Николай Шпыркович - Лепила[СИ]

Николай Шпыркович

Лепила

Все события, произошедшие в этой повести — вымышлены, всякое сходство описанных персонажей, с реальными людьми — случайно.

— 1-

— …Ну и что…. Говорили же мне дурню: не жалей никого. Мне бы пихнуть зонд, а я выпендриться захотел: на спонтане, мол, сделаю. Релашку — по вене, она чуть–чуть отъехала, кетанеста, клинок в зубы — не разжать, щель высоко, а она давится, синеет, давай дитилин — тут она и струганула. Всё, думаю, Мендельсон, … слава Богу, трубу пропихнул, грибы с огурцами убрал, послушал — вроде не хрипит, соды линул, того — сего. Отстоял в целом нормально, но спиной поплакал.

Ага?! А урки ещё гордятся своей феней, и эти, хакеры, туда же — с мышами, чатами, байтами, серверами. Пускай бы они послушали вот этот монолог моего напарника и друга Васи Котова, вот тогда бы прониклись. Вы, кстати, что — нибудь — поняли? Скорей всего, мало что, если вы, конечно, не анестезиолог, и не хирург, близко знающий его проблемы. А проблемка у Васи была ещё та…. На дежурстве ему бросили на стол роженицу — схватки уже начались, но у плода резко ослабли сердечные тоны, родоразрешать надо было операцией кесарево сечение. На Васин вопрос, кормили ли больную, сёстры родилки сделали большие глаза, ответив «нет — нет, что вы». Сама роженица, бледненькая девчушка 18 лет, тоже клялась, что ничего — ничего не ела, и умолила — тки Васю зонд в желудок не ставить. Зонд в желудок, удовольствие, конечно, ниже среднего, но Котофеич правильно заметил — все наши беды от жалости. Когда начинаешь кого — нибудь жалеть — сестру ли, работающую вторую смену подряд, лаборантку, которую дергают за ночь пятый раз, себя ли уставшего, или больного — рано или поздно вляпаешься. А и не пожалеть нельзя.

Но в данном случае Васёк, конечно, лопухнулся сам, по собственной дурости. По младости лет, я, когда мне говорили о чём–то подобном, снисходительно усмехался, а потом, в правильной компании объяснял, что уж я бы… М-да. После пары случаев, зеркально копировавших те, что я с таким жаром предотвращал и устранял на словах у других, и закончившиеся ба–а–льшой задницей у меня, я каждый раз теперь говорю себе, когда слышу о промахах кого — либо: «Помни 1996 г., и ту операцию, после которой ты поехал учиться». Иногда, как чёрт тобой водит — знаешь, что делаешь не верно, а всё равно делаешь, пока не скажешь знаменитую фразу из рекламы «Твикса».

Вася, конечно, нельзя было верить беременной, и он сам прекрасно это знал. Он её чуть не угробил, захотев её заинтубировать на «спонтане» — спонтанном, т. е. своём собственном дыхании, без выключения мышц с помощью миорелаксантов, и, естественно, ему это не удалось — для этого надо иметь сильную руку, а главное — навык, да и то не всегда удается ввести дышащему человеку в трахею довольно — таки толстую трубку, захватив стальным клинком ларингоскопа надгортанник. Он и сознание ей–то как следует, не выключил, одним реланиумом с кетанестом мало чего добьешься. Ну а потом, намацавши ей корень языка и активировав тем самым рвотный рефлекс, он ввёл пациентке миорелаксант — дитилин. И когда по лицу, рукам, нелепо выпяченному под свет удивленных глаз операционной лампы животу, побежали ломаные волны мышечных спазмов — подергиваний, желудок ответил на всё предыдущие немедленным и обильным ответом, то бишь «струганул».

… Девочка, тоже, конечно, виновата: ну, сказала бы, что слопала за час до схваток банку домашней солянки, ну, помучилась бы немного, пока ей желудок промывали — и вся любовь.

Но соляночку — то ей передали контрабандно — из глухой деревни девочка, самых, что ни на есть Торфяников. И ладно бы только солянку, а с ней баночку самогона, для умилостивления младшего мед. персонала. Вот и наелась девочка досыта, устав от каши больничной, а когда Вася, грозно нахмурив брови, вопросил «Когда ела и пила?», слово «пила» связала, естественно с самогоном, уж неизвестно, что ей почудилось в исстрадавшейся за 9 месяцев голове. Ну, а когда возник вопрос о постановке зонда, вообще запаниковала, и, как сказал бы Череп, «пошла в несознанку…

Вася, в общем — то молодец — несмотря на неприглядную картину, не растерялся, рассмотрел в дурнопахнущей жиже вход в гортань, ввёл туда трубку, убрал всю пакость изо рта, нейтрализовал содой кислый желудочный сок, преднизолона, наверное, ввел. Кстати, Мендельсон — это другой Мендельсон, не тот, под марш которого я с Иркой на руках чуть не загремел со ступенек ЗАГСа; после «нашего» Мендельсона чаще другой марш играют, тот самый, визжащий, тянущий слёзы из самого нутра… «Синдром Мендельсона» — так он называется в специальной литературе, смертность после него колоссальная, возникает он после попадания желудочного сока в лепестково — нежную ткань лёгких и у беременных протекает особенно тяжело.

