказалась наследницей некоторой, вполне приличной суммы денег.

Тетушка Хулия, которая к тому времени уже прочно вписалась в старое плетеное кресло-качалку, так как не могла ходить из-за подагры, призвала в свою комнату родню и сказала следующее:

– Аве Мария пуриссима! Ты сжалилась над бедным Пако, разум вернулся к нему, и в конце жизни он понял, что Перон был просто шарлатаном! Это перст судьбы! Теперь я смогу осуществить свою заветную мечту. На деньги, которые оставил мне мой бедный прозревший Пако, я куплю маленький печатный станок и буду издавать книги Маркса. Ведь неблагодарные потомки почти забыли его!

Соледад схватилась за горло и попыталась задушить себя тут же, не сходя с места. Она сипела и билась головой о собственные колени. Мигель кинулся спасать мать, и вместе они повалились в ноги тетушке Хулии, которая сидела, удивленно подняв подведенные черным карандашом брови, и никак не могла взять в толк, что означает сия буря эмоций.

После трех часов непрерывных стенаний Соледад и молчаливых, но полных укоризны вздохов Мигеля тетушка Хулия сдалась.

– Баста! – воскликнула она, и так качнулась в кресле, что чуть было не выплеснула из него свое грузное тело. – Баста! Делайте с этими проклятыми деньгами, что хотите, только дайте мне умереть спокойно!

После этого тетушка Хулия еще добрых десять лет коптила потолок своей комнаты крепчайшим «табако негро» и сквозь дым грустно щурилась на команданте Че, со всех стен тщетно призывавшего ее никогда не складывать оружия.

Благодаря деньгам сеньора Пако, бывшего перониста, семья поменяла квартиру на другую, более «приличную» и в более «приличном» районе Бадаль, где недорогое жилье снимали обеспеченные работой эмигранты, студенты и даже преподаватели не слишком престижных учебных заведений. Соледад распрямила плечи: все-таки это был шаг от того социального дна, на котором остался «подлец Хосе со своей девкой».