Генрих Белль - Хлеб ранних лет Страница 12

На следующее утро старик позвал меня в свою контору; он выслал из комнаты Веронику и смущенно вертел сигару в темных руках, потом он снял свою зеленую фетровую шляпу, чего никогда не делал раньше.

-- Я позвонил капеллану Дерихсу, -- сказал он, -- и только от него узнал, что у тебя недавно умерла мать. Мы больше не будем говорить об этом, никогда не будем, слышишь? А теперь иди.

Я ушел, и когда вернулся обратно в мастерскую, то подумал: о чем, собственно, мы не будем говорить? О смерти матери? Я возненавидел старика еще сильней, чем прежде; причины этого я не знал, но был уверен, что причина есть. С тех пор об этой истории никогда не говорили, никогда, и я никогда больше не воровал -- и не потому, что считал воровство нехорошим делом, а потому, что боялся, что они еще раз простят меня из-за смерти матери.

-- Уходи, -- сказал я Вольфу, -- уходи.

-- Мне жаль, -- пробормотал он, --- мне... я... Он посмотрел на меня такими глазами, словно до сих пор сохранил веру в хороших парней, и я произнес; -- Ладно, не думай больше об этом, иди.

Вольф напоминал теперь людей, которые в сорок лет теряют то, что они называют своими идеалами; он стал уже несколько рыхлым, был приветлив, и в нем самом было некоторое сходство с тем, что разумеют под выражением "хороший парень".

-- Что же мне сказать отцу?

-- Это он послал тебя?

-- Нет, -- ответил Вольф, -- но я знаю, что он очень сердится и постарается разыскать тебя, чтобы поговорить о заказе для "Тритонии".

-- Я еще не знаю, что будет дальше.

-- Действительно не знаешь?

-- Да, -- повторил я, -- действительно не знаю.

-- Верно ли то, что говорят работницы фрау Флинк, ты бегаешь за какой-то девушкой?

-- Да, -- ответил я, -- это верно, что говорят работницы: я бегаю за девушкой.

-- О господи, -- произнес он, -- тебя не следует оставлять одного со всеми твоими деньгами в кармане.

-- Это как раз необходимо, -- сказал я очень тихо. -- Теперь иди и, пожалуйста, -- прибавил я еще тише, -- не спрашивай меня больше, что тебе говорить отцу.

Он ушел; я видел, как он проходил мимо витрины, опустив руки, словно боксер, который отправляется на безнадежную схватку. Я обождал, пока он скроется за углом Корбмахергассе, а потом остановился в открытых дверях кафе и ждал до тех пор, пока не увидел, что виквеберов-ская машина проехала по улице по направлению к вокзалу. Вернувшись в заднюю комнату, я стоя выпил свою чашку кофе и сунул третью булочку в карман. Я посмотрел на часы, но теперь уже на верхнюю часть циферблата, где беззвучно и медленно двигалось время; я надеялся, что сейчас уже половина шестого или шесть часов, но было всего только четыре. Сказав молодой женщине за стойкой "до свидания", я пошел назад, к машине; из щелки между передними сиденьями выглядывал кончик записки: утром я записал всех клиентов, к которым должен был попасть. Открыв дверцу машины, я вытащил записку, разорвал ее и выбросил клочки в сток для воды. Больше всего мне хотелось опять перейти на противоположный тротуар и глубоко, глубоко погрузиться в воду, но, представив себе это, я покраснел, подошел к двери дома, в котором жила Хедвиг, и нажал кнопку звонка; я нажал два-три раза подряд, а потом еще раз и стал ждать, пока за дверью раздастся звонок, но звонка не было слышно, и я нажал кнопку еще два раза и снова не услышал звонка; мне опять стало страшно, так же страшно, как было, прежде чем я перешел на другую сторону вокзальной лестницы к Хедвиг, но потом я услышал шаги, шаги, которые никак не могли принадлежать фрау Гролта, торопливые шаги по лестнице и по парадному; Хедвиг открыла мне дверь; она была выше, чем я предполагал, почти одного роста со мной, и, очутившись внезапно так близко друг к другу, мы оба испугались. Она отступила назад, придерживая дверь: я знал, как тяжела эта дверь, потому что нам пришлось держать ее, когда мы вносили стиральные машины к фрау Флинк, пока она не явилась сама и не заложила дверь на крючок.

-- На двери есть крючок, -- сказал я.

-- Где? -- спросила Хедвиг.

-- Здесь, -- ответил я, постучав по двери с наружной стороны, повыше дверной ручки; на несколько секунд левая рука и лицо Хедвиг скрылись в темноте за дверью. Потом яркий свет с улицы осветил Хедвиг, и я начал внимательно разглядывать ее; я знал, как ей было страшно, ведь я разглядывал ее, словно картину, но она выдержала мой взгляд, только слегка опустила нижнюю губу; она смотрела на меня так же внимательно, как я на нее, и я почувствовал, что мой страх пропал. Я снова ощутил боль оттого, что ее лицо так глубоко проникало в меня.

-- Тогда, -- проговорил я, -- вы были блондинкой.

