Богомил Райнов - Юнгфрау Страница 2

— Да, но после этого возвращение, наверно, еще неприятнее.

— Смотря по обстоятельствам, — ответил он, зажигая сигарету. — После пятой рюмки обычно совершенно безразлично.

Официантка принесла напитки и заботливо сунула под пепельницу талончик с ценой.

— Не совсем понимаю, — сказал я. — Ты ненавидишь эти места, а все же остаешься тут.

— Верно. Да только наступают годы, когда для человека уже не имеет большого значения, где он остается. Как после пятой рюмки.

— Ну, да — но раньше, поначалу?

— Это длинная история. И совершенно неинтересная.

Он поднял рюмку с коньяком, посмотрел на свет, потом одним духом опрокинул.

— Хозяин ваш кажется добрым человеком, — заметил я, просто чтобы сменить тему. — С таким, наверно, легко работается.

Анри затянулся сигаретой и жадно вдохнул дым. После этого сказал со своей кривой усмешкой:

— Добрый… Что вы знаете…

— Ничего не знаю. Просто такой у него вид.

— А, это да. Вида у него сколько хочешь. Этим видом он деньги зарабатывает. И людей тоже.

— Дураков вроде меня, а?

— Не о вас речь. Вы иностранец, проезжаете и уезжаете. Дурак, если и есть, то я. Тридцать пять лет гну спину на этого типа — причем просто так, сам не знаю, зачем.

Он задумчиво повернул голову к окну, словно оценивая: действительно ли то, что он сказал, и впрямь так.

Я тоже посмотрел на улицу, хотя там и нечего было смотреть. Электропоезд давно ушел и сейчас под белыми холодными лучами неона простирался перрон — пустой и тоскливый. В ночных вокзалах всегда есть что-то тоскливое, какая-то скука и одиночество, которое просачивается в свет ламп, в неясные тени, в желтоватые лица людей.

Я посмотрел на лицо Анри. Тот перехватил мой взгляд.

— Тридцать пять лет… Вы отдаете себе отчет? Вы, наверно, думаете, что я только и знаю, что котлеты по столикам разносить. Ошибаетесь, господин. Когда-то я был учителем. Потом ушел на фронт. А потом настала безработица. Хорошо, что я знал языки — кто знает языки, может стать официантом. Прислуживал то там, то сям, пока однажды не оказался здесь, в «Золотом олене». В том же заведении работал и Йоган — теперешний мой хозяин. Тогда-то он еще не был никаким хозяином, но уже имел свои планы. Он мне сразу понравился. Не называл меня, как другие официанты, «господин профессор». Относился ко мне по-дружески и с уважением. Иногда говорил:

«Ты, Анри, человек культурный. Зачем взялся за такую работу?»

«Что ж делать, — отвечаю, — учителя английского языка никому не требуются.»

«Брось английский. Это денег не приносит — нужно другое. Во всяком случае, знай, что я о тебе думаю. Если кое-что получится, то и ты и я заживем по-другому.»

И вот приходит однажды Йоган и говорит:

«Готово, Анри. С утра начинаем.»

«Да? А что мы, вообще-то, начинаем?»

«Открываю, — говорит, — собственное предприятие. Будем почти компаньонами. Мне — прибыль в кассу, тебе — все проценты. Только скажи «да» — и деньги потекут тебе в карман.»

Я, разумеется, согласился. Не то чтобы сильно верил в наживу, сколько из-за самого Йогана. Такому человеку просто невозможно возразить. Он держит тебя за руку, смотрит такими веселыми глазами. Вид у него, говорите. А знали бы вы, каким он был тогда. Крупный, стройный, с темными кудрявыми волосами, ровными белыми зубами: только улыбнется — и уже подкупил.

Пошел я на следующий день в заведение. Развалившаяся двухэтажная постройка здесь, у вокзала. Нижний этаж — что-то вроде амбара или конюшни. Наверху пять-шесть разбитых комнатушек.

«Ну, и как оно тебе? — смеется Йоган. — Неплохо для начала, а?»

Анри говорил ровно, спокойно, как говорят о вещах, к которым не раз возвращались. «Выложит сейчас всю историю, — думал я. — Таковы люди. Когда расспрашиваешь — отпрянут. Потом нажмешь какую-то пружинку — и он выложит тебе все. У каждого есть своя пружинка. Надо только знать — где.»

Человек говорил, не глядя на меня. Если бы не слышалось время от времени его почтительное «господин», то я бы счел, что он говорит сам с собой и совершенно обо мне позабыл.

— «И вывеску, — говорит, — уже надумал: Отель-ресторан «Юнгфрау»{2}.»

«Юнгфрау — далеко, — говорю, — другое надо было название выбрать. Вершин-то хоть в округе хватает.»

«Если вершина и далеко, то одна «юнгфрау» имеется поблизости. После обеда увидишь,» — говорит Йоган и посмеивается.

