Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл Страница 8

Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!

Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем!

А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой супруг, что «из поросячьего хвоста, – как говорит моя мама, – бобровой шапки не сошьешь…» Это я относительно твоей замечательной невестки Ентл, чтоб она сгорела! На прошлой неделе она надумала распустить по городу слух, будто ты уехал в Америку, а меня – не дождаться ей этого – оставил вдовой при живом муже. Откуда, говорит, она это взяла? Сора-Нехама слыхала от Лейзер-Гершке Аврома, будто Борух, сын Бенциона, сам видел у Мойше-Шмуеля письмо, полученное от Меер-Мотла из Америки. Я, конечно, побежала к Мойше-Шмуелю: «Где письмо?» А он спрашивает: «Какое письмо?» – «Которое Меер-Мотл пишет вам из Америки». А он мне: «Кто вам сказал?» – «Борух, Бенционов сын!» – отвечаю я. А Мойше-Шмуель: «Как он мог сказать вам, этот лгун, этот враль, что-нибудь подобное, когда я с ним вот уже больше года не разговариваю?» Бегу оттуда к Боруху, сама не своя. Оказывается, что его уже третья неделя, как в Касриловке нет. Полетела к Лейзер-Гершке и задала ему порцию как следует, – зачем он наболтал Сора-Нехаме такую чепуху насчет письма, которого и на свете не было? А он смотрит на меня, как на помешанную: о чем речь? Оказывается, это она сама, твоя Ентл то есть, пропади она пропадом, выдумала все! На что способна, подлая! Но тебе, наверное, все, что я пишу, и в голову не лезет, тебя больше интересуют твои егупецкие дамы, чтоб их дьявол побрал с их брильянтами вместе! Слышишь, Мендл! Я даже имени их слышать не желаю, – до того а их ненавижу! Мне уже опротивели подарки, которые ты собираешься купить для меня! Наперёд тебе говорю, дорогой мой супруг: если хочешь купить мне что-нибудь, покупай то, чего там не носят. Не хочу, чтобы ты сравнивал меня с кем-либо, – пусть они провалятся сквозь землю! Но дожить бы уже и увидеть от тебя хоть что-нибудь на самом деле, а не на бумаге. Как моя мама говорит: «Словом меньше, да куском больше…» Зачем тебе откладывать на другой день? При таких делах, если не оторвешь насильно, так и иметь не будешь! Но можешь говорить что угодно: покуда не увижу своими глазами – не поверю. Не потому, что считаю тебя лгуном, а потому, что тебе егупецкие жулики наврут с три короба, а ты и уши развесишь. Что ты равняешься к Бродскому? Вы с ним вместе свиней пасли? Дают тебе за твои бумажки какие-нибудь деньги – бери! Что ты из себя корчишь? Одесские шарлатаны и в Бойберике нашли тебя и пытались выманить твои драгоценности? Пожалуйста! Пусть носятся с этим барахлом! Как моя мама говорит: «Хватай шапку с орехами и беги!..» Но что говорить с сумасшедшим! Вдруг ему вздумалось сделаться купцом, да еще васильковским к тому же! С жиру бесится человек! Не знает, что бы ему еще придумать! Что это тебе так понравился Васильков? Впрочем, чему тут удивляться? Когда днем торчат в Егупце, ночью – в Бойберике, а торгуют с Петербургом и Варшавой, – почему не быть прописанным в Василькове? Хоть у черта на куличках! Смотри, Мендл, как бы все твои счастливые дела не кончились тем, что мне опять придется высылать тебе на расходы, как желает тебе и сейчас и всегда

Должна тебе, дорогой мой муж, сообщить невеселую весть: твой брат Берл-Биньомин остался вдовцом… Уж когда письмо было запечатано, пришли и сказали, что Ентл умерла. Умерла от родов, родила двойню. Двоешки живы, а она умерла. Казалось бы, могло быть наоборот? Как моя мама говорит: «Любит бог наперекор делать… Пусть ей земля будет пухом! Твоя золовка, да простит мне, со мною хоть и не ладила, но по моей земле она не ходила. Я бы ничего не имела против того, чтобы она жила еще сто лет и не оставляла бы семерых сирот, мал мала меньше! На похоронах я была и так наплакалась, что еле живая домой пришла. „Как вспомнишь про смерть, так и за жизнь не поручишься…“ – говорит моя мама.

Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!

Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!