-- Когда это? -- спросила она.

-- Семь лет назад, незадолго до того, как я уехал из дома.

-- Да, -- сказала она, улыбаясь, -- тогда я была белокурой и малокровной,

-- Сегодня утром я искал белокурую девушку, -- сказал я, -- а вы все это время сидели позади меня на чемодане.

-- Не так уж долго, -- возразила она, -- я уселась как раз перед тем, как вы подошли. Я вас сразу узнала, но не хотела заговаривать первой. -- Она опять улыбнулась.

-- Почему? -- спросил я.

-- Потому, что у вас было такое сердитое лицо, и потому, что вы показались мне очень взрослым и важным, а я боюсь важных людей.

-- Что вы подумали? -- спросил я,

-- Да ничего, -- сказала она, -- я подумала: так вот, значит, какой он, этот молодой Фендрих; на карточке у вашего отца вы выглядите гораздо моложе. О вас нехорошо говорят. Кто-то рассказывал мне, что вы совершили кражу.

Она покраснела, и я ясно увидел, что теперь она совсем не малокровная: лицо у нее стало таким пунцовым, что мне было невыносимо смотреть на нее.

-- Не надо, -- проговорил я тихо, -- не надо краснеть. Я действительно украл, но это было шесть лет назад, и я... я бы сделал это снова. Кто вам об этом рассказал?

-- Мой брат, -- ответила она, -- а он совсем не плохой парень.

-- Да, он совсем не плохой парень, -- повторил я, -- и когда я ушел от вас, вы думали о том, что я совершил кражу.

-- Да, -- сказала она, -- я думала об этом, но недолго.

-- А все же сколько? -- спросил я.

-- Не знаю, -- ответила она, улыбаясь, -- я думала еще о других вещах. Мне хотелось есть, но я боялась сойти вниз, потому что знала -- вы стоите у двери.

Я вытащил булочку из кармана пиджака; улыбнувшись, она взяла ее, быстро разломила пополам, и я увидел, как ее большой палец, белый и крепкий, глубоко вошел в мякиш, как в подушку. Она съела кусочек булки, но, прежде чем она успела откусить еще один, я проговорил:

-- Вы не знаете, кто рассказал вашему брату о моей краже?

-- Ва'м это очень важно знать?

-- Да, -- проговорил я, -- очень важно.

-- Должно быть, люди, которых вы... -- онд покраснела, -- у которых это произошло. Брат сказал мне: "Я знаю об этом из первых уст". -- Она съела второй кусочек хлеба и, глядя в сторону, тихо прибавила: -- Мне жаль, что я вас прогнала тогда, но я испугалась. И в тот момент я вовсе не думала об истории, которую мне рассказывал брат.

-- Мне даже хочется, -- сказал я, -- чтобы та кража была настоящей, но самое скверное заключается в том, что это я просто по-дурацки вел себя. Тогда я был еще слишком молод, слишком робок, теперь у меня получилось бы лучше.

-- Вы ни капельки не раскаиваетесь? Да? -- спросила она, кладя себе в рот еще кусочек хлеба.

-- Нет, -- сказал я, -- ни капельки; только после того, как это обнаружилось, получилась некрасивая история, и я не мог защищаться. Они меня простили, а. знаете ли вы, как это приятно, когда вам прощают что-нибудь, в чем вы вовсе не чувствуете себя виноватым?

-- Нет, -- сказала она, -- не знаю, но могу себе представить, как это скверно. Нет ли у вас, -- спросила она, улыбаясь, -- нет ли у вас случайно еще хлеба в кармане? А что вы, собственно, с ним делаете? Кормите птиц, или, может быть, вы боитесь голода?

-- Я постоянно боюсь голода, -- ответил я. -- Хотите еще хлеба?

-- Да, -- сказала она.

-- Пойдемте, -- предложил я, -- я куплю вам.

-- Можно подумать, что ты находишься в пустыне, -- сказала она, -- уже семь .часов, как я не держала во рту ни крошки.

-- Пойдемте, -- повторил я.

Она умолкла и перестала улыбаться. -- Я пойду с вами, -- проговорила она медленно, -- если вы дадите сло" во, что никогда больше не войдете ко мне в комнату так неожиданно и с такой массой цветов.

-- Обещаю вам это, -- сказал я.

Она нагнулась за дверью и отбросила кверху крючок, и я услышал, как крючок ударился о стенку.

-- Это недалеко, -- сказал я, -- сразу за углами, пойдемте.

Но она по-прежнему стояла, придерживая спиной закрывающуюся дверь, и ждала, пока я не пройду вперед. Я пошел немного впереди нее, время от времени оборачиваясь, и только теперь я заметил, что она захватила с собой сумочку. На этот раз в кафе за стойкой стоял мужчина, нарезавший большим ножом свежий яблочный пирог; коричневая решетка из теста на зеленом яблочном джеме была совсем мягкой, и, боясь повредить ее, мужчина осторожно вонзал нож в пирог. Мы молча стояли рядышком около стойки и наблюдали за его движениями.