Редьярд Киплинг - От моря до моря Страница 12

Послать против них войска сочли невозможным, равно как нельзя было допустить, чтобы они, снова появившись в городе, шокировали доний и сеньорит. Никто не знал, в какой час Дурному народу вздумается заполонить улицы. В силу сложившихся обстоятельств их просьбу удовлетворили, а Икике обрел спокойствие. Nuda est veritas et prevalebit*.

- Однако, - сказал я, - что же ужасного в обнаженных индейцах... даже если их двести?

- Трук мой, - ответил немец, - это биль интеец Южный Америк. Я говориль вам, они не умей раздевать себя карашо.

Я прикрыл рот ладонью и отошел в сторону.

Глава IV

рассказывает о том, как я прибыл на остров хиромантов - резиденцию Поля и

Виргинии* и уснул в саду

Иные о славе мирской, а другие вздыхают,

Согласно с ученьем пророка, о сладостном рае.

Эх, туже набей кошелек, позабудь про кредит.

Пусть бьют барабаны, их грохот тебя не смутит!

В англосаксонском характере кое-что явно не в порядке. Не успела "Африка" стать на якорь в проливе Пинанга, как двух наших пассажиров обуяло сумасшествие: они узнали, что другой пароход вот-вот отойдет на Сингапур. Если бы они смогли перескочить на него, то выиграли бы несколько дней. Одному небу известно, почему они так дорожили временем. Итак, эти двое бросились в свои каюты и принялись упаковывать чемоданы с таким рвением, будто от этого зависело спасение их душ, затем перепрыгнули через борт и, разгоряченные, но счастливые, отгребли от парохода на сампане. Они ведь путешествовали ради развлечения и сэкономили, пожалуй, три дня. Последнее и служило для них развлечением.

Вы помните описание острова хиромантов у Безанта* в его романах "Моя крошка" и "Неужели они стали супругами?"? Пинанг и есть остров хиромантов. Я понял это, когда разглядывал с палубы лесистые холмы, которые господствовали над городом, и полчища пальм в трех милях поодаль, где были берега провинции Уэлсли*. Сырой воздух словно отяжелел от лени, а под бортом толпились лодчонки, переполненные мадрасцами, которые были обильно увешаны драгоценностями. Безант описал этих людей совершенно точно.

Пронесся шквал, отчего скрылись из виду низкие домишки Пинанга под красными черепичными крышами, а вслед за штормом над миром сгустились ночные тени.

Я сунул в карман двенадцатидюймовую линейку, которой собирался измерить весь мир, и чуть было не расплакался от избытка нахлынувших чувств, когда, выбравшись на причал, наткнулся на сикха*, великолепного бородатого сикха с ружьем и в белых гамашах. Порой родное лицо подобно глотку прохладной воды в пустыне. Мой друг оказался родом из Джандиала в округе Умритсар. (Бывал ли я в Джандиале? Это я-то?) Я начал выкладывать новости, какие мог припомнить: об урожае и армии, о перемещениях "больших людей" на дальнем, далеком Севере.

Сикх сиял. Он служил в военной полиции, ему нравилась служба, но, как он выразился, "слишком уж далеко от дома". Работы было немного, а китайцы почти не доставляли хлопот. Они ссорятся между собой, но "с нами стараются вести себя благоразумно". Затем этот крупный, важный мужчина удалился вразвалку вместе со всем колыхавшимся в ногу полком Пионеров, а я воспрянул духом при мысли о том, что Индия (ведь я только притворялся, что ненавижу ее) в конце концов не так уж и далека.

Вам знакома наша неискоренимая привычка с недоверием относиться ко всему, что бы ни исходило из провинции? Например, в Калькутте изображают изумление, оттого что в Аллахабаде обзавелись приличным танцевальным залом; в Аллахабаде ахают: правда ли, что в Лахоре* есть фабрика, где производят лед? А в Лахоре, кажется, только делают вид, будто верят, что в Пешаваре все ложатся спать, не расставаясь с оружием.

Увидев в Рангуне паровой трамвай, я был приятно удивлен, а за Моулмейном вообще ожидал встретить задворки цивилизации. Я был наказан за собственное тщеславие и неведение, когда в Пинанге столкнулся лицом к лицу с деловой улицей из двухэтажных домов, которая пестрела вывесками, кишела наемными повозками, и прежде всего джин-рикшами*.

Вы, живущие в Индии, не знаете, что такое настоящая коляска рикши... В Пинанге их около двух тысяч, и ни одна не похожа на другую. Они украшены рельефными изображениями драконов, лошадей, птиц, бабочек и покрыты лаком. Их рукоятки изготовлены из черного дерева и отделаны каким-то белым металлом. Они настолько прочны, что кули садятся на них, когда поджидают седока. У каждой коляски только один рикша, но он выносливей шестерых скороходов. Он подвязывает свой "хвост", потому что он наверняка из Кантона, а это большое неудобство для саибов, которые не говорят на языке тамилов*, по-малайски или на кантонском наречии. Впрочем, рикшу можно погонять, как верблюда.

