Васко Пратолини - Итальянская новелла ХХ века Страница 30

«В случае, если в семье имеется в живых более одного сына… члены семьи сами определяют, кто должен воспользоваться льготой…»

— Значит, мне решать, старик. Ну что ж, пусть это будет муж Лавинии, — сказала она ровным голосом. Так и порешим.

И она встала с каменного выступа очага, как бы говоря этим, что отныне в нем можно зажигать огонь.

Коррадо Альваро

Взрыв

Этот синьор никогда ничего не писал и никогда ничего никому не рассказывал. Он спокойно и честно дожил до старости, а потом обзавелся домиком на окраине города, накопив достаточно денег на безбедную жизнь. Когда он перебрался в новый дом, он впервые за много лет решил привести в порядок свои бумаги и письма. Роясь в них, он нашел несколько желтых и ветхих, исписанных его рукой листков, о существовании которых он давным-давно позабыл. А так как он был человеком опытным, то сразу же, после того как прочел эти листки, порвал их. Речь в них шла о таких вещах, о которых никогда не говорят и в которых не признаются никому: о минутах человеческой слабости. Вот что он прочел на бумаге, помеченной датой 30 марта 19…

«Утро сегодня ужасное. Небо грязного цвета, земля кажется маленькой и тесной. Бежать? Но куда? Вспоминаешь все знакомые, прежде столь дорогие места, куда можно было бы скрыться, но они видятся тебе окутанными этим сумрачным и тусклым светом, который все искажает: деревья кажутся громоздкими в недвижном воздухе, горы чужими, море нудным и серым. А все люди с их разговорами и суетой представляются пресными и бесцветными. Возвращаешься то к одному воспоминанию, то к другому, перебираешь в памяти одну за другой картины знакомых мест и приходишь к выводу, что надо создать нечто новое. Такие минуты в жизни человека очень опасны: ведь на карту ставится вся его судьба. Случайная встреча, одно вскользь сказанное слово могут перевернуть всю жизнь; потому-то и надо сидеть дома, запершись в четырех стенах, как во время тяжелой болезни.

Все дело вот в чем: какими мы хотим казаться окружающим нас людям, такими и предстаем перед ними, а кто мы в действительности, знаем только мы сами, но почти никогда не хотим показывать свое истинное лицо. Часто мы считаем себя такими, какими кажемся другим. И все-таки мы иногда удивляемся, когда узнаем, какими нас видят другие. Подумать только: ведь мы даже не имеем точного представления о нашей внешности, не знаем наших привычных жестов и манер, не видим выражения нашего лица, когда улыбаемся или разговариваем. А это как раз и есть те важнейшие черты, по которым люди судят и оценивают нас.

Часто хотелось бы прорвать кокон, в который мы сами себя упрятали, и вытащить на свет то, что мы тщательно скрывали много лет. И это случается именно тогда, когда мы недовольны собой и хотим разрушить свою прежнюю жизнь, как разрушаем одним взмахом руки карточный домик на столе. Правда, это немыслимая вещь для рассудительного человека. Но кое-кто поступает именно так. Иногда слышишь, как говорят: «А знаете, N., такой солидный, порядочный, нравственный человек, обманом присвоил сто тысяч лир», или же: «Сбежал с девушкой, которая моложе его на двадцать лет». И N. становится в наших глазах совсем другим человеком, от того, каким он был вчера, остались одни лишь воспоминания; вся его прошлая жизнь — сплошной обман, имевший одну цель: мошенничество либо побег.

Я говорил только об обмане и бегстве. Но можно стать другим человеком и более простым способом, надо лишь изменить профессию, тогда меняются привязанности и привычки. И человека уже не узнать. Ведь в конце концов наше тело тоже меняется. Говорят, что каждые семь лет клетки человеческого организма полностью обновляются, не остается ни одной старой клетки.

Итак, люди нежданно-негаданно меняют свою жизнь, раньше они об этом и не думали, здесь не может быть и речи о заранее подготовленном плане: это просто внезапное озарение, неожиданная потребность переделать свою жизнь и играть новую роль.

Главное, не надо поддаваться желанию изменить свою жизнь. А это иногда зависит от самого малого: достаточно одного жеста или поступка, и все меняется. Самое важное для человека: приноровиться к своей тесной оболочке и разыгрывать ту роль, которая ему предназначена. Вот тогда все спокойны на его счет, знают, где его можно найти и каков он, грубый или ласковый, хитрый или простодушный. Ведь и эта роль становится неотъемлемой частью нашей личности, и ее нельзя менять. Есть такие жесты, поступки и действия, которые противопоказаны данному человеку, как актеру может не подойти какое-то амплуа. И даже в самые трезвые минуты нашей жизни мы не отдаем себе отчета в том, как все наши поступки соотносятся с тем нашим образом, который сложился у других. Случается иногда так: копаешься в прошлом какого-то человека и узнаешь, что он был совсем не тем, кем казался: все считали его сердечным и добрым, а он скрывал в себе низменные инстинкты и злобные мысли, в которых никогда не сознавался; или, к примеру, человек, известный своей щедростью и чистосердечностью, оказывается, презирал своих ближних, а другой, с резким и тяжелым характером, обладал неизрасходованным запасом любви.

