Фрэнк О'Коннор - Суета сует

О'Коннор Фрэнк

Суета сует

Фрэнк О'Коннор

Суета сует

Перевод А. Бранского

Кроме груза лет, одиночества, отсутствия семейного уюта, есть еще многое другое, с чем вынужден мириться епископ. И худшее из всего коадыоторы. Годами быть всемогущим владыкой, непогрешимым и справедливым повелителем своей личной вселенной, чтобы затем, словно в наказание, получить заместителя - этого вполне достаточно, чтобы сломить дух большинству мужчин.

Епископ Мойлский - всепреподобнейший доктор Гэллогли - называл своего коадьютора Огрызком, Шпиком или Сосунком - в соответствии с тем, как воспринимал его в данный момент. В большинстве случаев коадъютор именовался Сосунком. Сосунок держался с отвратительным высокомерием, чего епископ просто не выносил. Он, например, претендовал на особые познания во французской истории, мнил себя знатоком по части еды и питья и прохаживался насчет кофе, которым угощали у доктора Гэллогли - лучшим бутылочным кофе, какой только бывает в продаже; он высмеивал утверждение епископа, что лучшие в мире закуски и вино подают в поезде между Холихедом и Юстоном. В свое время епископ преподавал основы богословия и поэтому болезненно воспринимал подобные придирки.

Но что хуже всего - коадъютору казалось, что у епископа, в его восемьдесят шесть лет, все позади, тогда как сам епископ никогда еще не чувствовал себя таким молодым и энергичным. И только для того чтобы доказать это, он неожиданно брал машину и мчался за двести миль в Дублин, где вел беседы с тремя министрами.

Епископ был таким милым, дружелюбным, любознательным пожилым джентльменом, и министры из кожи лезли, рассказывая ему то, о чем он их спрашивал.

И, конечно, потом каждый в Мойле узнавал подробности - но не Лэйниген. Лэйниген делал вид, что его это забавляет, поскольку-де показывает в истинном свете старческое скудоумие епископа; сам же епископ - человек проницательный - понимал, что Лэйниген был просто в ярости и только из суетности притворялся безразличным. Лэйниген, считал епископ, грешил худшим из пороков служителей церкви - суетностью, а епископ, зная его уязвимое место, продолжал на этом играть.

Всякий раз, когда ему приходило на ум съездить в Дублин, он непременно наводил справки, кого из жителей Мойла, находившихся там, можно было бы навестить. Он знал, им этот визит придется по душе. Сан епископа производит на людей впечатление, и посещения эти возвышали его прихожан над их дублинскими знакомыми. И потом, возвратившись домой, они говорили: "Какой он замечательный старик, наш епископ, - такой скромный, такой внимательный!" - еще одна шпилька в бок коадъютору.

Как-то утром, собираясь выехать по делам, он узнал, что один из приходских священников лег в больницу на операцию.

- Отец О'Брайен? - воскликнул он, вскинув брови. - Какая операция? Да ведь ему всего... сколько же ему, отец?

- Сорок пять, ваше преосвященство.

- Сорок пять? И уже оперироваться? Что за чепуха! Напомните, чтобы я проведал отца О'Брайена, Падди, - добавил он, обращаясь к шоферу.

Даже лучший друг епископа поостерегся бы утверждать, что им руководили одни лишь добрые побуждения, хотя ему их было не занимать. Прежде всего его радовало, что сам он дожил до восьмидесяти шести, не зная пи боли, ни недомогания, тогда как появилось новое поколение священников, не способное без операции дожить до сорока пяти. "А все автомобили, - говорил он себе. - Все эти автомобили, чтоб им пусто было!"

Поднимаясь по больничной лестнице на второй этаж, он испытывал одновременно и радость, и огромное удовлетворение: радость, так как ему приятно было оказать внимание одинокому молодому человеку, который находился вдали от родных и друзей; удовлетворение же от того, что не молодой человек сорока пяти лет пришел навестить восьмидесятишестилетнего старца, а наоборот.

Оба чувства слились в торжествующей улыбке, с которой он, открыв дверь, вошел в палату больного и весело загудел:

- Что это значит, отец О'Брайен? Уж не хотите ли вы, чтобы я отстранил вас от должности?

Это тоже потом ему аукнется.

Епископ был вовсе не глуп, но так доволен собой, что, против обыкновения, высказывался более свободно о духовных лицах Мойла и их семьях; особенно о семьях.

