Чарлз Метьюрин - Мельмот скиталец Страница 119

И, задрожав при этих словах, она добавила с целомудрием и девической гордостью, которые всегда дополняют друг друга и чей союз означает для сердца и плен, и свободу от плена:

- Чувствами, которые я доверила тебе, можно злоупотребить, но охладить их никто не может.

- И это твои _настоящие_ чувства? - спросил Мельмот, после долгого молчания, во время которого он то и дело срывался с места и принимался ходить взад и вперед, как человек, которого одолевают неотвязные и тягостные мысли.

- Настоящие! - воскликнула Исидора, и щеки ее зарделись вспыхнувшим вдруг румянцем. - Настоящие! Да разве я способна сказать что-то ненастоящее? Разве я могу так скоро позабыть мою прежнюю жизнь?

Мельмот поднял голову и еще раз на нее посмотрел.

- Если ты так решила, если чувства твои действительно таковы...

- Да, да!.. - воскликнула Исидора; отдернув протянутые к нему руки, она закрыла ими свои воспаленные глаза; он увидел, как меж тонкими пальцами проступили слезы.

- Тогда подумай о том, что тебя ожидает! - сказал Мельмот медленно и произнося каждое слово с трудом и как будто даже с известным сочувствием к своей жертве, - союз с человеком, которого ты не можешь полюбить, или же непрестанная вражда, тягостное, изнурительное, можно сказать даже гибельное для тебя преследование твоей семьи! Подумай о днях, что...

- О не заставляй меня о них думать! - вскричала Исидора, в отчаянии заламывая руки, - скажи мне... скажи мне, что можно сделать, чтобы вырваться из этого плена!

- По правде говоря, - ответил Мельмот, нахмурив брови так, что на лбу его залегли глубокие складки и невозможно было определить, какое выражение преобладало в эту минуту на его сосредоточенном лице, была то ирония или глубокое искреннее чувство, - не вижу для тебя другого выхода, как стать моей женой.

- Стать твоей женой! - воскликнула Исидора, отходя от окна. - Стать твоей женой! - и она закрыла руками лицо. И в эту минуту, когда до ее заветной надежды, до той ниточки, на которой держалась вся ее жизнь, можно было уже дотянуться рукой, ей стало вдруг страшно к ней прикоснуться. Выйти за тебя замуж - да разве это возможно?

- Все возможно для тех, кто любит, - ответил Мельмот со своей сардонической усмешкой, которую теперь скрывала ночная мгла.

- И ты обвенчаешься со мной так, как того требует вера, которую я исповедую?

- Ну да! Эта или какая другая!

- О не говори такие странные вещи! Не говори мне "Ну да!" таким страшным голосом! Скажи, ты женишься на мне так, как подобает жениться на христианской девушке? Ты будешь меня любить так, как положено любить жену у христиан? Прежняя моя жизнь была как сон, но теперь я проснулась. Если я соединю свою судьбу с твоей, если я оставлю семью, родину, если...

- Если ты все это сделаешь, то что же ты потеряешь? Твоя семья терзает тебя и лишает тебя свободы, соотечественники твои будут кричать от радости, когда увидят тебя на костре, потому что у них есть подозрение, что ты еретичка, Исидора. А что касается остального...

- Господи! - вскричала несчастная жертва, заломив руки и устремляя взгляд ввысь, - господи, помоги мне, не дай мне погибнуть!

- Если я вынужден находиться здесь только для того, чтобы быть свидетелем твоего благочестия, - сказал Мельмот мрачно и сурово, - долго мне здесь быть не придется.

- Нет, ты не можешь оставить меня одну в эту тяжелую минуту бороться со страхом! Как же я смогу бежать отсюда, если даже...

- Тем же самым способом, каким я проникаю сквозь эти стены и ухожу отсюда, и меня никто не видит. Так сможешь бежать отсюда и ты. Если в тебе есть решимость, тебе это не будет стоить больших усилий, если есть любовь, то - вообще никаких. Говори, приходить мне сюда завтра ночью в этот же час, чтобы помочь тебе обрести свободу и... - он хотел добавить "спасение", но голос его дрогнул.

- _Завтра ночью_, - после долгого молчания и едва внятно прошептала Исидора.

Она закрыла окно, и Мельмот тихо удалился.

tiemoikaisoi

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Глава XXIII

Коль не ответит лиходей,

Украдкой я кивну

И что-то втайне от людей

Тебе одной шепну.

x x x

Венчаются...