Рикши - народ терпеливый и многострадальный. Извозчик со зверской физиономией, который вез меня в экипаже к водопадам, что находятся в пяти милях от города, старался переехать колесами каждого встречного рикшу или нещадно стегать его кнутом.

Я ожидал, что здания быстро уступят место густым посадкам кокосовых пальм, однако они продолжали заполнять собой улицы, похожие на Парковую или Мидлтон в Калькутте. Домишки со ставнями на окнах (полукровки, нечто среднее между индийским бунгало и рангунской лачугой, которая напоминает кроличью клетку) утопали в зелени разнообразных растений и кротонов*, которые достигают здесь высоты небольших деревьев. Время от времени у обочины пламенел фасад китайского дома (сплошная резьба, окрашенная киноварью, сажей и золотом) с неизменным шестифутовым фонарем над дверным проемом. За домом в ухоженных задних двориках мелькали странно подстриженные кусты.

Кое-где по обе стороны от дороги тянулись ряды туземных домишек на сваях; их затеняли вечнозеленые кокосовые пальмы, обремененные молодыми плодами. Горячий воздух словно пропитался благоуханием всевозможных растений, но все же это не был запах земли после дождя. Какая-то пташка подавала голос из чащи, а в холмах, к которым мы приближались, слышалось бормотание грома. Все вокруг дышало покоем, а пот струился по нашим лицам ручьями.

- Вам придется сойти и подняться пешком вон на ту гору, - сказал возчик, указав на невысокий барьер - ограждение ухоженного ботанического сада. - Экипажам дальше нельзя.

Мышцы словно налились свинцом, дышалось как в турецкой бане. Даже почва, казалось, трепетала от избытка тепла и влаги, а странные деревья (сонливость одолела меня, и я не стал читать таблички, написанные рукой оскорбительно деятельного человека) были влажными и теплыми тоже. Где-то журчала вода, но не хотелось ничего слышать, потому что жара сморила меня. Тучное облако, словно стеганое одеяло на гагачьем пуху, плотно окутывало вершину.

К вечеру добрались они до страны,

Где, казалось, царил вечный день.

Я присел там, где стоял, потому что увидел тропу - грубые ступеньки, круто уходившие вверх, и на меня будто что-то нашло. Это было словно толкование сна: я находился у входа в неглубокое узкое ущелье, в том самом месте, где присаживались лотофаги*, когда заводили свои песни, и я узнал водопад. А воздух в ушах "дышал, подобно человеку в тяжелом забытьи".

Я осмотрелся и понял, что не могу передать словами этот пейзаж. Как говорится, "я не играю на флейте, зато мой кузен играет на скрипке". Я знавал человека, который сумел бы это сделать. Правда, поговаривали, что он не добивался необходимой точности, я же своим пером просто рискую оскорбить нравственность. Впрочем, в подобном климате это не имеет значения. В конце концов можно обратиться к страницам романов Золя и там прочитать описание оранжереи. Ведь в сущности здесь происходит то же самое. Летит время, но ни холод, ни испепеляющий зной не отмечают его течения.

И вдруг, словно ощутив острую боль, я понял, что обязан "сделать" водопад, и побрел вверх по ступенькам, хотя каждый встречный булыжник кричал мне: "Присядь! Отдохни!" Затем я увидел небольшой поток, который катился по лику скалы. По моему лицу струился другой, но значительно более обильный.

В конце концов нам захотелось позавтракать. Желудок заслуживает большего внимания, чем любые достопримечательности, и мы оставили за поворотом дороги сад и его плещущие струи. С этим приключением было покончено. Кстати, приключения подобны черуту: сначала он не раскуривается, вкус его великолепен в середине, а окурок выбрасываешь, чтобы никогда не подобрать.

Итак, его звали Джон, его коса (натуральный волос, а не какой-нибудь заплетенный шелк) достигала пяти футов в длину, он содержал придорожный ресторан и накормил нас цыпленком, чья невинная плоть была начинена луком и какими-то неведомыми овощами. Раньше мы боялись китайцев, особенно тех, что подают блюда, но теперь готовы съесть из их рук все, что угодно.

Обед завершили ананас стоимостью в полги-неи и сиеста. Последнее нечто прекрасное. В Индии (хотя я уже не из Индии) мы и понятия не имеем, что это такое. Вообразите - вы спокойно лежите и наблюдаете, как течет время. Вы не чувствуете усталости и поэтому не засыпаете. Вас наполняет божественная дремота, совсем не похожая на тяжелую, тупую одурь, которая одолевает человека жарким воскресным днем. Это совсем не то, что деловитый утренний отдых по-европейски.