Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский Страница 3

Российского», и сам он, с нарочито канцелярской речью, мизерностью интересов, являет собой как бы материализацию одного из мельчайших звеньев этого государства. А его новый знакомый — студент, постоянно провоцирующий Чебыкина преступитъ черту дозволенного «маленькому человеку», читает книги Ф. Ницше. И финальный пьяный бунт Чебыкина — это еще слабый, но вызов несправедливому социуму.

Постепенно тема бунта, проявляющегося в самых разных ипостасях, становится главенствующей в прозе Каменского. Так, в рассказе «Преступление» герой («бывший интеллигент, секретарь земской управы, кандидат университета») находится за чертой социума. По неизвестным обстоятельствам он выброшен за пределы «нормальной» жизни своего слоя и становится банщиком. Примечательно, что по теме рассказ Каменского перекликается с написанной позднее пьесой Леонида Андреева «Тот, кто получает пощечины» (1915). И в пьесе Андреева, и в рассказе Каменского остается не выясненной до конца причина ухода героя из «общества». Он добровольно спускается в низший слой, получая возможность из-под надетой «маски» наблюдать людей без скрывающих их покровов. Убийство врага, совершенное героем Каменского, — это выражение его последнего бунта, утверждение своей воли и права судить преступника, не подвластного законному правосудию.

Общество, считает Каменский, надевает на людей маски. Зачастую они полностью заменяют человеческие лица. На принципе классического «срывания всех и всяческих масок» построен рассказ «Ничего не было» (1904). Он прост по сюжету: увеселительная прогулка нескольких интеллигентных гуляк с кафешантанной певичкой. Характерен постоянный эпитет в описании внешности одного из героев — «технолог Гросс с открытым “добролюбовским” лицом»[9]. За этим определением скрыт целый комплекс сакрали-зованных моральных норм русской интеллигенции XIX века. Но когда происходит безобразная расправа с укравшей кольцо певичкой, «добролюбовские лица» спадают и оказываются лишь стершимися масками.

Критики единогласно признали этот рассказ лучшим произведением Каменского середины 1900-х годов. Так, оценивая первый том рассказов писателя, влиятельный критик В. Кранихфельд отметал, что «лучшим рассказом сборника, его украшением мы считаем “Ничего не было”»[10]. Ан. Луначарский, дав подробный анализ произведения, писал, что «в рассказе г. Каменского много умных деталей»[11]. Критиков привлекли не только тщательность в создании художественной ткани рассказа, но и его содержание, поддающееся истолкованию в традиционном гражданственно-обличительном духе. Критик М.Чуносов увидел в нем прямое обличение буржуазного общества[12]. И только рецензент А. Филиппов уловил главное, что было в рассказе, — ощущение социальных, моральных и прочих условностей как чего-то поверхностного по сравнению с какими-то глубинными законами жизни. «Печальный, недоумевающий, с безотрадно-унылым взглядом, остановился Анатолий Каменский, — писал критик, — перед неизмеримо огромной площадью жизни, уходящей в бесконечность <...> В конечном счете жизнь все-таки смена явлений, бессмысленная, слепая игра случая, недоступная понятию гордого духа, не желающего покориться властному равнодушию явлений. <...> Это мировоззрение рельефнее всего сказалось в лучшем рассказе сборника “Ничего не было”»[13].

Каменский был не оригинален, а скорее традиционен в определении своей главной художественной задачи, которой стало разоблачение лицемерия мещанского (буржуазного) общества. При этом на первом месте было разрушение его нравственных основ, сковывающих свободу личности. Единственной попыткой как-то теоретически выразить свои взгляды была публичная лекция Каменского, опубликованная затем в виде брошюры «О свободном человеке. Опыт послесловия к некоторым своим произведениям» (1910). В ней он так объяснил свое понимание свободы: «Я говорю о свободе быть человеком, т. е. со всей ясностью и ежеминутной памятливостью радоваться своему бытию, не бояться и не таить этой радости, не стыдиться своих чувств и желаний, по своему собственному усмотрению распоряжаться своей собственной особой, с открытой душой подходить к каждому человеку — словом, делать то, что без ущерба для других людей возможно и нужно для своего счастья. Я говорю меньше всего о какой-то внешней борьбе одного из всех со всеми, я говорю о внутреннем настроении любви, любопытства, постоянного ощущения полноты жизни и органической связи с природой и со всеми людьми»[14]. Своих современников Каменский делил на мещан и тех, кто находился на пути к человеку будущего или хоть чем-то «выламывался» из привычных мещанских норм и запретов.

Мещанин, по Каменскому, характеризуется двумя основными признаками. Во-первых, это — узость мышления, сосредоточенность на настоящем и на своем эгоистическом бытии. И, во-вторых, мещанину свойственно то, что Каменский назвал «пониженная температура чувствований, глубочайшая атрофия восторга, бесконечная трезвость души, стремящейся к абсолютному покою»[15].

Каменский считал областью человеческих отношений, наиболее жестко регламентированной мещанами, сферу любви. Еще до массового увлечения «проблемой пола» (период 1907—1910 гг.) Каменский обратился к художественному исследованию психологии и психопатологии страсти.

Уже в рассказах сборника «Степные голоса» («Жасмины», «Чудовище», «Королева») виден тот ракурс анализа любовных отношений, который сделает Каменского столь популярным несколько лет спустя. В них можно также проследить аккумуляцию идей Ницше. В рассказе «Жасмины» девушка отказывается выйти замуж за любящего ее молодого человека, так как хочет, чтобы их союз остался духовным союзом «дальних» — т. е., по терминологии Ницше, людей будущего, а не превратился в тривиальный свершившийся брак. Герой исполняет ее желание, но в финале осознает, что ее боязнь настоящего — это не отражение идей грядущего, а проявление мещанской любви к покою.

Для Каменского и «тургеневские девушки», и герои-мечтатели — это уходящий в прошлое социокультурный миф, отраженный в общественной психологии, искусстве, но никогда не существовавший в действительности. В рассказах «Чудовище», «Королева» представлен крах воспевавшейся в XIX веке «идеальной любви», не выдерживающей проверки на истинность чувства. Героиня рассказа «Чудовище» Лабунская оказывается перед выбором между двумя воздыхателями: идеалистом Астафьевым и чувственным покорителем сердец Гавриловым. Астафьев витийствует о прелестях высшего бытия, говоря: «Эта жизнь на той границе, где наслаждения и муки одно. Она не “по ту сторону добра и зла”... тут уже не место ни добру, ни злу, ибо жалкими человеческими понятиями вы этой жизни не определите. Уйти, уйти дальше от людей — и вы узнаете наслаждения, ради которых стоит умереть»[16]. И хотя именно в его уста автор вкладывает намеки на идеи Ф. Ницше, их удачливым реализатором оказывается его соперник Гаврилов. По Каменскому, биологические, «естественные» запросы человеческого тела превосходят головные построения скомпрометировавшего себя человеческого разума.

Закономерным развитием воззрений писателя было появление двух рассказов: «Леда» (1906) и «Четыре» (1907). Они стали вершиной его литературной карьеры.

Рассказ «Четыре», герой которого, поручик Натурский, соблазнял четырех женщин в течение суток, был воспринят большинством критиков как надругательство над целомудренными традициями русской