Доктор Нонна - Жизни и судьбы Страница 8

– Мама? Что? Она…

– Ей хуже. Вам нужно приехать в больницу.

– Но я… я не могу. Мне срочно нужно домой, там… Я уже в аэропорту. У меня самолет через два часа.

Фрида приняла решение мгновенно. Через полчаса она уже была в Бен-Гурионе. Марина нашлась в одном из залов ожидания: изжелта-бледная, с глубокими серыми тенями вокруг запавших глаз, она абсолютно неподвижно сидела на краешке кресла и казалась скорее восковой фигурой из музея мадам Тюссо, нежели живым человеком.

– Марина!

– Фрида… извините, я сейчас плохо соображаю, я не перепутала имя? Фрида, так?

– Да-да, все правильно. Марина, вашей маме совсем плохо. Она держится только на системе жизнеобеспечения, и шансов, что удастся вывести ее из комы, никаких.

– Ну что вы от меня хотите? – взвилась Марина. – Чтобы я согласилась ее отключить? Давайте, я подпишу все, что нужно.

Фрида вздохнула. Предстояло самое трудное.

– Марина, поверьте, я вам очень сочувствую. Но я должна вам сказать еще кое-что. У нас в клинике большой список очередников на трансплантацию. Это умирающие люди, которых может спасти только своевременная пересадка. Ваша мама, вы правы, действительно очень здоровая женщина. Ее ткани, – Фрида постаралась избежать отталкивающего слова «органы», – подходят четверым. Если вы разрешите, это спасет четыре жизни.

– Вы… вы! – Марина попыталась вскочить, но не удержалась, ноги подломились, и она снова рухнула в кресло. – Вы думаете, я совсем чудовище? Что вы мне предлагаете? Чтобы я… Ведь это моя мама! Мама! – Марина почти кричала, так что на них уже оглядывались, но ей было все равно. – Как вы можете?!

– Могу, Марина, – твердо сказала Фрида. – Потому что те люди тоже умирают. Но вашей маме уже не помочь, а их еще можно спасти. Одна из тех, кто сейчас ждет пересадки – совсем юная девушка, почти ребенок, едва школу закончила. Она только что родила. Малышку мы выходили, но если матери срочно не пересадить почку, она умрет, и девочка – у нее тоже девочка, как и у вас, – останется сиротой. Марина, вы тоже мать…

– Да… – очень медленно и бесконечно устало выговорила Марина. – Только у меня все наоборот. Я уже смирилась с тем, что мама умирает, и я даже похоронить ее по-человечески не могу! Потому что у меня нет денег, чтобы перевезти тело домой. Но как смириться с тем, что может умереть моя дочь?! Я сто раз вам повторила, что ей нужна срочная операция, а вы мне предлагаете переживать о том, что осиротеет чей-то чужой ребенок!

– Но, Марина, послушайте…

– Да что слушать! – Марина вскочила и попыталась подхватить сумку, чтобы немедленно убежать от этой страшной женщины, которая требует от нее чего-то запредельно ужасного.

Но Фрида схватила ее за руку:

– Остановитесь. И слушайте. Вашу маму действительно уже не спасти. Но вашу дочь – еще можно, поймите это. За разрешение использовать органы вы получите деньги. И немалые. Тысяч сорок, кажется. Этого вам должно вполне хватить и на операцию вашей девочки, и на восстановительный период.

– Что?!! – Марина пошатнулась и, чтобы не упасть, привалилась к холодной мраморной стене. – Что вы сказали? Деньги? Наденька не умрет?

– Деньги, – улыбнулась Фрида. – А ты не знала? – она вдруг перешла на «ты». – И еще четыре спасенных жизни. Пять, если считать твою девочку. А может быть, и больше. Одному из четверых ты спасешь больше, чем жизнь – ты спасешь ему зрение. А он хирург. И такой хирург… Он столько людей вытащил буквально с того света. И стольких еще может вытащить…

– Мне… мне нужно вернуться с вами в больницу? – растерялась Марина.

Фрида профессиональным взглядом оценила зеленоватую бледность, крупные капли пота на лбу… Приобняв Марину, она осторожно усадила ее в ближайшее кресло.

– Не надо тебе никуда ехать, посиди спокойно. Я сейчас позвоню, юрист приедет с нужными бумагами, нотариуса привезет, чтобы подпись заверить. И… ты можешь не беспокоиться насчет похорон. Тело перевезут за счет клиники. Только твой билет придется поменять на более поздний рейс. Давай, я все сделаю.

Марина плохо помнила, как разговаривала с юристами клиники, как Фрида проводила ее до самолета, как долетели до Киева, как добиралась от Борисполя – из международного аэропорта – до дома. Входя в подъезд, она обернулась – низкое закатное солнце, почти лежавшее на соседних крышах, било сквозь потемневшую листву оранжевыми лучами.

Осторожно повернув ключ, женщина толкнула дверь, шагнула в прихожую и обессиленно опустилась на пол.

