Егор Радов - Мандустра Страница 2

Она не понимает, с чего у нее начались такие проблемы. Она всю жизнь была респектабельной женщиной, почти всегда знала, что делает, а сейчас вынуждена спать на холодной осенней земле. За что? Потом эти мысли прошли будто сами собой, и, неожиданно даже для самой себя, Галина Петровна начала громко стучаться внутрь здания. Там, видимо, было пусто, так как ее удары гулко отдавались, словно она стучала по огромному барабану. Потом она подумала, что на нее кто-то пристально смотрит. Обернулась и увидела своего пятнадцатилетнего внука, который сидел на дорожке и смотрел вниз.

— Эй, эй, Славик, Славик! Ты как здесь оказался? — засуетилась Галина Петровна. — Встань, простудишься!

Подросток поднял вверх печальные глаза. На лице росла большая белая старческая борода.

— Христос Триждывеликий, — сказал он назидательным тоном, — завещал нам сидеть.

Словно током ударили Галину Петровну — ужас, ужас!

Она закрыла глаза, прошептав: «Заколдовали его, бедного», а вслух сказала:

— Я некрещеная.

— Правильно, — ответил кто-то.

Галина Петровна открыла глаза — ее внук исчез, должно быть, привиделся. Она успокоено вздохнула. Но все другое осталось. И здание, и унылая роща, и асфальтовая дорожка, и порывы ветра. И все-таки нужно где-то ночевать. Завтра взойдет солнце, будет новый день, тогда-то все и прояснится.

Галине Петровне становилось все холоднее и холоднее.

«Черт возьми! — подумала она. — Хоть бы эту дверь открыли! Безобразие!»

Она начала стучать. Все сильнее и сильнее. Потом ее охватила злость. И вот она стучит и стучит в запертую дверь, за которой, может быть, свет, хотя замок и висит снаружи; она стучит уже ногами и кричит уже непонятно кому, плача от обиды, одиночества и негодования:

— Да что же это такое! Да есть там кто-нибудь внутри?! Да когда же я уже выберусь отсюда?!

И бесстрастный голос отвечает ей:

— Никогда. Это ад.

РАССКАЗ О ЙОНАСЕ, КОТОРЫЙ БЫЛ САМЫМ МЛАДШИМ ИЗ НАС

— Да, конечно, я всего лишь слабая женщина, и вы можете меня не слушать, можете не обращать на меня внимания, конечно, я ничего не могу поделать, я ведь только слабая женщина…

Тогда встал Йонас, который был самым младшим из нас, и сказал:

— Мужики! Я больше не могу.

А она все говорила:

— Я не знаю, как это все получилось, я лишь слабая женщина, а вы можете делать со мной что хотите, я лишь слабая женщина, но я прошу вас, я требую, наконец этого требует элементарная порядочность. Я, конечно, не могу вам приказывать, ведь я только слабая женщина, но я знаю, я верю, что вы…

Тогда опять встал Йонас, который был самым младшим из нас, и сказал:

— Мужики! Я больше не могу.

— …вы, конечно, можете надо мной издеваться, делать, что захотите, ведь я лишь слабая женщина, но я знаю, я верю, что вы не такие, что…

Тут опять встал Йонас, который был самым младшим из нас, и сказал:

— Мужики! Я больше не могу.

А Повилас, который сидел рядом со мной, сказал:

— Свяжите его и бросьте в подвал.

Тогда мы Йонаса, который был самым младшим из нас, связали и бросили в подвал, а Повилас, который сидел рядом со мной, сказал:

— Пошли, ребята, обедать.

Пообедав, мы вытащили из подвала Йонаса, который был самым младшим из нас, завалили подвал землей, а Повилас все заровнял бульдозером.

В октябре там уже желтел овес.

МАЛЕНЬКИЙ МИНЕТНЫЙ КОТЕНОК

Он жил с ней в пустой квартире. Ложась спать, они укрывались одним красным одеялом, которое постепенно сползало то в одну, то в другую сторону. Они бешено занимались любовью — это вошло в привычку — и почти уже не замечали друг друга и чувствовали, что существует просто один организм из них и нечего стесняться самого себя. Он привык к ее белому телу под боком, и утром, когда просыпался, видел ее заспанные глаза, слышал сиплое дыхание, и было жарко, а за окном было влажное солнце.

