Владислав Ляхницкий - Золотая пучина
- Категория: Проза / Разное
- Автор: Владислав Ляхницкий
- Год выпуска: -
- ISBN: нет данных
- Издательство: -
- Страниц: 101
- Добавлено: 2019-05-07 17:33:05
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту free.libs@yandex.ru для удаления материала
Владислав Ляхницкий - Золотая пучина краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Владислав Ляхницкий - Золотая пучина» бесплатно полную версию:Эта книга - первая часть трилогии о жизни таёжной женщины Ксении Рогачёвой по прозвищу Росомаха: "Золотая пучина", "Алые росы", "Эхо тайги". В романах правдиво представлена эпоха "золотой лихорадки" старой Сибири.
Владислав Ляхницкий - Золотая пучина читать онлайн бесплатно
Владислав Ляхницкий
Золотая пучина
Часть первая
ГЛАВА ПЕРВАЯДень именин Ксюши начался обычно. Девушка собрала с полу кошму, цветастое лоскутное одеяло и забросила их на широкую русскую печь.
Вся семья спит на жесткой кошме на полу. У стены — расписная кровать с точёными ножками. Перины, сатиновое одеяло, гора подушек. Но только раз в жизни каждого поколения, в брачную ночь старшего сына тревожатся подушки и перины. Остальные годы их только прихорашивают. Постель — что громовая свеча, что подвенечные сапоги или домовина[1] на чердаке. Гордость. Почти святыня. Ещё не крестя лба, Ксюша перво-наперво взбила подушки на парадной постели, потом накинула на плечи старенький рыжеватый полушубок, привычно сорвала с деревянной иглы над входной дверью подойник и выбежала в сени, да тут же шмыгнула обратно.
— Чумовая! Чуть с ног не сбила, — заворчала на неё высокая, дородная тётка Матрёна. — Аль дорогу к коровам замело? Обутки надеть позабыла? Женихи в голове?
— Какие там женихи… — Ксюша зарделась. — По мне их хоть век не бывай.
Сунув босые ноги в чирки[2], Ксюша выбежала на крыльцо. Над тёмной тайгой полыхала яркая зорька. Розовели в ограде надувы оледенелого весеннего снега. Утренний морозец приятно ущипнул тугие Ксюшины щёки. Зарумянил их. Девушка глубоко вздохнула: «Женихи?! Кто же меня возьмёт такую чернявую. Да ещё без приданого».
Ксюша — стройная, румяная, с чёрной косой по пояс. Коса — её мука. Рогачёвские кержаки все русые, а тут, на тебе — срамота какая, вороновым крылом отливает коса. И лицо смуглое, точно старая медь, сквозь которую просвечивает горячая кровь. Чёрные волосы и глаза, как черёмушки, подметил ещё уставщик при крещении и, не заглядывая в святцы, нарёк её Ксенией, что значит чужая.
Когда Ксюша кончила доить корову, наверху, на потолке, зашуршало, и большая охапка сена упала рядом с подойником, девушка вскрикнула:
— Эй, не балуй! В молоко натрусишь! — а сердце сладко заныло.
Два года назад охапки душистого сена падали каждый день. Затем по крутой лестнице спускался Ванюшка. Ухватившись за дужку подойника, помогал Ксюше тащить молоко в избу. По дороге они рассказывали друг другу деревенские новости или просто смеялись неизвестно чему.
Неожиданно всё изменилось. Ванюшка стал избегать Ксюшу. Так длилось два года. А сегодня снова упала охапка сена. По лестнице с сеновала снова спустился Ванюшка. Ему восемнадцать лет. Он русый, щупловатый. Под белесыми бровями задумчивые серые глаза. Усмехнулся парень.
— Чего, как пава, расселась посередь хлева?
— Где ни села — всё моё дело. А ты чего в лес не идешь? Тебя дядя Устин за хлебом послал, а ты возле коров отираешься.
— Тятька не посылал. Я сам отпросился.
— С чего это? Может, сёдни праздник какой. Запамятовала чего-то? Святого лентяя?
Ванюшка ничего не ответил. Прислонившись плечом к стенке, он смотрел, как проворные, хмуглые руки Ксюши сцеживали в деревянный подойник молоко. Оно пенилось, словно пиво. Потом молча стал раскладывать по яслям пахучее листовое сено, и все оглядывался на Ксюшу, все заламывал на затылок мохнатый лисий треух. Когда Ксюша кончила доить, вытащил из кармана маленький берёзовый туесок, аккуратный, расписанный замысловатым орнаментом. В таких туесках мужики держат охотничьи припасы, а девки и бабы, уходя по ягоды с ночевкой, наливают в них душистый мёд. Протянул Ксюше.
— Пошто? — удивилась Ксюша и вдруг зарделась, вспомнила: именинница. — Што ты! Не надо, — нерешительно оттолкнула Ванюшкину руку.
Подарки не в обычае у кержаков. Разве жених зашлет невесте со сватами бусы да ленты, или подгулявший кум сунет куме цветастый платок в расчете на будущую благосклонность.
— Бери, — понизив голос, настойчиво сказал Ванюшка. — ещё прошлой весной делал. Имя твоё вырезал.
— Мое имя? — Ксюша покраснела. — Не, врёшь? Покажи.
— Во, смотри, — Ванюшка водил пальцем по туеску и повторял ласково, шёпотом — Кы-сы-ю-шы-а.
— Дивно-то как! Пять закорючек — и вдруг я вся. — Поди трудно грамоту одолеть?
