Игорь Оськин - Блажен, кто смолоду был молод Страница 11

— По Финскому заливу по льду идет старик, за ним старуха. Кому из них легче идти? Не знаете? Отвечаю: старухе. Потому что из старика песок сыпется.

И сам смеется больше всех.

— А что такое бокли? Тоже не знаете? Бокли, которые в ж… мокли!

Тут уж он захлебывается в полном восторге.

— А какие были самые грустные песни в войну? У русских – «Тонкая рябина», у грузин – «Сулико», а у евреев – «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин».

Перешли к песням: «Хас-Булат удалой», «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем». Мать – сильным пронзительным голосом, разыгрывая удаль и разгул. «Умчались мы в страну чужую, а через год он изменил. Забыл он клятву роковую, а сам другую полюбил…»

Поплясали. Крестный с блатными вывертами: «Мы заходим в ресторан, Леха в рыло, я в карман…»

Утомились, сели за стол. Крестный и один из гостей тихо и серьезно договаривались о том, кто из них должен зайти к другому и как это произойдет.

Возвращались на трамвае. Крестный отказался платить, пьяненько объяснял кондукторше, что он шофер и потом подвезет ее бесплатно. Тетя Валя, громко ругая, искала деньги в его кармане, наконец нашла и заплатила. Перед выходом крестный и кондукторша договорились, что он все-таки подвезет ее. Она вернула деньги: ему не хватало на кружку пива.

Тетя Валя и крестный живут в коммуналке на шесть семей. Все они – так называемые простые люди с общими взглядами на жизнь. Иногда возникают коалиции, в основном, против вредной Марьяши. Но в целом живут дружно. На малюсенькой кухне гонят самогон, по очень простой технологии: несколько кастрюль одна в другой. После двойной перегонки получается очень хороший продукт.

Мать оставила торговый бизнес, стала работать бухгалтером. Зарплата 600 рублей, это примерно половина средней, плюс 180 рублей – пенсия сыну за погибшего отца.

Она привержена общему благу, но в основном – для своих. В первую германскую войну ей было шесть лет, она ходила по избам и декламировала «Орину, мать солдатскую». Женщины плакали.

Прописала в комнате девушку из деревенской родни, без оплаты и проживания. Девушка училась на учительницу. У нее был томик сонетов Шекспира.

Полная бескорыстная взаимопомощь сестер. Случилось горе: заболела и умерла жена брата Георгия. Он был единственным светлым пятном среди братьев: красный командир, высокий и красивый, женился на красавице из Белоруссии. Погиб на войне. Сын Миша остался сиротой. Он мог жить у дедушки и бабушки в белорусском городке. Но сестры решили безоговорочно: возьмем себе. Миша – инвалид, в детской игре повредил ногу, стал хромым на всю жизнь. Поселили у старшей сестры, у нее самая большая комната. Расходы на всех.

Двоюродные братья-ровесники Миша и Леня поначалу жили мирно в одной комнате, затем стали несильно ссориться. Их старший брат стыдился: надо бы их воспитывать, живут рядом, а он редко бывает у них.

Леньку оставили на второй год в третьем классе. Все лето старшему брату об этом не говорили. Сказали осенью. Он был потрясен. Какой стыд, позор! «Это же твоя лень, твое безволие! И уже ничего не поправишь».

«Эгоист ты», — как-то спокойно укорила мать четырнадцатилетнего сына. Он задумался глубоко и надолго. Какой же я эгоист, думал он, ничего лишнего не требую, не грублю, не нарушаю, люблю маму по природе и по закону. В младенчестве она бивала его, но это уже забылось. Догадался: он всё более замыкается в себе, отстраняется от матери. Разговоры только бытовые. Обсуждать книги, спектакли? Она их не знает. Только раз была в опере, разумеется на «Чио-чио-сан» – поплакать, как положено. Кино тоже не обсуждается. Натыкаясь на упрощенные суждения, раздражался и всё более замыкался.

Придя с концерта Клавдии Шульженко, мать радостно сообщила: «Мегера».

— Все артисты развратники, — говорила мать, — они целуются друг с другом.

По радио тенор страстно выводит «мама, мама». Мать сидит над рукодельем:

— Ишь ты, как про маму поет.

Сын раздражен: он вместе с тенором забрался в заоблачные выси, а мать всё опростила.

Пятую заповедь – «Чти отца твоего и мать твою» – знал и старался исполнять.

Рассуждал насчет эгоизма: «Да, по науке единственный ребенок в семье становится эгоистом. Но педагог Макаренко доказал, что память о погибшем достойном отце воспитывает достойного ребенка. Правда, получается, что если бы отец не погиб, то я стал бы эгоистом? Ерунда какая-то».