Анри протянул руку за рюмкой, но та была пуста. Я кивнул в сторону бара. Официантка принесла еще коньяку и опять аккуратненько так сунула талончик с ценой.

— Два, — напомнила она.

— Я не спрашивал, — пробормотал Анри. — Иди, зовут тебя.

— Никто меня не зовет, — засмеялась девушка.

— Не зовут, так позовут. В общем, проваливай.

Он выпил свой коньяк и опять уставился взглядом в окно. Особый был взгляд у этого человека. Туманный, погасший. Даже когда губы изрекали какую-нибудь остроту, глаза оставались все так же скорбны, словно говорили: не обращайте внимания, это я так.

— Его «юнгфрау» звали Марией. Какая женщина, господин! Ничего общего с сегодняшними красавицами-щепками, которые худеют согласно платьям портного. Она была крупная, слегка полная, может быть, но настоящая женщина — чтобы работать и рожать детей. Волосы у ней были, как пшеница, а глаза — темно-синие, понимаете ли, почти черные. А какой голос, какой смех… Этого не опишешь.

— Она тоже была официанткой?

— Прислугой. Просидела годы в одной богатой семье и скопила достаточно денег. Йоган ее встретил и околдовал. Потому что — верите или нет — но та была прямо-таки околдована.

Как бы то ни было. Представьте себе, однако, эту метаморфозу: из прогнившего барака сделать удобный отель. Верно, что у Йогана имелись деньги — деньги Марии. Но он был не из тех, кто транжирит готовый капитал. Крупные заплаты ставили каменщик с плотником, все же остальное свалилось на нас. Мы красили полы, клеили обои, прокладывали проводку, строгали столы, а Мария шила занавески, скатерти, полотенца и все там, что требуется. Вставали затемно, ложились в полночь. А на следующий день — тот же табак.

Анри замолчал. Потом снисходительно добавил:

— Весело все же было. Пока молод, легко развеселиться. Мария целыми днями нам пела. Как пела эта женщина! Йоган шутки всякие отакалывал.

«Ну, — говорит, — Анри, хватит уже столько столов. Ты, чтоб процент побольше брать, и подвал столами заполнишь.»

Потом настала пора открытия. От прошлого барака и помина не осталось. Чистый розовый фасад, широкий светлый ресторан, белые скатерти, цветы, пестрые занавески на окнах. Если спросите меня, то было лучше, чем сейчас. Дешевле, но веселее. Йоган чувствовал себя, как в раю. Вам нет нужды объяснять, что он был не из тех, кто встречает посетителя, словно сердится, что тот зашел к нему в заведение. Он его дождется еще у двери, отыщет место, скажет что-нибудь о погоде, отпустит шутку, даст совет о вине, о еде, пока тот не решит, что из всех клиентов он здесь самый желанный.

Анри зажег сигарету и глубоко затянулся. Потом выдохнул дым и губы его опустились пологой чертой. Нерадостная кривая усмешка.

— Когда господь раздавал официантские таланты, Йоган явно был где-то в первом ряду. Вот уж мастер по обиранию клиентов.

Только ничто не привлекало людей так, как Мария. Я и сейчас вижу, господин, как она стоит за баром, в чистой кремовой блузке, с высокой открытой шеей и этими тяжелыми пшеничными волосами, подобранными кверху. Каждому улыбнется, для всякого найдет хоть словечко. Посмотришь на нее — такую свежую и веселую, — и даже не поверишь, что она встала на заре, сама вымыла весь ресторан, обошла базар за продуктами и убралась во всех номерах. Йоган был не дурак нанимать других, кроме повара. Все остальное — на плечи Анри и Марии. Якобы думал обо мне, какое только будущее мне не готовил, а в конце концов опять сделал официантом.

— Деньги не сыпались?

— Сыпались, только не ко мне в карман. Йоган и меня обирал, как всех остальных.

«Ну, Анри, на сколько сегодня доход закруглил?» — скажет бывало вечером, когда забирает кассу.

«Да франков на восемьдесят.»

«И мне так кажется. Целое богатство. Значит, дорогой мой, ты зарабатываешь, можно сказать, как содержатель». И смеется.

А как начнет смеяться, я уже знаю, куда дела повернули.

«Сколько удержать?» — спрашиваю напрямую.

«Да сколько хочешь, принуждать не могу. Удержи пятнадцать франков, скажем. Ты ж не погряз в долгах, как я. Не платишь за газ, воду, электричество, налоги, аренду. Сколько берешь — берешь чистыми, без удержек и головной боли. Ты можешь удивиться, но я тебе иногда прямо завидую.»

Вот такой он был. Урывал и с меня, и с повара, и с зеленщика, и с мясника. Налоговому инспектору жаловался на цены на продукты, продавцам — на налогового инспектора; где доводами, где шутками, но всегда добивался своего. Зачем вообще с ним оставался и я — не знаю, скажу я вам.