Шон О'Фаолейн - Я помню ! Помню !

О'Фаолейн Шон

Я помню ! Помню !

Шон О'ФАОЛЕЙН

Я ПОМНЮ! ПОМНЮ!

Перевод М. Зинде

Уверен, что в решающие мгновения жизни на выбор того или иного пути нас толкает давнее желание, до поры до времени дремлющее где-то в глубинах памяти. "Я решил поступить так-то", - говорим мы себе и тут же вспоминаем, что многие годы нам именно этого и хотелось. А на горизонте уже встает давно придуманный вожделенный остров: покачивается пальма, белеет под солнцем домик, и загорелая фигурка, терпеливо улыбаясь, ждет на берегу.

Я вспоминаю Сару Коттер и ее поразительную память. Если бы Сара не была по-детски простодушна, скромна и безропотна, ее можно было бы назвать занудой, Большой Занудой, от которой никуда не денешься, как от Большой Медведицы. Сара помнит все, что когда-либо слышала, - до последнего слова, до мельчайшей подробности. Она - кадастровая книга* памяти всего Арда, небольшого городка, где уже около двадцати пяти лет, с тех пор, как травма позвоночника приковала ее в одиннадцатилетнем возрасте к инвалидной коляске, она, можно сказать, живет в одном и том же углу одной и той же комнаты одного и того же дома. Несчастье лишило ее возможности выбора, мечты о далеких островах стали неосуществимы. О мире она могла узнавать теперь только из чтения или рассказов друзей, и если им случается приврать, их обязательно должна мучить совесть, когда она доверчиво повторяет выдумку.

* Земельная опись Англии, произведенная в 1085- 1086 гг. Вильгельмом Завоевателем

Маленькая, горбатая, с пористым, как пробка, лицом, Сара некрасива, даже уродлива, о чем, правда, вы тут же забываете, увидев ее трогательные, светящиеся добротой карие глаза и беспокойные губы. Из-за недуга ей всегда приходится смотреть на вас снизу вверх, и взгляд у нее заискивающий, как у спаниеля, словно она просит прощения за то, что живет на свете. Кроме прекрасных собачьих глаз, у нее великолепные волосы - светлые, длинные, густые; каждое утро она часами расчесывает их, перекинув на грудь, затем гребнем и шпильками сооружает большущее облако, так что ее подвижное обезьянье личико кажется под ним не больше ореха. Сару беспрестанно мучает боль, но она никогда не жалуется. Я не знаю человека, который бы не восхищался ею или находил в ней какие-нибудь недостатки, кроме, разумеется, одного - непогрешимой памяти, неотвратимой, убийственной, как сирокко, и вызывающей у всех в Арда одновременно благоговение и ужас.

Услышать от нее можно лишь две жалобы - тихие, нескончаемые, словно шелест бамбуковой рощи. Во-первых, ей хотелось бы чаще видеться со своей стройной, высокой, хорошенькой и чуть ветреной сестрой Мэри, которая двенадцать лет назад вышла замуж за американца Ричарда Картона - он закупает в Старом Свете товары для крупных нью-йоркских универмагов.

- Я ведь понимаю, что нам с сестрой еще повезло, - всегда оговаривается Сара. - Если бы у Ричарда была не такая замечательная работа, мы бы вообще не виделись.

Дважды в год Сара получает письмо или телеграмму о том, что Ричард отправляется в Европу для очередных грандиозных закупок и Мэри, сойдя в Шенноне, заедет на недельку в Арда, чтобы от души наговориться. С сияющими глазами и лихорадочным румянцем на щеках, Сара тут же сообщает новость всему городку. И тогда можно услышать вторую из ее жалоб.

- Только представьте себе, - бормочет она, - я ведь видела Ричарда всего раз в жизни. Если бы он не был так занят! Если бы они могли отдохнуть у меня подольше! Тогда и Мэри не пришлось бы уезжать через неделю. Ричарду, конечно же, без нее просто не обойтись.

Сара не знает, и Мэри хочет, чтобы она никогда не узнала (хотя и побаивается, что кое-кто в Арда уже подозревает правду, особенно она опасается Джо Шортхолла, который на своем такси привозит ее из Шеннона, и почтальонши, иногда отправляющей ее телеграммы), что последние шесть лет они с Ричардом часть года живут в Нью-Йорке, а часть - в Цюрихе, где у них небольшой изящный дом, а неподалеку в английском интернате учатся трое их детей. Так что втайне от сестры Мэри шесть раз в году ездит из Нью-Йорка в Швейцарию и обратно. И конечно, Ричард в своей работе обходится без нее совершенно спокойно: Мэри рискнула дать ему совет лишь один раз, в Риме. Он тогда взглянул на предложенное ею красивое голубое блюдо для фруктов и, перевернув его, показал клеймо калифорнийской фабрики. От более же частых визитов к сестре ее удерживает неутомимое бормотание Всепомнящего Магнитофончика, тихо повторяющего до последнего слова все сказанное с тех пор, как сестры научились говорить. Однажды Мэри неосторожно пожаловалась мужу:

- Ведь мало радости, когда тебе все время напоминают, что ты давно, годы назад, сказала, а потом выкинула из головы или попросту забыла. И если бы только это! Из нее так и сыплется всякая чепуха, которую я забыла еще в десятилетнем возрасте; словно преданный пес, она приносит со свалки и любовно кладет к моим ногам какой-то грязный дурацкий изодранный хлам и говорит: "Это ты". А я ничего не узнаю. И вообще не хочу ничего видеть. Старые куклы, старые шляпки, старые, преданные земле кости. Иногда ей приходится без конца напоминать мне что-то, а я не могу взять в толк, о чем речь. Ведь все это уже давно не моя, а ее жизнь. Она знает про меня больше, чем я сама! Никогда не могу угадать, что еще она расскажет, что еще знает обо мне, чего я сама не знаю. Моя это жизнь, черт побери, или нет, и кому решать, что помнить, а что выкинуть из головы? Я это или не я? Или я Сара? Временами кажется, болтливая сестричка овладела мною, как дьявол.

Ричард от души посмеялся, она же, слишком поздно вспомнив о той памятной роковой первой и последней его встрече с Сарой, готова была откусить себе язык. Но лишь показала его мужу. А он, тоже вспомнив встречу, захохотал еще громче. Потому что у него тоже феноменальная память и интерес к прошлому Мэри такой же жадный, как у Сары, по крайней мере был в первые годы брака. Ему тогда хотелось знать каждого ее прежнего знакомого, каждый поступок, каждую мысль, каждый уголок, где ей случалось бывать. Так что на той первой и единственной их встрече испуганная и смущенная Мэри сидела и слушала, как муж с Сарой перебирали ее юность, точно два антиквара, которые любят хвалиться своими драгоценностями, но никогда с ними не расстанутся. Они все говорили, говорили и не могли остановиться, пока Мэри в ярости не закричала:

- Я вам не первый детский башмачок, оставленный на память! Не фотография первого причастия! Не теткина свадебная фата! Слушаю - и чувствую себя старухой! Покойницей!

По-пеликаньи выпятив и отвалив подбородок, Ричард радостно захохотал неоценимый смех при его работе - и рыкнул, чтоб она убиралась и не мешала:

- Сара знает на вагон и маленькую тележку больше, чем ты рассказываешь.

Но как тут было уйти? Она сидела вся в испарине, злая и одновременно завороженная. И еще ей было страшно. Пусть Сара и знает в миллион раз больше, но в ее воспоминаниях столько же правды, сколько в полицейском протоколе, составленном из голых фактов. Точно кролик, оцепеневший в ярком, неизвестно что таящем столбе света, Мэри слушала и слушала. Ей пришла в голову чудесная фраза из дневников Стендаля: "Глубокое чувство не оставляет по себе памяти", то есть всякое глубокое чувство как персик - его нужно съесть прямо с дерева, пока его не захватали, не смяли. Позже она уверяла, что похудела за этот разговор не на один килограмм. А хуже всего ей пришлось, когда они заговорили о Корни Кэнти.

- Сара, - неожиданно попросил Ричард, - а расскажи-ка о Корни Кэнти. Видно, лихой парень. Мэри столько его расписывала. И вообще, почему бы нам с ним не встретиться?

- Ричард, дорогой, - попыталась возразить Мэри, - ну сколько раз можно слушать одно и то же...

- Постой, Мэри, постой. Пусть Сара все расскажет. Давай, Сара! Мэри говорила, что они с Корни охотились верхом. И вообще описывала их приключения. А тот чудесный день! Если память мне не изменяет, Мэри, это было в мае тридцать седьмого - когда три собаки подняли лисицу в балликулском лесу, загнали ее в старый карьер и Корни бесстрашно, не раздумывая, - вот это, я понимаю, наездник! - съехал за ней прямо по осыпи вниз. И бедняжка Мэри хотя была от страха ни жива ни мертва, посмотрите-ка, она даже сейчас побледнела от одного воспоминания, я так восхищаюсь тобой, дорогая! - бросилась за ним. И они поймали лисицу. Честное слово, я был бы рад познакомиться с этим парнем. Давайте пригласим его выпить!

- Господи, упокой его душу, - опустив глаза, пробормотала Сара.

- Неужто умер? Погиб на охоте? Такой прекрасный юноша, в расцвете лет! Ты знала об этом, Мэри?

- Вы говорите, юноша? Он умер несколько лет назад, спился. И ему было ровно семьдесят два года, - успокоила его Сара.

- Семьдесят два? - Ричард недоуменно уставился на жену.

- Сара, ты говоришь про его дядю! Или про отца! Корни было не больше сорока. А выглядел он всего на двадцать пять, - закричала она в отчаянии и резко повернулась к Ричарду. - Конечно, этому проходимцу нельзя было верить, ни единому слову. Помнишь, я рассказывала, как он подстроил, чтобы я свалилась с его серой кобылы. Специально погнал ее к каменной изгороди знал, что не возьмет. Потом встал рядом на колени, то тут меня пощупает, то там: "Ну как, ласточка, не болит? И здесь не болит?" А из меня аж дух вон, ни чер-р-рта сказать не могу!