Я, например, пользуюсь репутацией уравновешенного и спокойного человека. Может, это так и есть, — если только я сам не пришел к этому мнению лишь потому, что так думают обо мне другие. В иные сумрачные и тусклые дни, как сегодня, я начинаю внезапно вновь ощущать боль от всех обид, причиненных мне давным-давно, даже в самом раннем детстве. Смешно, конечно, говорить, но я испытываю боль, когда, бреясь перед зеркалом, вожу бритвой по своему лицу, которое столько видело, на котором отпечаталась вся моя жизнь и где каждая отметина, складка или морщина может быть расшифрована только мною. Стоит мне изобразить на лице терпение и сдержанность, как сразу же едва заметная морщина, идущая от ушей к подбородку, превращается в глубокую складку. Один из интимнейших моментов жизни — момент, когда мы, стоя перед зеркалом, оказываемся наедине со своим лицом, этим документом, свидетельствующим о нашем прошлом и о наших страстях. Самое трогательное, что есть в утреннем общении с самим собой, — это нежность, написанная на нашем лице. Я никогда не мог равнодушно смотреть на своего двойника в зеркале, который будто хочет избавиться от боли, прикасаясь к тому бесплотному, но живому, что составляет его прошлое. А чего стоит этот вопросительный взгляд, который как бы говорит: «А-а, это ты. Что ты хочешь, кто ты такой? И что тебя ожидает?» Хочется любить всех людей, понимать и доверять им. Почему же все происходит наоборот и мы ведем себя, как испорченные и злые дети? Ведь стоит только произнести одно слово. Но никто его не произносит.

Вот какая любопытная история приключилась со мной однажды. Я уже оделся и собрался уходить, но потом на минуту присел к столу. Передо мной была обыкновенная голая, плотная, серая стена, на которой я знал все шероховатости, вплоть до следов мастерка на штукатурке, оставленных рукой человека. Следы эти не сотрутся, пока стоит стена.

Я люблю смотреть на вещи в своей комнате взглядом постороннего, чтобы лучше ощутить их. От каждого из этих предметов, стоящих на своих местах или раскиданных в беспорядке, будто доносится до меня тонкий, едва слышный голос преданного и покорного существа. Они также неизменны, они привязаны ко мне, а я не безразличен для них. Ведь не кто иной, как я создал эту маленькую вселенную с ее, казалось бы, раз навсегда заведенным порядком, который просуществует все-таки недолго: столько, сколько я проживу. Все вокруг меня дышит покоем, терпением и верой в мою мудрость, мудрость и еще раз мудрость. Мои домашние, которые еще спят, думают именно так. Все думают так. А ведь достаточно любого пустяка… Например, стоит лишь…

Передо мной на стене, такой гладкой и чистой, расплывается огромное чернильное пятно. Я смотрю, как оно растет и стекает вниз, принимая фантастические очертания — то дерева, то спрута, то какого-то сказочного животного. Это сделал я. Стоило лишь сделать одно движение, взять со стола чернильницу и швырнуть ее в стенку, и вот я создал новую реальность. А значит, и я сам стал новым существом. И сразу все предметы в моей комнате изменили свой прежний вид; кажется, что книги, безделушки, стулья сгрудились вместе, жмутся друг к другу, словно испуганные дети перед разгневанным и злым отцом. В некоторых фильмах бывают именно такие сцены. Скоро в комнату войдет служанка походкой пастушки, которая всегда присутствует при утреннем пробуждении вечной жизни, я буду спокойно сидеть за столом. Она посмотрит на меня, посмотрит на стену, потом снова на меня, сидящего с равнодушным видом. И она, наверное, скажет: «Ой, что это случилось?» Или же: «Бедный синьор…» А может быть, и вовсе ничего не скажет. Сразу же выйдет, поставив поднос с кофе на стол, притворяясь тоже равнодушной, затаив страх и скрывая нетерпеливое желание поскорее покинуть комнату. Я представляю себе ясно, как будто уже пережил это раньше, какой шум поднимется в доме, когда служанка, войдя в соседнюю комнату, объявит о случившемся синьоре, только что вставшей с постели, представляю волнение людей, приближающихся ко мне с настороженным видом. Дети в это утро уйдут в школу, не простившись со мной, им скажут, что я очень занят. Я веду себя спокойно, я даже весел и добр. Когда в комнату войдет моя жена, я ей улыбнусь, но этой улыбкой я ухудшаю свое положение: улыбаться в данной ситуации — значит обнаружить признаки безумия. Может быть, надо изобразить гнев? Тогда она спросит: «Ты плохо себя чувствуешь? Ты устал? Тебе надо полечиться и отдохнуть». Но если я улыбнусь, если захочу обратить все в шутку — мне конец, этим я только усложню загадку своего необъяснимого поступка.