В те годы он частенько повторял собственный стишок:

И жизнь свою, прожитую по случаямЯ вспоминаю с болью и досадой.И думаю, а что же лучшееЯ сделать мог, у пошлости в блокаде.

Такая, мол, у него благородная подавленность, депрессия. Последняя строчка не нравилась, пытался найти другую, не нашел.

Стишков было два, второй чуть живее:

Я живу и растворяюсьВ темно-синем полумраке,То бунтую, то смиряюсь,То готовлюсь к новой драке.

Тут насчет драки ему тоже не нравилось, для рифмы сказано.

Из-за истерического срыва мальчик Валя лишился родины. Возвращался домой из гостей на электричке из Ораниенбаума. В первый послевоенный год для поездок требовались пропуска. Он показал свидетельство о рождении. Милиционер взял свидетельство и повел его в отделение. Получилась интересная картина: по перрону Балтийского вокзала милиционер тащит за руку тринадцатилетнего мальчика, упирающегося и ревущего во весь голос. Народ смотрит и идет мимо. Какая-то сердобольная пара отобрала его у милиционера. Поехали на трамвае, у него нервная дрожь, мужчина и женщина его успокаивают. Потом мать ездила с ним в эту милицию, но документ пропал безвозвратно.

Так он перестал быть коренным ленинградцем, уроженцем великого города. По тому свидетельству он родился в Ленинграде, в роддоме у Финляндского вокзала. Одним из любимых развлечений гостей было задать вопрос:

— Валя, а где ты родился?.

— На Финляндском вокзале, — отвечал малолеток и не понимал причины дружного смеха.

Было еще одно свидетельство о рождении: мать регистрировала его еще раз, в деревне с утешительным названием Большой Конец. Уже взрослым поискал в архивах первое, не нашел.

Суровое наказание, но нервная система какой была, такой и осталась.

Школьный финал. По итогам года у него получились пятерки по всем предметам. Отметки улучшились у всех. Учителя перестроились – на достижение выпускным классом высоких показателей. От них требовалось немного: отказаться от мелких придирок. Выпускники старались – все были настроены на поступление в вузы.

На пути этого процесса встал физик. Теперь уже все признали его немного ненормальным. На время экзаменов ему дали освобождение – по причине нервного заболевания. Он же утверждал, что было допущено множество послаблений, написал докладную записку, которую директор «Ваня» положил в мусорную корзину.

Экзамен по физике принимал учитель из другой школы. Сдавали хорошо. Больной физик пришел на экзамен, через несколько дней подал записку: ученики не знали то-то и то-то, например, не знали основных физических законов, не знали строения атома и т. п… Директор положил записку туда же. Физика положили в больницу для нервнобольных. Говорили, что дома у него обнаружили какую-то порнографию, что физик жаловался на то, что его преследует НКВД. Из больницы его выписали, он ходил по улицам в замызганном кителе, глядя в землю перед собой.

— Можем гордиться, — шутили ребята, — целый год учились у сумасшедшего физика.

Выпускники брали не только зубрежкой. В ход шли подсказки, шпаргалки, помеченные билеты и новаторские приемы. Например, Зунька застрял на вопросе «Герцен о «Мертвых душах». Не зная, что сказал Герцен, придумал свою версию: «Мертвые души» – это каталог несовершенств». Фатя поставила ему пять. Колесов применил его метод в ответе на вопрос «Чехов в оценке Горького». Прошло. В математике освоили идею всё того же новатора Зуньки: переформулировать условие задачи под правильный ответ.

Гуревич ничего не знал по геометрии, просил Леву-«геолога» подметить ему билет. Тот потом сказал, что у него на экзамене карандаш сломался. Вчера встретились на Суворовском. Гуревич помолчал, потом все-таки высказался, негромко, с ненавистью глядя на Леву: «За такое дело ребята морду бьют, только мне рук марать не хочется. Ты, Лева, подлец, сволочь…» У Левы покраснели щеки, но он, не смущаясь, стал оправдываться. Гуревич молча отошел, не прощаясь. Уже на следующий день они оставались лучшими друзьями.

Сочинение по литературе Колесов писал по правилам Фати: как можно проще и без «трескучих фраз». Получил пять. Светила золотая медаль.

После очередного экзамена он шел вместе с Зиновием. Вспоминали о недавних поездках в вузы. Зиновий подбил его съездить на день открытых дверей в университет, на китайское отделение. Ездили в инъяз.