Николай Шпыркович - Лепила[СИ] Страница 2

Нестандартное мышление — это то, что отличает нас от буржуев, тут Задорнов прав. В качестве примера приведу одну байку, ходящую в нашей среде.

Стажировался один наш коллега в Японии (сегодня одна Япония почему–то в голове, интересно, с чего бы?) и сунулся там в палату интенсивной терапии, куда только что доставили пациента после операции на конечности. А у того возьми да откройся кровотечение — может, лигатура с сосуда соскочила, а может хирурги сакэ перепили. На такой случай в каждой палате у них должен быть жгут, а тут как раз его не оказалось. Дежуривший по палате врач — японец схватился за свою узкоглазую голову и побежал за жгутом и помощником, наш же соотечественник вспомнил учебник анатомии за 8 класс средней школы и соорудил импровизированный жгут — закрутку из носового платка. Тут примчался японец сотоварищи, и долго изумлялись они врачебной находчивости и сметке нашего человека — им и в голову не пришло, что можно заменить стандартный заводской жгут чем–то ещё.

Хотя….Тот же врач рассказывал: «Привезли в ту клинику аппарат для искусственной вентиляции легких. Хороший такой аппарат, красивый, только в одном месте из щелочки, какая — то бумажка торчит. Я её перочинным ножичком для пущей красоты, в щелочку назад и затолкал. А аппарат возьми и издохни. Приехал мастер — наладчик, панель открыл, покопался и спрашивает — не совали ли мы чего внутрь. Пришлось признаться, что, мол, бумажку засунули. Это, говорит, доктор–сан, не бумажка, а ленточный кабель, продукт высокой технологии». Вот такая у нас сообразительность — пополам с общей неразвитостью.

Для тех, кто всё ещё не понял, чем я зарабатываю то, что государство с небольшой долей смущения именует зарплатой, поясню: я — врач анестезиолог — реаниматолог, «козырной лепила», как выразился однажды Череп. Очень он нас уважает, поскольку стаж наркотический у него больше, чем у меня — профессиональный, вены у него давным–давно запустели, как полесские болота после мелиорации, так что когда он ложится подкормить свою изъеденную дурью печень глюкозкой с витаминами, выручить его можем только мы — всё чаще и чаще ему приходится лазить в подключичную вену. Рано или поздно добром это не кончится, но, во–первых, Череп сам выбрал этот путь, ещё тогда, когда сел первый раз за хулиганство, а, во–вторых, Череп — глава местной мафии, если это слишком громко для городка, где живёт 5 тысяч, да ещё 15 в районе.

Однако, надо бы поработать. Я попрощался с Котофеичем — о чем, в самом деле, думали его родители, подбирая, скажем так, довольно характерное, имя под фамилию? — и, переодевшись в белый (пока ещё) костюм, вышел из нашей комнатенки в отделение.

Говорят, что в отделении интенсивной терапии, должен быть оч–чень охранительный режим, в смысле, что мы должны охранить наших больных от всех видов внешних раздражителей, пока организм, ошалев от информационного голода, не начнёт от скуки самовосстанавливаться. Однако в ближайшее время скука организмам наших больных явно не грозила, поскольку, по крайней мере, один орган чувств усиленно передавал им в мозг информацию, воспринятую рецепторами, в данном конкретном случае — слуховыми. Информация, правда, была достаточно однообразная, хотя, возможно, могла бы в своё время подвигнуть Морзе на создание азбуки, как Ньютона — яблоко на открытие закона о всемирном тяготении — из процедурной беспрерывно звучали грохочущие металлические удары. Я слегка приоткрыл туда дверь, просунул в щель голову, и, хотя Вася ввел меня в курс дела, не удержался и хмыкнул — согласно последнему приказу из министерства нам готовили защиту от наркоманов. На окно устанавливали решетку, снятую Бог знает откуда, но изготовленную явно в приснопамятный год Московской Олимпиады, ибо заградительный рисунок её состоял из 5 олимпийских колец, щедро испускавших лучи не совсем понятного происхождения. Именно в этих лучах — кольцах, по замыслу начальства, по–видимому, должны были окончательно и бесповоротно запутаться обеспамятевшие от ломки ниндзя — наркоманы, решившие взобраться по кирпичной стене аж за 10‑ю, или даже 20‑ю ампулами морфина. Нет, я не спорю с тем, что наркоман, в принципе, может залезть куда угодно, за порцией дури, а при ломке и 10 ампул для них Божий дар. Хотя в пересчёте на сухое вещество того количества морфина, что находится у нас в сейфе, тому же Черепу хватит разве на то, чтобы перестали дрожать руки. Просто, чтобы добыть стакан макового отвара, достаточно обратиться к любому цыганёнку из «Гонконга» — почему–то у нас привилось именно это название, вместо знакомых и бесчисленных «шанхаев». И даже если денег на мак нет, а в кредите отказано — вовсе не надо лезть с альпинистским снаряжением по отвесной стене, а потом бесшумно пилить сейф в комнате, в которую каждую минуту кто–то да заглядывает — достаточно просто прийти ко мне, держа руку в кармане, и вежливо, а может и грубо, попросить мне всё отдать, сказав при этом, что у него в кармане нож. Или, ещё страшнее, пистолет. И пусть у него там всего лишь собственный исколотый кулак — проверять я это не буду, и, геройски размахивая полами халата, пяткой в лоб лупить тоже не стану, по причине жалости к людям (согласно клятве Гиппократа) и к себе (согласно простому закону самосохранения). Не буду я рисковать ради коробки морфина, стоящей, кстати, по официальной цене, меньше доллара, жизнью своей, медперсонала, да ещё больных. Хрен его знает, может у него и вправду пистолет, этого добра у нас по окрестным лесам и до перестройки, с советскими законами, можно было накопать предостаточно, а уж теперь…. Отдам, отдам я ему эти ампулы, а попросит — ещё и уколю. От СПИДа только предохранюсь, перчатки натяну. И пусть он идёт в своём кайфе на все четыре стороны — есть у нас правоохранительные органы, а я учился (и, кстати, по сей день продолжаю) вовсе не геройскому задержанию наркоманов, с не менее геройской смертью, как варианту исхода.