— Нешто легко… — солидно ответил Ванюшка.
— Мне бы узнать.
— Девке грамота — баловство. Я и то не все буквы как след знаю.
Ксюша смотрела на Ванюшку с благодарностью. Он один в этой семье никогда не «учил» её. Один делил с ней пополам и радость и горе. Один вспомнил про её именины. Нарочно, ради неё пришёл вчера из тайги.
— Ласковый ты, Ванюшка. Хороший…
— Бери… Чего уж там…
Ксюша открыла крышку туеска. Под алой шёлковой лентой лежало тоненькое колечко с голубой бирюзой. Такое не достать в Рогачёве. Разве на приисках. Забилось сердце у девушки.
— Где деньги-то взял? Дядя узнает, запорет.
Ванюшка пугливо скосил глаза на дверь, но сказал твердо:
— Ну и пусть. — Голос звучал не как обычно, звонко, а солидно, по-мужски и немного с грустью. — Пусть запорет, — повторил он упрямо.
Ксюша надела колечко на мизинец и, поворачивая руку, залюбовалась неяркими переливами камня.
— Красиво-то как. Такое в селе только у старшой Чурилихи. Так она уже невестится.
— А ты?
— Какое там. Кому я нужна такая…
Матрёна ломала пшеничные душистые калачи и складывала куски грудкой на чистый стол из смолистых кедровых плах. Услышав, что хлопнула дверь, не оборачиваясь, спросила:
— Знать, у коров вымя тугое стало? — голос у неё грудной, низкий. — Ваньша, Ксюха, вставайте на молитву.
В красном углу стены тёмные, закоптелые. Хоть и светло уже, но теплится лампада перед медным литым распятьем. За ним, на божничке стоят складни — иконы. Триптих тоже медный, литой, почерневший от времени. Проезжий богодар менял их на куриные яйца и клялся, что складни прямо из Керженца, из святых староверских скитов.
Твердо верит Матрёна в святость своих икон. Губы её поджимаются, становятся бесцветными, еле приметными. Сбегают краски с лица. Оно черствеет. Вытягивается.
— Господи, помилуй мя, грешную… Господи, помилуй мя, грешную… Господи, помилуй мя, грешную, — шепчет Матрёна, перебирая малые бабочки на лестовке[3], а дойдя до большой, начинает «метаться», падает на колени, неистово крестится и, припав лбом к полу, шепчет самое дорогое, заветное. Властное, скуластое лицо её становится заискивающим, просящим. — Господи, мы ли не живём по заветам твоим. Посты блюдём строго — а бурёнка бычком отелилась. Надо бы тёлочкой. Сироту приютили, — кивнула Матрёна на Ксюшу, — а я в опорках хожу. Хатёнка наша разваливается. Кузьма же крестовый дом под железной крышей отгрохал. С прирубом. Пошто так, боже? Пошто?
Сокрушенно вздохнув, Матрёна осенила себя широким крестом и села на лавку.
— Ксюха, собери-ка на стол.
Когда опустели миски с картошкой и простоквашей, Матрёна снова перекрестила лоб и, шумно отдуваясь, вылезла из-за стола.
— Ну, слава богу. Давай, Ксюха, баньку топить. Стирать надоть.
— Мам, а мам, — дернул Ванюшка мать за рукав. — Ксюша сёдни именинница. Право.
— Откуда? Недавно была и опять. Неужто год прошёл? — и рассердилась: — Как работы по горло, так у тебя именины. Ртов полна изба, а постирушку хоть сама веди.
— Я затоплю, постираю. Мало што именинница. Мне всё одно, — Ксюша накинула полушубок.
— Стой! Тебе-то всё одно, да мне от людей срамно будет. Зайдёт твоя крестная да попеняет — именинницу заставляют работать. А она непременно придёт. Любит чужой чай с медком пить. Нет уж, сделай всё, как надобно. Кофту праздничну надень. Сарафан с оборками. Да по улице пройдись, штоб все видели.
И тут новая мысль пришла Матрёне.
— Нет уж, Ксюха, не стирай сёдни, а сходи в тайгу, погуляй. Шанежек мужикам отнеси, кваску. С Ваньшей вон и иди. Ну там, может, и поразомнёшься с ними малость. На свежем воздухе куда как ладно.
Одевшись потеплее, вскинув на плечи лыжи, Ксюша вышла за ворота, посмотрела на дом Кузьмы Ивановича. Может быть, Лушка покажется? Хорошо бы её увидеть, поболтать немного. Лушка весёлая, добрая. На речку идёт с коромыслом на плечах — поёт. Лён стелет на лугу — тоже поёт. Песни у неё особые — городские, каких на деревне никто не знает. Со всеми она приветлива, нет в ней кержацкой хмурости, где улыбка — что солнце в дождливую пору. Рогачёвцы твердо помнят старую поговорку: «Курица не птица, баба не человек». Если поблизости парень или, не дай бог, женатый мужик, девка лишнего слова не вымолвит. А Лушке все одно: девка, парень, женатик — со всеми ровна.
Эта резвость и пугала Ксюшу и тянула. Из сельских девок Лушка милее всех. И сегодня хотелось услышать её задорный привет — радость была бы полнее. Но нет её на дворе.
Ксюша свернула в проулок и пошла прямиком, без дороги, без лыж. Хрустит под ногами крепкий утренний наст. Оглядывается Ксюша. Поджидает Ванюшку. Он шепнул: «Догоню за селом». А к чему догонять, ежели можно вместе идти. Чудной…
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.