- Если хотите узнать человека, начните с его родни, - поучал он. Взять хотя бы доктора Лэйнигена, Знали бы вы его брата Мика, как знал его я. Мик был неглупым человеком и по-своему честным. Только вот умер всего в шестьдесят, от какой-то детской болезни, от которой, насколько известно, кроме него, никто никогда не умирал. И еще задолго до смерти его мучили религиозные сомнения. Сомнения! Как видите, отец О'Брайен, у них в семье все немного неуравновешены.

По дороге в гостиницу епископ сказал Падди, "своему человеку":

- Мы им, Падди, еще покажем!

Падди понимающе ухмыльнулся: никто так сильно не возмущался коадьютором, как "свой человек" Падди.

В вестибюле было полно народа. Несколько человек стояли в ожидании лифта. А епископа прямо-таки распирало от самодовольства.

- Нет, не стану я дожидаться этой колымаги. - сказал он раздраженно и достаточно громко, чтобы его слышали.

И он пустился вверх по лестнице, "прытко, словно зайчик", по утверждению Падди, что, пожалуй, звучит несколько преувеличенно.

Епископ успешно преодолел главный лестничный марш, но на последней из шести ступеней, ведущих на второй этаж, он споткнулся и упал. И хотя скатился он всего с шести ступеней, ему показалось, что их было все двадцать.

Он погиб. Он даже не пытался подняться. Он знал - это небезопасно. "Гордыня приводит к падению, - подумал он с запоздалым раскаянием. - Нужно было дождаться этого старого лифта, будь он неладен!"

Но когда появился старый официант, епископ заговорил с ним, сохраняя полное самообладание.

- Я, кажется, сильно ушибся, - сказал он спокойно. - Никому ни слова. Перенесите меня на чем-нибудь наверх и позовите доктора Джеймсона.

Ему было невыносимо больно, когда его поднимали на носилки и потом перекладывали на кровать, но слезы выступили на глазах у него не от физических страданий - они были вызваны унижением. Только теперь он осознал размеры обрушившегося бедствия. Прожить безупречных восемьдесят шесть лет и вдруг, из-за "глупой случайности", как он мысленно определил то, что произошло, перестать быть хозяином самому себе и оказаться во власти санитаров, врачей, сиделок, словно какой-нибудь несчастный приходской священник. Да, доктор Лэйниген дождался своего часа! Теперь даже в собственной епархии никто больше не будет называть его "чудесным стариком". Потрясение от случившегося было настолько сильным, что он чуть не сошел с ума. Но голос его оставался бесстрастным и ровным - голос служителя господа.

- Что, плохи мои дела? - спросил он врача, подвижного молодого человека с круглым, словно луна, лицом.

- Боюсь, вы сломали себе плечо и ногу, - сказал врач. - Необходимо поместить вас в больницу, там выясним, не повреждено ли что-нибудь еще.

- Я умру? - почти с надеждой спросил епископ:

смерть избавила бы его от всех проблем.

- Ну что вы, - возразил врач, хотя был убежден, что епископ покинет больницу не иначе как в деревянном ящике. - Вы, должно быть, на редкость крепкий человек.

- Да, я очень крепкий, - с удовлетворением подтвердил епископ. - Не могли бы вы сделать все необходимое прямо здесь?

- Не могу, ваше преосвященство.

- Почему же? - сердито спросил епископ. Он не терпел, когда ему противоречили так решительно, - один из недостатков тех, кто мнит себя Господом всемогущим.

- Потому что нужно немедленно сделать рентгеновский снимок.

- А почему его нельзя сделать здесь? Ведь есть же переносные установки. Я не люблю больниц.

- Больниц? Почему? Чем они плохи?

- В больнице все на виду, - отрезал епископ. - Человек, занимающий положение в обществе, - такое, как мое, - не может выставлять себя на посмешище. И так слишком много вокруг людей, которые пытаются доказать, будто ты не способен позаботиться о себе сам, и обращаются с тобой, как с ребенком.

- Но ведь несчастный случай может произойти с каждым, - возразил врач.

- Несчастный случай может произойти с молодым человеком, - сказал епископ. - А когда что-нибудь подобное происходит с человеком пожилым, стараются представить дело так, будто он сделал это всем назло.

Управляющий гостиницы, Болэнд, - мой старинный приятель, он-то не проговорится. А ежели я попаду в больницу, назавтра весь Мойл будет знать об этом.

- Весь Мойл и так будет знать.

- Не будет, если принять необходимые меры, - сказал епископ, растянув в улыбке свои тонкие губы.

- Но об этом непременно узнают.

- Почему же непременно? - спросил епископ неожиданно резко. И без того было слишком тяжело мириться с беспомощностью и терпеть мучительную боль, а тут тебе в придачу еще и возражают. - Какое кому до этого дело?