Биргит Вандербеке - К Альберте придет любовник Страница 12

В Т. мы приехали поздно. Было уже темно, когда я завернула в наш двор. Элиза услышала шум мотора, включила снаружи свет и вышла навстречу. Во дворе стояли трактор и автомобили родителей мужа. Сесиль была возбуждена, она запрыгнула на бабушку и сейчас же хотела ей показать новую заколку из ракушки, которую я купила в сувенирной лавке. "Рено" Жана-Филиппа во дворе не было, и я, едва заметив, что его машины нет, поняла, что ничего другого и не ожидала.

Конечно он позвонил и извинился. Причину, по которой он якобы не смог приехать, я тут же забыла. Позже позвонил еще раз. Элиза разогрела нам суп и приготовила салат, как любит Сесиль, со шпиком и с кубиками хлеба. После еды и вина отец Жана-Филиппа выпил рюмочку виноградной водки, и я выпила вместе с ним, а когда Жан-Филипп позвонил, определитель показал, что звонят из автомата, причем голос его звучал так, будто он тоже пил виноградную водку. Его голос звучал, как иногда после ужина на рю де Маронье, после кофе и рюмочки виноградной водки, когда мы прогуливались до площади Белькур и потом поднимались еще выше. В его голосе присутствовали бархатные нотки. У меня перед глазами возник ресторан, несколько растений, деревянная лестница наверх. Я не сомневалась, что в качестве закуски он выбрал лягушачьи лапки, потом ел телячью голову под соусом грибиш, на десерт - сыры и кофе, а потом еще рюмочку виноградной водки. Мне пришло в голову, что он вроде как осквернил ресторан.

И все же с его стороны было весьма тактично, позвонив не из дома, поговорить сначала с отцом, а потом и со мной и ничего не рассказать нам о своем ужине на рю де Маронье. В основном он говорил, какая у них отвратительная погода. Этот его доклад о погоде до смешного не сочетался с мягким, бархатным голосом.

Я уложила Сесиль в постель. Внизу на кухне Элиза чересчур громко расставляла посуду в посудомоечной машине, а когда чуть позже я спустилась вниз пожелать им спокойной ночи, отец Жана-Филиппа сказал: "Ты должна выпить со стариком еще рюмочку виноградной водки".

Я с большим удовольствием выпила со стариком еще рюмочку. По вечерам, когда наверху меня одолевали истории и всякие мысли, или мне просто не хотелось больше работать, или же свекр звал меня "посидеть часок со стариком", я иногда спускалась вниз. Элиза к тому времени уже была в постели, Сесиль спала, а я сидела еще некоторое время со свекром, перед тем как пойти спать.

Он снова налил мне водки. Пока мы с Сесиль были на море, он настоял ее на виноградных выжимках.

- Посаженные осенью розы "боника" хорошо пережили зиму, - рассказывал свекр. Он замолчал. Снаружи вопил кот. Наша кошка была в доме.

Тут я подумала: "А если я у него спрошу, почему не бывает так, чтобы в отношениях между мужчиной и женщиной все удавалось".

Но отец Жана-Филиппа вдруг сказал:

- Вам бы наверху накрыть террасу крышей, а то солнце бьет прямо в лицо.

Я ответила:

- Мы думали об этом, но Жан-Филипп так редко здесь бывает.

Старик резко сказал:

- Жан-Филипп, Жан-Филипп. Господин философ порхает по жизни.

Чтобы его успокоить, я сказала:

- Послушай, ты прав, давай сделаем это сами. Если у тебя есть время, мы вместе сделаем крышу.

Сейчас нам это было нужно меньше всего, но не прошло и трех дней, как мы принялись за работу. По большей части я наблюдала из-за письменного стола, как разлетаются искры, потому что на свою голову как раз взяла договорную работу и сама на себя злилась за это - из-за огромного количества скрытых цитат в жутко растянутом романе Валло мне приходилось довольно часто ездить в библиотеку в Лион. А ездить сейчас в Лион мне совсем не хотелось.

Я придумывала, что сказать, когда Жан-Филипп в следующий раз спросит об Альберте.

Скорее всего, я скажу так: "Срок ее пребывания в Лионе почти закончился". И будет совсем неплохо, если в ответ Жан-Филипп наклонит голову и с искорками смеха в глазах спросит меня: "Вот как?"

Прежде чем поехать в Лион на следующей неделе, я позвонила ему в институт и сказала секретарше, что приеду. Обычно мне нравилось приезжать неожиданно, но на этот раз не хотелось никаких сюрпризов ни для него, ни для себя. Вечером за ужином я рассказала ему про крышу. Как и следовало ожидать, крыша интересовала его меньше всего на свете. То, что его интересовало, было вообще очень далеко от того, о чем он хотел со мной говорить. А того, о чем бы он хотел поговорить со мной, он, как назло, никак не мог вспомнить, и нам просто повезло, что в оскверненном ресторане на этот раз плохо проварили телячью голову. Я отказалась от виноградной водки после кофе, сказав, что хочу сегодня же ехать обратно - завтра мне с утра на работу. Испытав облегчение, Жан-Филипп разговорился и к нему вернулось хорошее настроение.

- Работа прежде всего, - сказал он.

- Работа прежде всего, - сказала я. - Я очень удивлюсь, если этого Валло в конце концов не обвинят в плагиате, он совершенно беззастенчиво присваивает все, что попадается ему на глаза.