Из кухни доносился голос Юры:

– …и тогда принц поцеловал Спящую Красавицу…

– Ну, папочка! Рассказывай дальше! Что ты все время останавливаешься?!

Посреди ночи Марина проснулась от острой боли в сердце. Ледяными пальцами женщина сжала мокрые от пота виски, повторяя: это просто сон. Страшный сон, и ничего больше.

Ей приснился белый человек. Нет, даже не человек, просто похожая на человека фигура. Высокая, на две головы выше Марины. Вся мертвенно-белая, от макушки до кончиков пальцев и, что самое жуткое – у фигуры не было лица, только глаза. Пронзительные, сверкающие. Великан подошел к ней, протянул руку, коснулся груди – Марина отчетливо видела, как белые пальцы погружаются в ее тело, но не могла ни шевельнуться, ни даже закричать – и вытащил дрожащий кровавый комок. Сердце. Отвернулся и начал удаляться. Марина во сне помнила, что без сердца жить нельзя, но помнила как-то отстраненно, наверное, потому что продолжала видеть и слышать и даже могла двигаться. Чувствуя в груди болезненно саднящую пустоту, она сделала следом за белым великаном шаг, другой, третий… Гигант вошел в ослепительно освещенную комнату, Марина – за ним. В центре сияющего помещения спала Наденька. Марина рванулась к дочери, но великан отстранил ее движением руки. В другой руке он нес сердце. Положил свою жуткую ношу на грудь девочки – и исчез. Марина, застыв, смотрела, как кровавый комок как будто растворяется в Наденькином теле и наконец исчезает совсем, не оставив на белой рубашонке даже крошечного пятнышка. Марина подхватила девочку на руки и увидела перед собой зеркало: там, в глубине, женщина в ее ночной рубашке держала на руках спящую Наденьку. Но у женщины было мамино лицо!

В этот момент Марина и проснулась. Сердце болело невыносимо, как будто в грудь загнали громадный ржавый гвоздь. Марина подышала широко раскрытым ртом, как выброшенная на берег рыба, – боль немного отпустила. Подошла к кроватке дочери – девочка спала.

На неверных ногах Марина с трудом добрела до ванной – гвоздь в груди постепенно таял – плеснула в лицо холодной водой и долго собиралась с духом, прежде чем поднять глаза к зеркалу.

В зеркале отражалась она, Марина. И еще какая-то неясная фигура за плечом.

– Ты что? – Юра повернул ее к себе.

– Мама… умерла.

– Откуда ты… – начал он, но увидев ее мертвенно-белое лицо, осекся.

Обнял, прижал – впервые с той ночи на чужой даче. И как будто рухнула стеклянная стена, безжалостно разделявшая их все эти годы. У Марины подламывались ноги. Юра бережно подхватил ее, на руках отнес на кухню, устроил на диванчике, накапал валокордину. Острый «аптечный» запах прояснял мысли, разгоняя клубившийся в голове туман. Юра обнимал ее и баюкал, как ребенка:

– Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо. Все… Будет… Хорошо…

Шир – значит «песня»

Очнувшись после операции, Наоми привычно потянулась рукой к животу и вздрогнула от ужаса, почувствовав под ладонью плоскую – пустую! – поверхность:

– Что? Где?

– Тихо, тихо, – подбежавшая медсестра поправила катетер. – Пришла в себя, вот умница, только не шевелись и не нервничай. У тебя теперь хорошая новая почка, теперь все будет хорошо. Меня зовут Фрида, я слежу за твоей палатой.

– Где Шай?

Фрида, неодобрительно покосившись на приборы, покачала головой:

– Да тут твой Шай, тут, надоел всем. Ну хорошо, хорошо, только не нервничай, тебе нельзя. Пять минут, не больше. – Она впустила в палату Шая и строго предупредила: – Близко не подходить, говорить и дышать только через маску. Она на иммунодепрессантах, ей сейчас любая инфекция смертельно опасна.

Шай кивнул, не в силах выговорить ни слова.

– Шай, что с малышкой?

– Все в порядке, она уже дома, – голос через маску звучал как-то непривычно.

– А как мы ее назовем?

– Мама зовет ее Шир.

– Песня… Красивое имя. Как же вы с ней управляетесь?

– Легко! Она такая спокойная, не капризничает и улыбается все время. Мама, конечно, отпуск взяла. И… ты знаешь… – он покосился на суровую медсестру. – Ей помогает твоя мама, она специально приехала.

– Мама?! – от изумления глаза Наоми стали совсем громадными.

– Я же вас предупредила, что ей нельзя волноваться! – вмешалась Фрида.

– Простите! Для Наоми это очень важно. Это ее успокоит.

– Мама приехала? А как же…

– Отец простил тебя, простил. Я разыскал его, когда… когда тебе было совсем плохо. Привез его сюда, он все время за тебя молился. Как только тебя выпишут, сыграем настоящую свадьбу.