Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский Страница 36

высокой степени просветительную деятельность, и вдохновлять его стала какая-то другая Мария. Попутно сделалось ясно, почему мужчина вообще долго не может любить одну и ту же женщину, почему жители другого, более крупного города были счастливее обитателей стоячего болота, почему над этим городом ярче светило солнце, почему окрестные мужики сознательнее относились к выборам в Государственную Думу.

— Браво, бис! — кричала восторженная молодежь.

— Брависсимо! — кричал профессор Тон.

— Браво, браво, браво! — хлопая в ладоши, с иронической расстановкой говорил Виноградов.

— Выйдем отсюда! — вдруг сказала Надежда, красная как кумач.

— За кулисы? — спросил Виноградов.

— Нет, нет, — говорила она и почти тянула его за собой.

— Что с вами? — полный радостного предчувствия, спрашивал он.

Сквозь стоявшую у дверей зала толпу они протеснились на террасу, а отсюда почти сбежали в пустынный, иллюминованный фонарями сад. Опираясь на его руку, она шла молча и тяжело дышала.

Остановились.

— Вы понимаете? — спрашивала она, пристально глядя на него. Ее взор вдруг сделался беспомощным, добрым, и сдержанная, чуть прячущаяся улыбка появилась около губ.

— Понимаю, — сказал Виноградов.

— Что же делать?.. Я умираю от его добродетели, от его самодовольного покоя. Оказывается, он все, решительно все знает. У него ни в чем никаких сомнений. Ведь это же настоящий ужас! — крикнула она почти со слезами. — Я хотела сегодня же написать вам письмо.

— Почему у меня кружится голова, — почти не слушая ее, говорил вдруг побледневший от радости Виноградов, — ведь я предвидел этот конец. Чему же я так рад теперь?

— Вы радуетесь моему горю?

— Ну, конечно, — смеялся он и продолжал: — Да разве у таких, как мы с вами, может быть горе? Ведь мы же с вами путники, идущие мимо... Курсисточка моя! — вдруг вспомнил он когда-то умилявшее его слово.— Ничего я не хочу советовать. Пойдемте в зал, за кулисы, куда хотите. Вы сами поймете, что нужно делать.

Но она не могла вернуться назад, водила его по аллеям, висла на его руке, смеялась, как пансионерка, вырвавшаяся на свободу.

— Подождем антракта, — говорила она, — я хочу еще побыть с вами. Все равно его окружает толпа, и он не скоро обо мне вспомнит. Хотите сегодня ужинать у нас? Поедет много народу. И вообще, отчего бы вам не приезжать к нам?

— Отчего?

— Ну да.

— Это не понадобится, — таинственно, с внезапно сложившимся решением произнес Виноградов.

— Почему?

— Не скажу.

Надежда уже медленно шла с Виноградовым под руку, прижималась к нему плечом и говорила:

— Что за глупости? Кому не понадобится? Мне или вам?

— Никому, — с той же таинственностью отвечал он.

— Да говорите же!

— Скажу за ужином. Хорошо?

— Ну, Бог с вами.

С тех пор, как перестал нуждаться Виноградов, а после свадьбы Надежды получил уже прочную привычку к красиво сшитому платью и тонкому белью, он стал вообще заниматься своей наружностью, подстригать бороду, душить дорогими духами платок. Он вспомнил об этом и засмеялся, когда Надежда чуть-чуть плутовски поглядела на него и спросила:

— Сколько стоит ваша панама?

— Ура, ура! — отвечал он. — Кажется, я вам уже нравлюсь.

— А может быть, я давно влюблена в вас, — смеясь сказала она.

Они стояли у ограды над заливом, и ласковое дыхание не видимого Божьего очага веяло им прямо в лицо. Лучистый зеленоватый свет шел от высоко стоящего лунного серпа.

— Посмотрите на меня прямо, — полусерьезно-полушутя говорил Виноградов.

Она посмотрела. Он сказал строгим, приказывающим тоном:

— С сегодняшнего дня вам должно быть ясно, что вы никого не любили, кроме меня.

Она недоумевающе, покорно улыбалась. Он снова взял ее руки.

— Ведь ты же давно моя жена, — страстно продолжал он, ведь я же люблю тебя, я давно завоевал тебя, отрекшись от тебя один и другой раз, я выстрадал и свою, и твою любовь.

В одно мгновение зажглась ее любовь. Ближе, лучше, нужнее не было у Надежды человека. Какими окольными путями шла она к нему. Да нет же, нет, она раньше не любила его! Почему же любит теперь?.. Странную застенчивую сказку читал Виноградов в ее сияющих зеленых глазах, похитивших последние бледные лучи ночного неба, — сказку сомнения, радости, искреннего удивления, доверия, обычного нерастраченного любопытства.

— Что же делать? — опять спросила она, уже совсем беспомощно оглядываясь по сторонам.

— Уйти, — просто сказал он.

— Но как, куда?.. Ах, я не хочу объяснений, слов...

— Не надо их.

— Не надо? — уже догадываясь спрашивала Надежда. — Значит...

Он договорил:

— Значит, сейчас, сейчас, сейчас... Сделаем так, как мы умеем... Ах, как хорошо, как весело жить!..

— Неужели не нужно дожидаться антракта? — смеясь своим прозрачным и четким смехом, спрашивала она. — Я сейчас, подожди меня здесь.

Она убежала и через минуту вернулась в легком длинном пальто и в гладкой соломенной шляпе.

— Готово, — волнуясь говорила она, — никто не видел, идем.

Они осторожно прошли боковой аллеей и потом, совсем