Шон О'Фаолейн - Я помню ! Помню ! Страница 3

- Разве? - глухим голосом спросила Мэри. Ее душила злость на себя вольно же ей было болтать про Натана.

- В последний приезд, в марте, ты говорила, что он собирается жениться на Кэрри Бриндл, богатой еврейке из Буффало. Неужели не помнишь?

Мэри выдавила жалкий смешок.

- Еще ты рассказывала в прошлый раз, в марте, когда приплыла на "Liberte", - продолжала Сара, светясь любовью и восхищением, - что в январе он подарил тебе ко дню рождения орхидеи.

- А ведь и правда, - весело рассмеялась Мэри. Ее злость, вспыхнув, прошла. Тогда, в марте, после недели одиночества на том чертовом пароходе, ей просто необходимо было хоть с кем-то выговориться о Натане.

- А какой он красивый! - мягко улыбаясь, воскликнула Сара. И когда Мэри удивленно подняла брови, добавила: - Ты мне показывала фотографию.

- Совсем забыла, - пробормотала Мэри и с безразличным видом стала рассматривать свои унизанные кольцами руки. - У нас с Ричардом куча всяких знакомых.

Сара вздохнула.

- Наверно, здорово получать в подарок орхидеи. Я-то их видела всего раз в жизни. - Она даже засмеялась от собственной серости. - Орхидеи, если не ошибаюсь, - цветы страсти. Да, забыла спросить, - и она расплылась в радостной улыбке, - мистер Кеш подарил их тебе до отплытия?

Мэри бросила на сестру подозрительный взгляд, но по счастливому лицу Сары было видно - в вопросе нет коварства, он, как всегда, задан невинно, без задней мысли. Мэри принялась хмуро разглядывать бурый гранит Северных ворот, под которыми тихая Главная улица Арда проползала в безмолвие предместья. Послышалось негромкое поскрипывание, и из арки медленно выплыла розовая, как лососина, повозка с горой торфяных брикетов. Ее тащил маленький серый ослик. Повозка неспешно проскрипела мимо и скрылась. Мэри вдруг поймала себя на том, что она так же неспешно и тихо, как и в прошлый раз, когда словно под гипнозом проболталась о Натане, бормочет сейчас:

- В марте я купила себе орхидеи сама. Не могла не купить.

- Зачем, Мэри? - Голос звучал мягко.

- Было ужасное настроение.

- Что-нибудь случилось? - В голосе появилось участие.

- Я сильно поссорилась с одним человеком.

- С кем, дорогая? - Теперь в нем чувствовалась нежность.

- Ты все равно не знаешь. С одной подругой. Ее зовут Голд, Нэнси Голд. И никто не пришел проводить меня. Ричард улетел прямо в Берн. Каюта была пустая - ни цветов, ни шампанского, ни фруктов. Когда я пошла на завтрак, то еще с лестницы увидела всех этих людей - сидят болтают, скатерти белые, женщины все с букетиками цветов, приколотыми к корсажам. Вот я и повернула назад, пошла к цветочнице и купила себе две орхидеи.

Они помолчали.

- Значит, - сказала Сара, - он в конце концов женился на этой еврейке. Ну и как, счастливо?

- Откуда мне знать? Я их не видела. Даже не уверена, что он мне по душе.

Сара преданно, с восхищением улыбнулась.

- А вот ты ему явно нравилась. Не стал бы он просто так дарить орхидеи.

- Подарил их, когда мы шли в оперу. Хотел пыль в глаза пустить. А все равно приятно. Какая женщина не любит внимание?

- Ты всегда любила все красивое. И внимание к себе ценила. Я понимаю, почему ты купила на пароходе орхидеи.

- Просто было скверно на душе.

- И Ричард из головы не шел.

- Ричард? - Мэри уставилась на сестру как на колдунью или гадалку.

- Ты ведь о нем очень беспокоилась.

- Беспокоилась?

- Он же болел. И тебе через три дня пришлось уехать к нему. Я еще с порога тогда заметила, что ты не в себе.

Мэри в отчаянии посмотрела на сестру и встала.

- Пойду, пожалуй, пройдусь. Голова раскалывается.

Она вышла на улицу и направилась к арке; в норковой шубке со стоячим воротником, меховой шапке, в сапожках на высоком каблуке она выглядела иностранкой, и редкие прохожие на воскресной улице разглядывали ее, но украдкой, искоса. Она же никого и ничего не замечала, даже не взглянула на знакомые с детства вывески закрытых ставнями лавок: "Фенелон, бакалейщик", "Райан. Ткани", "Гараж Шортхолла", "Морган и Корнайль", "Мебель и обои", "Похоронное бюро", "Больница святой Анны", "Доктор Фримен" - стертая на углах медная дощечка. Дома кончались у моста, где торчал ярко-желтый указатель, а за рекой вздымались холмы, поросшие бурым утесником.

Мэри облокотилась на каменный парапет и закурила, разглядывая медленно текущую воду, обмелевшие к осени заводи и голые пляжи.