Один из рабочих прибивал решётку, второй же вносил свою лепту в звуковой поток тем, что набивал дырки в жестяном листе. Он, по–видимому, должен был послужить в дальнейшем обивкой на дверь в процедурную, и я мысленно скривился, представив себе, как в будущем плохо будет ее открывать, с усилием преодолевая неподатливую тяжесть, в то время как сейчас я приоткрыл ее толчком двух пальцев.

— Что так аврально? — поинтересовался я у Ивана–плотника.

— Блажицкий приказал. Ему сверху бумагу спустили, а по телефону из области предупредили — не пойдешь в отпуск, пока не оборудуешь комнату для наркотиков, ответил тот, сосредоточенно продолжая набивать дыры в блестящем полотнище жести.

— Угу. А солдата с ружьем дадут?

— Сигнализацию дадут. Будите звонить на пульт охраны, когда будете заходить в комнату.

Этого еще не хватало! Я в процедурке, положим, особо часто не бываю, а вот сестры туда бегают действительно через две минуты — большая часть их хозяйства именно там. Этак я сотру весь указательный палец, названивая в охрану — «Примите…», «Снимите…," «Сокол», я — «беркут…». Ну, да ладно, время покажет.

Я закрыл дверь в процедурную и сел за стол, усеянный многочисленными пятнами канцелярского клея. Иногда я думаю, что его надо было назвать не «канцелярским», а «медицинским», так часто пользуемся мы им. Это ощущение быстро сохнущей и крошащейся капли на пальцах не забудет не один врач стационара (отечественного, разумеется) до конца жизни. В прочем, с клеем, как и с бумагой, сейчас напряженка. Уж чего–чего мы только в истории болезни не переклеили:

— водочные этикетки

— ведомости по начислению зарплаты

— путевые листы

— таблицы умножения и много–много что еще.

Правда, сейчас клеим обычную бумагу, но с какой–то загадочной структурой: перьевая ручка на ней напрочь отказывается писать, набирая полный клюв размокшей мякоти.

Так, что тут у нас сегодня? Бронхиальная астма — приступ купирован, может быть переведен в терапию; инфаркт миокарда, вторые сутки, болей нет, однако, проскальзывают экстрасистолы, так что пускай поест нашей каши; отравление суррогатами алкоголя — нафик с пляжа; кесарево (то самое, Котофеича) — тут понаблюдать, ежели ничего не выплывет — тьфу, тьфу, тьфу — тоже можно перевести. ОЧМТ — открытая черепно–мозговая травма… Я встал из–за стола и прошел в реанимационный зал. Человеку, лежавшему там на столе, явно был безразличен тот грохот, который доносился из будущего хранилища наркотического зелья, да и вообще все на свете. Грохот, кстати, на какое–то время стих, и в небольшом пространстве зала стало сильнее слышно гудение «рошки» — аппарата РО‑6, предназначенного для проведения искусственной вентиляции легких. За стеклянным окном лицевой панели резиновый мех ритмично поднимался и опускался, за каждый раз заталкивая по 650 мл. воздуха в легкие молодого парня, обмякшего на столе. Лицо его уже очень сильно отекло, веки были налиты чернотой. Кровоподтеки вокруг глаз свидетельствовали, что диагноз «перелом основания черепа» мы выставили верно, хотя толку от этого — никакого. В воздухе стоял тот непередаваемый запах — смесь двухсуточной крови, спинномозговой жидкости, испарений тела, чего–то еще — учуяв который наши многоопытные санитарки безапелляционно заявляют: «Смертью пахнет», и начинают настойчиво спрашивать — дотянет ли больной до конца их смены. Ясное дело, им ведь в случае смерти труп в морг вести. В крайнем случае, они согласны, чтобы смерть случилась хотя бы за час до конца смены — по закону тело должно находиться в отделении еще два часа после смерти, и, таким образом, все удовольствие все равно достается сменщикам.