Homo Irrealis - Андре Асиман Страница 26

* * *

Вхожу в кинотеатр. Слышу голоса на экране. Понятия не имею, большой ли кусок фильма пропустил, испортит ли его мое опоздание. Внезапное разочарование — я не видел начала — меня отвлекает и придает всему просмотру ощущение нереальности, условности, как будто неважно, увижу я прямо сейчас фильм или нет, возможно, придется исправлять ситуацию повторным просмотром. Мне нравится мысль о повторном просмотре, заложенная в первый просмотр, — вот так мне нравится думать о том, что можно увидеть разные места и услышать разные истории во второй и в третий раз, причем думать об этом, когда я вижу и слышу их впервые, — так я подхожу почти к любой жизненной ситуации: лабораторное испытание перед настоящим использованием. Я еще вернусь, но с любимым человеком, только тогда фильм приобретет значимость и реальность. Ведь именно так я хожу на свидания, отвечаю на объявления о работе, выбираю курсы, составляю планы путешествий, нахожу друзей, выискиваю новое: с энтузиазмом, толикой паники, принужденности и лености — конечное целое порой оказывается закупоренным в банке с рассолом из нарождающейся обиды, а то и отвращения. Я, пожалуй, даже буду рад разочарованию в этом фильме. Я лишь совершаю необходимые движения — тестирую фильм, от которого все без ума и до просмотра которого я наконец-то снизошел, потому что сегодня последний вечер его показа в Нью-Йорке.

Я вообще-то не собирался смотреть сегодня «Мою ночь у Мод». После того как год назад его номинировали на звание лучшего иностранного фильма, вокруг поднялась такая шумиха, что я подумал: пусть все уляжется, пусть между мной и тем, что вызывает такие восторги, возникнет какая-то дистанция. Мне нравилось то, что я читал об этом фильме, меня заинтриговала история ревностного католика (его играет Жан-Луи Трентиньян), которого разыгравшаяся метель вынуждает провести ночь в доме у Мод; несмотря на ее кокетство и неприкрытые авансы, он отказывается с ней переспать, а вместо этого плотно заворачивается в одеяло, будто надевает метафорический пояс целомудрия, и спит с ней рядом на ее постели до рассвета — и тут, в полусне, едва не сдается. На следующее утро, выйдя от Мод, он встречает женщину, которая впоследствии станет его женой. Мод оказывается черновым наброском окончательного варианта. Мне понравился такой подход. В этом универсуме присутствовал порядок или как минимум желание усмотреть в нем порядок — чего напрочь не было в других тогдашних книгах и фильмах.

Мне не хотелось оказаться очередным жителем Нью-Йорка, готовым расточать похвалы новому французскому фильму. Я внутренне сопротивлялся. Смущение как проявление желания. В результате я оказался едва ли не последним в Нью-Йорке, кто увидел фильм Эрика Ромера.

Этим объясняется, почему кинотеатр на Западной 57-й улице был почти пуст. Я в принципе не любил ходить в кино один. Боялся, что на меня станут обращать внимание другие, тем более если я один, а они нет. Но в тот вечер ощущения у меня были иные. Я даже не казался себе одиноким, невостребованным скованным молодым человеком. Я был одним из многих двадцатилетних, у кого образовалось свободное время и он по внезапной причуде решил сходить в кино, а выяснив, что пойти не с кем, купил один билет вместо двух. Ничего такого.

Я закурил — в те времена это еще разрешалось, я всегда садился в зоне для курящих. Посижу, посмотрю минут пятнадцать, двадцать. Если не зацепит, встану и уйду. И тут ничего такого.

Я положил плащ на соседнее сиденье и начал втягиваться в фильм, потому что в нем было нечто сразу же меня захватившее. Нечто проявившееся вскоре после того, как я закурил, и связанное не столько собственно с фильмом, сколько с тем, что смотрел я его один. То, что мы с фильмом так вот разом сплелись, было не случайностью, но неким невнятным и, видимо, непостижимым его свойством — оно было изначально присуще и самому фильму, и мне, каким я тогда был, двадцатилетним одиночкой, жаждущим любви, не знающим, где ее найти, готовым принять ее решительно от любого; оно имело для фильма особое значение, как будто для него имело значение все, что происходило в моей личной жизни. Буйство огней в центральном Манхэттене внезапно обрело значение, обрели его и мое стремление оказаться в Париже вместо Нью-Йорка, и зачуханная ремонтная мастерская, оставшаяся на Лонг-Айленде, и фрагмент из «Апологии», который мне еще предстояло перевести, и мои метания, возобновлявшиеся всякий раз, как я вспоминал о девушке, с которой я познакомился на вечеринке в Вашингтон-Хайтс год с лишним назад, и даже марка сигарет, которые я курил, и — не станем об этом забывать — пирожное с черносливом, которое я купил по дороге, чтобы перекусить, потому что чернослив навевает мысли о чем-то уютном и старосветском, для меня он связан с бабушкой, которая тогда жила в Париже и постоянно звала меня вернуться, потому что жизнь во Франции, как она часто повторяла, обладала разительным сходством с той жизнью, которой она раньше жила в Александрии, — все эти мысли, подобно бесплатным приправам, подмешались в общую картину и сыграли каждая свою небольшую роль в фильме Эрика Ромера, как будто Ромер, будучи великим режиссером, сумел, сам точно не зная как, оставить в своем фильме некое свободное пространство и попросил меня обставить его обрывками моей жизни.

То, что мы привносим в фильм некий личный словарь, или то, что мы неверно толкуем суть романа, потому что отрываемся мыслями от страницы и начинаем фантазировать на темы, имеющие к тексту самое поверхностное отношение, — самый верный и надежный способ назвать его шедевром. Спонтанное решение пойти в тот вечер в кино навсегда сплелось для меня с «Моей ночью у Мод»; также и внезапный порыв, заставивший меня отправиться на вечеринку в Вашингтон-Хайтс после первоначального решения туда не ходить, вплетен в мою внезапную влюбленность в девушку, с которой я там познакомился. Даже то, что в зал я вошел на середине фильма, добавило этому вечеру странный налет предвестия, пусть и обретшего смысл только в ретроспективе.

* * *

Жан-Луи, герой фильма «Моя ночь у Мод», живет один, и ему это нравится, хотя Мод он говорит, что хотел бы жениться. Раньше в его жизни было много людей, отвлечений, женщин; его устраивает это новое для него добровольное уединение, даже если оно и выглядит слишком городским, самонадеянным, мало похожим на истинное отшельничество. Перед нами человек, который, похоже, поставил личную жизнь на паузу и решил уехать в Сейра под