- Невыносимо! - громко произнесла она и ударила по камню затянутым в перчатку кулачком. Пепел с сигареты полетел в реку. По правую сторону от моста, на задворках Главной улицы, длинной полосой спускались к берегу сады, а за ними, глядя в небо пустыми глазницами окон, гнили над водой землистые склады, заброшенные с тех пор, как обмелевшая река стала несудоходной. У излучины, в тихой песчаной заводи с островком, отражались францисканская колокольня и бурые холмы, они тянулись чередой к далеким горам, над округлыми вершинами которых висели облака, в давние времена часто звавшие ее уехать, уехать отсюда. Облака сейчас дыбились мерзлой, тяжелой, как надгробие, массой, и казалось, они вовсе не движутся.

В канун Иванова дня они с Энни Грей, Томми Морганом, Джо Фенелоном и Молли Кардью переплыли реку как раз у этой излучины. Мэри прихватила с собой отцовский патефон и десяток самых веселых итальянских пластинок; пластинки лежали сверху, на крышке, и вдруг одна за одной стали с легким всплеском соскальзывать в воду. Летняя теплынь, огромное звездное небо, крепко спящий Арда. До восхода они купались в заводи, а с первыми проблесками света, даже еще не света, а какой-то мутной просини, развели костер и поставили негромко "О Sole mio", и пепел от огня, поднятый ветром, падал в стаканы с вином, которое Джо Фенелон стащил в отцовской лавке. Семнадцать лет ей не приходил на память этот серый пепел в вине. Такого сестрица не помнит, в ярости подумала Мэри; разве она помнит бесшабашность Корни Кэнти или как рыжеволосая Молли щекотала Томми Моргана за шиворотом, а он, млея от удовольствия, ворчал: "Отстань, глупая лягушка", или как придурковатый Джо Фенелон затягивал приятным тенорком: "О Кэтлин, я верну тебя домой". Пепел в вине - это еще один кусочек ее настоящей жизни, замурованной вместе с останками того, что она говорила и делала, в склепах непогрешимой Сариной памяти. Когда-нибудь среди этих останков окажется и Натан Кеш. А может, он уже унес туда все, что ей пришлось из-за него пережить? И не окажется ли там полностью ее жизнь, если только она не вырвется от Сары навсегда, оставив прошлое позади?

* * *

Она длинной струйкой выпустила дым и бросила окурок в реку. На обратном пути надо забежать в гараж к Шортхоллу. Машина приедет за ней в девять утра, а к вечеру под крылом самолета уже побегут сосны на небольших холмах вокруг Цюрихского аэродрома. Белокурые стюардессы. Безупречно чистые туалеты ("Ньюарк, да и только!" - как-то рассмеялся Ричард). Потом традиционная чашка cafe au lait* у высокой стойки, а Ричард с Донной, Бидди и Патриком будут ждать ее. Но она все стояла на мосту, пока не опустились сумерки; заморосил дождь, стало сыро, туманно. Пустые улицы. Багрово отсвечивает черепица. Больничный запах торфяного дымка. Она остановилась у гаража, прошла вперед и снова в нерешительности остановилась, чуть не повернула назад, но с тяжелым вздохом все-таки направилась домой. Поднявшись наверх, она пролежала в своей комнате до ужина, наблюдая, как в большом зеркале шкафа гаснут последние отсветы дня.

* кофе с молоком (франц.).

Мило болтая, они пили кофе у окна гостиной. Полуобернувшись к окну, Мэри рассеянно слушала звук шагов на улице - прихожане шли к вечерней службе во францисканский монастырь.

- Да, кстати, - сказала Сара. - До чего жаль эту твою подругу, миссис Генри Бирн.

Мэри ближе склонилась к окну, будто стараясь расслышать что-то, а на самом деле пряча глаза, в которых появился отчаянный страх. Нет, не знает она никакой миссис Генри Бирн! Она силилась вспомнить - ничего, пусто, только какое-то мутное облачко, как от капли абсента в стакане воды, вихрящийся дымок, безликий завиток эмбриона. Последние неясные шаги затихли.

- Да, очень жаль, - прошептала Мэри наугад, надеясь на подсказку. - А откуда ты знаешь?

- Было в дублинских газетах. О ней сообщили в связи с другой женщиной, близкой к епископу Килкеннийскому. Сколько ей лет? Наверное, не больше тридцати двух, да?

- Пожалуй, побольше, - все еще вслепую ответила Мэри. Она лихорадочно искала ответ. Может быть, развод? Несчастный случай? Почему Сара не скажет прямо? Или эта Бирн умерла? Мутное облачко приняло новую, столь же неясную форму.

- А что, в газете возраст не упоминали?

- Нет, конечно, но и так можно высчитать. Она окончила университет в сорок первом. В день выпуска ей было двадцать, ну, двадцать один, - кстати, ведь тогда она и познакомилась с Генри Бирном. Он предложение ей сделал в тот же день, прямо на лужайке перед университетом. А вечером ты еще танцевала с ним в отеле "Ритц". На тебе было золотистое платье с кремовой отделкой. Сколько, ты говорила, у них детей?