Шекспир {1}

Донья Клара, для которой писание писем было делом непривычным, трудным и важным, весь следующий день провела, перечитывая и исправляя свой ответ на послание супруга. При этом она нашла нужным столько всего исправить, вставить, заменить, переделать, вычеркнуть и переиначить, что в конце концов эпистола ее сделалась очень похожей на работу, которой она все это время занималась, - подновление вышитой еще когда-то ее бабушкой шпалеры, которая должна была изображать встречу царя Соломона с царицей Савской {2}. Все, что она делала, не только не восстанавливало эту шпалеру в прежнем виде, а напротив, неимоверно ее портило. Однако донья Клара продолжала сей напрасный труд, подобно соотечественнику своему в кукольном спектакле Маэсе Педро {3}, продолжая расточать иглой настоящий дождь прямых и ответных ударов, боковых и встречных выпадов, пока шпалера не дошла до такого состояния, что на ней стало уже невозможно узнать ни одной фигуры. Поблекшее лицо Соломона было теперь украшено несуразной бородой из яркокрасного шелка (отец Иосиф говорил, что ее следовало бы выдрать, потому что в таком виде царь этот мало чем отличался от Иуды), которая придавала ему сходство с раковиной моллюска. Туфелька царицы Савской превратилась в огромное копыто, а о сухонькой и бледной обладательнице его можно было по праву сказать: "Minima est pars sui" {Мала ее доля {4} (лат.).}. Собака, стоящая у ног восточного монарха, одетого на испанский манер и обутого в сапоги со шпорами, с помощью нескольких стежков черного и желтого шелка была превращена в тигра, и пасть с оскаленными клыками убедительно завершала эту метаморфозу. Попугай же, сидевший на плече у царицы, обретя зеленый с золотом шлейф, который невежды принимали за царскую мантию, преобразился в довольно пристойного павлина.

В переделанном виде послание доньи Клары так же мало походило на то, чем оно было вначале, как старательно подновленная ею шпалера не походила на первоначальное кропотливое творение ее бабушки. Однако и там и тут донья Клара, которая ни за что не хотела отступать перед трудностями, возвращалась по многу раз к одному и тому же месту, и безжалостная усидчивость сочеталась в ней с редкостным терпением и неукротимым упорством. Впрочем, и в своем окончательном виде письмо это все же достаточно ярко выражало личность его автора. Кое-какие отрывки из этого послания могут, пожалуй, развлечь нашего читателя, но вместе с тем он, как мы полагаем, будет благодарен нам за то, что мы не заставляем его читать упомянутое письмо с начала и до конца. Вот как выглядят выбранные места из этого письма.

* * * * * *

"Ваша дочь привязалась к своей религии, как к материнскому

молоку, да иначе оно и быть не могло, ибо наше родовое дерево было

посажено на истинно католическую почву и каждая его веточка именно на

ней должна либо расцвесть, либо погибнуть. Для новообращенной - а

отец Иосиф хочет, чтобы я так ее называла, - дочь ваша - побег,

подающий надежды, и можно только пожелать, чтобы побег этот расцвел в

лоне пресвятой церкви; для язычницы же она так послушна, смиренна и в

ней столько девической мягкости, что примерным поведением своим,

скромностью и добродетелью она вполне удовлетворяет меня, и матери

католических семейств не вызывают у меня ни малейшей зависти.

Напротив, иногда я просто жалею их, видя даже в девушках, получивших

самое лучшее воспитание, - проявления легкомыслия, неимоверного,

бросающегося в глаза тщеславия и опрометчивого стремления как можно

скорее выйти замуж. У дочери нашей ничего этого нет - ни в поведении

ее, ни в мыслях. Говорит она мало, а раз так, то, значит, _она не

может и много думать_: она не предается никаким легкомысленным мечтам

о любви и поэтому вполне может составить ту партию, которую вы для

нее избрали.

* * * * * *

Дражайший супруг мой, я хочу, чтобы ты обратил внимание на одно

обстоятельство и, узнав его, хранил в тайне как зеницу ока, - дочь

наша повредилась умом; не вздумай только сказать об этом дону

Монтилье, будь он даже прямым потомком самого Кампеадора {5} или

Гонсало из Кордовы {6}. Умственное расстройство ее ни в какой степени

не помешает ее замужеству и ничего в нем не изменит, ибо, да будет

тебе известно, оно проявляет себя лишь по временам, и притом в такие

часы, когда самый ревнивый мужчина и тот ничего не заметит, если ему

кто-нибудь не скажет об этом заранее. Ей взбредают на ум странные

причуды; она, например, начинает утверждать, что еретики и язычники

не будут прокляты навеки (да хранит нас от этого господь!), что

совершенно очевидно проистекает от ее безумия, однако супруг ее,

доведись ему все проведать, как истый католик сумеет справиться с ее