Потом Жан-Филипп спросил меня об Альберте.

А я не задумываясь ответила:

- О, к Альберте придет любовник.

К Альберте придет любовник

Автоответчик показал четыре звонка. Это был третий.

"Я звонил. Позвоню попозже".

У меня подогнулись колени, я поставила сумки с покупками на кухонный стол и прослушала сообщение еще раз. И еще раз. Потом почувствовала страх.

Сообщение звучало так, будто мне и вправду было чего бояться. Оно звучало как угроза. И вдруг встряло посреди моей жизни. Я не просила об этом. В этот раз не просила. Коммуникационные технологии - какая это все-таки противная штука, думала я. Мысль в общем-то не новая, но некоторым мыслям требуется время, иногда годы, чтобы проникнуть в реальность. Эта мысль обрела плоть благодаря сообщению: "Я звонил. Позвоню попозже".

Бог с ним, со страхом. Только не поддаваться панике, думала я. Я достала из пакетов продукты, молоко и баранину убрала в холодильник. Я даже не пыталась просмотреть газеты - сейчас из этого все равно ничего бы не вышло. Механически написала два письма и отправила их по факсу. Пока они проходили через факсовый аппарат, я о них совершенно забыла.

Через некоторое время я стала себя спрашивать, когда наступит это "попозже" и, может быть, "попозже" как раз сейчас примерно и начинается, дело шло к полудню, и поэтому, возможно, уже было "попозже", но, скорее всего, еще все-таки слишком рано. Просто ужасно, когда такие вот совершенно детские исчисления производит вполне взрослый человек. Помнится, после нескольких весьма запутанных умозаключений, я пришла к выводу, что "попозже" едва ли наступит раньше трех часов дня. Конечно это не имело никакого значения, просто я надеялась, это меня успокоит.

Но и закончив расчеты, спокойствия я не ощутила.

До трех часов у меня еще успеет отрасти жало - малоприятная перспектива.

У меня есть смешная привычка время от времени подбегать к зеркалу - вовсе не из тщеславия, просто мне нужно убедиться, что лицо все еще на месте. Несколько раз я подходила к зеркалу, чтобы в этом удостовериться, и каждый раз оно оказывалось там, где надо. Попутно я установила, что мое лицо уже соответствует удвоенному совершеннолетию. Обычно мне абсолютно все равно, и теперь я на себя злилась за то, что сегодня меня это почему-то волнует.

"Старушка моя", - сказала я отражению. Потом отменила деловую встречу, которая должна была состояться во время предполагаемого "попозже", прекрасно осознавая, что поступаю совершенно неправильно - вовсе не потому, что встреча была очень уж важная, просто, по-моему, ни в коем случае нельзя отменять встречи только из-за того, что услышал на автоответчике голос, который произнес: "Я звонил. Позвоню попозже".

Я помыла голову. Телефон брала с собой в ванную.

В ванной в какой-то момент мне пришло в голову, а вдруг что-нибудь изменилось, вдруг мы теперь в состоянии с этим справиться, но потом я сама же над собой посмеялась, ибо точно знала, что такого быть не могло.

Наверное, с этим вообще невозможно справиться, подумала я, но ведь я уже отнюдь не была юной девушкой и заметила, что невозможность справиться с этим переживается гораздо тяжелее, когда молодость на исходе, и все это перестало быть игрой, потому что уже больше двадцати лет оно с аппетитом пожирает твою жизнь. Оно не было игрой даже тогда, в пору юности, а теперь-то я точно знала, все было очень серьезно.

Я попыталась хоть ненадолго вернуться к работе до того, как наступит "попозже", но контакта с текстом не возникло. Это был технический перевод, и я никак не могла понять, что такое многозначное отображение топологических пространств.

Когда около трех часов дня "попозже" все еще не наступило, я поняла, что день ускользнул от меня, прошел мимо. Меня лихорадило, голова стала тяжелой. И, разумеется, я ничего не ела.

На самом деле даже странно, думала я, насколько неподготовленными оказываются люди к серьезным вещам, которые ведь раз-то в жизни происходят с каждым или почти с каждым, а со многими - и не один раз. Существуют школы и курсы, где учат любой мыслимой ерунде, я могу изучать палеографию, научиться готовить сreppes Suzette {{Креп Сюзет * французское блюдо: тонкий омлет в форме блина, который едят со сладким или острым соусом.}}, освоить бухучет и брать уроки вождения, я умею работать со сварочным аппаратом, с компьютером и факсом, умею выращивать розы, и только в любви я совершенно не ориентируюсь. На самом деле в любви не ориентируется никто, хотя каждый утверждает обратное и в любой момент готов изложить на сей счет три или четыре теории. Но когда дело принимает серьезный оборот, тотчас же замечаешь, что теории эти никуда не годятся, потому что именно к твоему частному случаю ни одна из них не применима, все они имеют дело с упрощенными моделями, а твой собственный случай никогда не может быть упрощенным, он уникален и сложен; особенно уникален в своей непостижимости, неочевидности, в своей неповторимой непонятности и непереводимости и в той особой жестокости, с которой это уникальное явление постепенно становится серьезным, даже угрожающим, чтобы потом смести нас с дороги и галопом нести к самым ужасным ямам и безднам. Было бы вовсе не лишним, думала я, организовать курсы самозащиты от этой напасти.