А во-вторых, да будет тебе известно, что я целую неделю пролежал в Бойберике. Болезнь была не то, чтобы опасная, но противная: разболелась поясница, повернуться не мог. Теперь немного полегчало. Всю неделю думал, что с ума сойду, – шутка ли, восемь дней кряду быть оторванным от биржи, не знать курсов! Мне казалось, что там весь свет перевернулся! Бог даст, завтра-послезавтра уже, наверное, поеду в город. А пока пишу тебе письмо, хочется поговорить и, кстати, дать тебе полный отчет о моих делах, чтоб ты не думала, что я плутую, что я заморочен или обманываю себя. «Портфель» мой сейчас состоит из полутораста штук «Путивля», ста штук «Транспорта», пяти «Мальцевских», пяти «лилипутов» и пяти «возочков», не считая «премий». Что касается «Путивля» и «Транспорта», то они у меня проданы вперед (получил трешницу в задаток). Как только их у меня выкупят в срок, – а выкупят ведь обязательно! – мне останется чистого заработка, за вычетом всех расходов, тысячи четыре-пять. Кроме того, у меня имеется десятка два «госов» на «Путивль» и на «Мальцевские», так что я и на них надеюсь заработать сотен семнадцать – восемнадцать. Вот тебе уже без малого семь тысяч. За пять «Мальцевских» я считаю, на худой конец, четыре тысячи рублей наличными, потому что ведь это же будет позор, если они в ближайшее время не поднимутся по меньшей мере до двух тысяч рублей за штуку, хотя в последние дни они немного подались вниз. Но это всего только махинации петербургских биржевиков… Остается самое главное – то есть «лилипуты» и «возочки». Здесь расчет точный: до «ультимо» осталось ровно восемнадцать дней. А так как «лилипуты» повышаются ежедневно на сто рублей, то мы имеем таким образом восемнадцать раз по сто, помноженные на пять, итого равно девять тысяч рублей. А «возочки»? Ведь они растут на полтораста в день, – значит, восемнадцать раз по полтораста, помноженные на пять – то есть тринадцать тысяч пятьсот рублей! А где же «Волга»? «Днепр», «Дон»? А прочие? Словом, чересчур большого кошеля я себе не шью, но считаю, что за вычетом всяких расходов – «куртаж»,[21] «крадеж»[22] и тому подобное – мне останется чистых тысяч сорок – пятьдесят! Бог даст, «ультимо» пройдет благополучно, тогда я реализую все свои «бумажки» и «повернусь на другую сторону» – то есть начну работать «а-ля бес»,[23] стану все продавать и зарабатывать деньги. Потом я снова метнусь «а-ля гос»[24] и снова крупно заработаю. Так, если богу угодно, пятьдесят тысяч могут превратиться в сто и в двести, а из двухсот тысяч станет четыреста и так далее – до миллиона! А как же ты думаешь, глупенькая, становятся миллионщиками? Бродским? Да и что такое Бродский? Такой же смертный, который ест, и пьет, и спит. Я его сам видел, видеть бы мне так все самое лучшее! Словом, не огорчайся, дорогая моя, я присмотрелся к бирже и стал таким знатоком, что ко мне уж иной раз и за советом приходят. Я, с божьей помощью, понимаю всю эту игру! А то, что ты не веришь и велишь мне кончать с этим делом, меня не удивляет. Взять хотя бы Хинкиса! Есть у нас такой спекулянт по фамилии Хинкис, человек горячий и заядлый картежник. Днем играет на бирже, а ночью – в карты. И вот приключилась с ним на прошлой неделе история. Приснилась ему ночью скверная карта примета, указывающая на «бес», и он в один день распотрошил весь свой «портфель». Сейчас он, конечно, волосы на себе рвет! Пускай не верит снам! Я жду не дождусь завтрашнего дня, чтобы узнать курсы. Я решил, как только приеду в город, зайти к ювелиру за твоей брошью и брильянтовыми сережками, и если будет у меня завтра время, сходить на Подол и купить тебе немного белья, скатертей, полотенец, детям на рубашки и еще кое-чего из хозяйственных вещей, – не то, что ты говоришь, будто я тебя, упаси бог, забыл. Но так как у меня сейчас мало времени, то пишу тебе кратко. Бог даст, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Поцелуй деток и кланяйся сердечно тестю, и теще, и каждому в отдельности. А Берл-Биньомину скажи от моего имени, чтоб он не принимал слишком близко к сердцу смерть жены. Все образуется…

Главное забыл! Из того, что я писал тебе о Василькове, ты, видно, ничего не поняла. Так как мне здесь жить нельзя, то я хочу сделаться местным купцом, а этого нельзя добиться сразу: надо хотя бы полгода числиться прописанным в Василькове. А как только стану здешним жителем, я сниму квартиру на Подоле и заберу сюда в добрый час тебя и детей. Ты очень зла на Егупец, но это потому, что ты не знаешь города и здешних людей. О самом городе и говорить нечего – картинка! А люди здешние – ну, прямо золото! Куда одесситам до них! Здесь мужчины и женщины такие сердечные, такие приветливые!.. Единственный недостаток, что они очень любят карты. Как только наступает ночь, все принимаются за работу, просиживают до утра и кричат: «Пас!» Крупные заняты игрой, которая называется «преферанц», а те, что помельче, играют в «стуколку», в «очко» или в «тертель-мертель».