Но Господь сегодня ночью был к нам, грешникам, милостив, и Котофеич обошёлся мокрой спиной, стаканом адреналина в крови и неизвестно сколькими часами или днями, приблизившими его к раннему инфаркту.

Васька свой эмоциональный монолог выпалил секунд за тридцать, мне же, чтобы перевести привычный сленг в удобоваримую (и то ещё, не каждым мозгом, а тем более — желудком) речь, понадобилось значительно больше времени. На то и сленг — он упрощает общение. Возможно, в других больницах свои кодовые слова, может быть, там говорят не «стругануть», а «метнуть», но во всех больницах есть оно, своё профессиональное арго, а лучше меня об этом написал Гюго в «Отверженных».

Прошу прощения за некоторые, не повышающие аппетита подробности, но они ведь существуют, мы в этих подробностях порой по самые уши бываем, и, между прочим, всё равно потом кушать приходим.

Вообще, когда я читаю фразу: «…зрелище, от которого покоробило (вывернуло — содрогнуло) даже видавшего виды патологоанатома (судмедэксперта, хирурга)», мне всегда ехидно хочется спросить: какие — такие виды видывал этот, с позволения сказать, опытный специалист, и где — уж не в «Плейбое» ли? Наверное, наверное, почитывал что–то эдакое долгими годами, вместо того чтобы честно вскрывать трупы и отрезать гангренозные конечности, а то бы давно уже привык.

Ну, а даже помимо трупов, да ног гнилых, ещё что? Внутренности вывороченные — так они на каждой операции перед глазами маячат, тех же релаксантов не введёшь — кишки только что на лампе не болтаются. Раны рваные? Руки — головы раздробленные? Вон, в позапрошлом месяце привозили умельца, пытавшегося отверткой и молотком разобрать немецкую малокалиберную мину — всего этого у него было на двоих, не рук, естественно, рук уже не было вовсе, так никто, в общем–то, и не покоробился, с вывертом, даже санитарки, что только месяц как в больницу пришли, работали, да и всё. Или тот тракторист, которого в жатку комбайна закрутило…

Можно, конечно; назвать это цинизмом: «Когда медики шутят, в воздухе пахнет серой» — давно уже сказано, но вообще–то это — даже не привычка. Просто приходя на эту работу, и даже ещё раньше — поступая в институт, ты знаешь, что столкнешься с больным, испорченным, израненным, часто дурнопахнущим и грязным человеческим телом — и не ожидаешь аромата «Анаис — Анаис» от, пардон, ануса. Те, кто к этому подсознательно готов, становятся врачами, медсёстрами, санитарками. Кстати, о запахах — я посоветовал Васе не тратить зря импортный дезик, подаренный на 23 февраля — лучше сходить в душ, хотя какое–то время запах полупереваренной солянки всё равно, «сохранится» в мозгу.

Ну, за время отпуска он точно от него избавится. И хотя, со 100 % гарантией, Кипру и Анталии он предпочтёт сенокос у тёщи — на месяц он забудет и хрип забитых мокротой лёгких и тонкий крик обожженных детей. Мы же остаемся с Серёгой, как Илья Муромец и Добрыней Никитичем, в то время как Алёша Попович уматывает с заставы за пивом, несмотря на явную близость собаки Калина — царя с несметной силой басурманской. Не далее, как вчера я прочитал в газетке сообщение, что некий японец покончил с собой из–за чрезмерной усталости на работе. Пахал он на фирму аж 80 часов в неделю, и убитые горем родственники «вчинили иск», отсудив у эксплуататоров полтора миллиона американских рублей. Добрых полгода мы дежурим сутки через сутки из–за отпусков, учёбы, болезни третьего члена нашей сборной, так что нам всем тоже пора животы вспарывать, тем более, что тех денег, что мы получаем за 360 часов в месяц, бедолаге — японцу не хватило бы, наверное, даже на достойный точильный камень для ритуального кинжала. Останавливает от сэппуку одно — полтора миллиона даже наших никто не даст. Помри мы на работе, всё, что нам будет — это кипа венков с бумажными цветами, хищно–оранжевого цвета. Говорят, в погребальной конторе эти цветочки красят напитком, одним из этих, из пакетика — очень хорошая краска, стойкая, дождём не смывается, на солнце не выгорает.