Но жизнь была чем-то эксцентричным в каждом своем мгновении или, по крайней мере, казалась такой. В итоге ничего не было серьезного — он уединился с ней, как в крепости, ему было неплохо, он привык встречать каждое утро новый день.

И он решил купить себе минетного кота. Говорили, что это дорогое и хорошо выученное животное.

Ему предложили двоих, на выбор. Каждого подняли за шкирку.

Один из них был пышный, черно-рыже-белый; он лениво помахивал хвостом и покровительственно улыбался. Презрительно посмотрел этот кот зелеными мудрыми глазами на него. И он не стал его покупать, хотя хозяин говорил, что у кота пятилетняя практика.

Кот важно подбоченился, когда услышал про себя хорошие слова, шерсть встала дыбом. Кот улыбнулся большим беззубым ртом, который, казалось, мог вместить человека, чтобы ему там было хорошо.

Но он не стал покупать этого прожженного кота, потому что чем-то он был похож на потрепанную шлюху, хотя внешне выглядел, конечно, королевской куртизанкой. Все же он был очень телесным, даже комфортабельным, как подставка для ног: отсутствовала в нем душевная светящаяся сила. Кот был большим снобом, и вы чувствовали бы себя неловко в его обществе, когда он смотрел бы на вас хитрыми опытными глазами, ломая кайф.

Рядом с котом-мастером стоял кот помоложе. Хозяин сказал, что молодежь у него перспективная, подает большие надежды.

Он занимался с ней любовью на диване, так, что скрипели пружины, и ночью в комнату входил подающий надежды и с любопытством смотрел.

Она смеялась, поскольку не было ничего серьезного, но иногда чувствовала неясную ревность.

— У тебя же есть я, — горячо шептала она ему в ухо и любила так, что он надолго забывал свое имя.

Он ее любил, как всегда.

И она, как всегда, отвечала ему тем же.

Однажды они трахались очень долго. И он был весь в безликой ней, превращаясь в то, чего ей так не хватало. Он вкладывал в нее свою энергию и цинично усмехался, видя ее поверженной и зависимой от каждого его движения. В ней не чувствовалось никакой гордости и никакой личности. Ее просто не было. А он ощущал себя королем, которому подвластно человеческое тело, на котором он может играть, извлекая мучительные звуки первобытного восторга.

Потом ей захотелось спать. Он тоже очень устал, но решил съесть чего-нибудь и медленно отправился на кухню, вяло раскрывая глаза. Он шел голый и потный по темной квартире и ощущал, как опять огонь резкого бешеного смеха окутывает его, и он понял, что где-то там вдали, во тьме, скрывается тот, который подает надежды.

— Где ты? — крикнул он и расхохотался.

Ему захотелось поноситься за котенком по квартире, чтобы его тело матово блестело в бешеном вихревом оранжевом сиянии.

Он зажег свет на кухне и увидел котенка, который сидел на столе и словно подмигивал ему, подначивая.

Он решил съесть мясо.

— А где мясо? — крикнул он ей.

— В холодильнике, — раздался ее голос с кровати.

Он почувствовал прилив бодрости.

— Приходи, я уже почти засыпаю, — крикнула ему она.

Он съел мясо и уже не хотел спать.

Он подошел к котенку и погладил по затылку. Шерсть была теплой и электрической. У него не было желания уходить от котенка; он смотрел на него с нежностью и любовью и чувствовал, что чем нежнее он смотрит, тем ласковее и лучше на него смотрит котенок.

Он опять расхохотался.

Котенок приблизился к нему вплотную, потерся о ногу шерстью.

А он стоял голый перед котенком и не мог согнать со своего лица бешеную остроконечную улыбку…

На следующее утро он ничего не говорил и был рассеян.

— Будешь завтракать? — спросила робко она его.

На кухню вошел котенок. Он посмотрел на котенка, как на старого знакомого, без стеснения.

С этого дня он превратился в угрюмого человека. Желтый свет, исходящий из котенка, завладел им. Котенок с той поры стал вырастать, превращаясь в огромного кота. День за днем кот становился все добрее, и все больше света исходило из него.

— Ты меня совсем не любишь, — сказала однажды она, когда они лежали в постели под красным одеялом.

Полчаса не происходило ничего.

— Знаешь что, — сказала она, — я, пожалуй, пойду… Не могу спать с мужиком, который лежит и смотрит в потолок…