Робер Мерль - Смерть - мое ремесло Страница 13

- А я узнал о твоих проделках!

Я обернулся, он строго посмотрел на меня, и комок подступил у меня к горлу.

- Иди-ка сюда!

Я подошел к его кровати. Он повернулся на своих подушках, чтобы видеть мое лицо.

- Я слышал, что ты воспользовался работой на вокзале и дважды в воинском эшелоне удирал на фронт. Правда это?

- Да, господин ротмистр.

Он некоторое время молча, со строгим видом изучал меня.

- Садись.

Я никогда еще не садился в присутствии ротмистра, за исключением тех случаев, когда писал его драгунам письма, и поэтому заколебался.

- Садись, дурак!

Я подвинул к его кровати стул и с замирающим сердцем сел.

- Возьми сигарету.

Я взял сигарету и протянул ему. Жестом он отказался.

- Это тебе.

Волна гордости захлестнула меня. Я взял сигарету в зубы, зажег ее, затянулся несколько раз и закашлялся. Ротмистр засмеялся.

- Рудольф, - сказал он, сразу становясь серьезным. - Я за тобой все время наблюдал. Ты мал ростом, не очень-то видный собою, неразговорчив, но ты не глуп, образован, и все, что ты делаешь, ты выполняешь так, как Это должен делать хороший немец, - основательно.

Он произнес это тем же тоном, что и мой отец, и мне даже показалось его голосом.

- И при этом ты не трус и сознаешь свой долг перед родиной.

- Да, господин ротмистр.

Я закашлялся. Он смотрел на меня, улыбаясь.

- Можешь бросить сигарету, если хочешь, Рудольф.

- Спасибо, господин ротмистр, - я положил сигарету в пепельницу, стоявшую на ночном столике, затем снова взял ее и аккуратно затушил. Ротмистр молча наблюдал за мной. Потом он поднял свою забинтованную руку и сказал:

- Рудольф!

- Да, господин ротмистр.

- Это хорошо, что в пятнадцать лет ты хотел сражаться.

- Да, господин ротмистр.

- Хорошо, что после первой неудачи ты снова попытался сделать это.

- Да, господин ротмистр.

- Хорошо, что ты работаешь здесь.

- Да, господин ротмистр.

- Но еще лучше быть драгуном.

Я вскочил, совершенно ошарашенный.

- Мне? Драгуном? Господин ротмистр!

- Садись! - громовым голосом крикнул он. - Никто не отдавал приказа встать!

Я вытянулся в струнку, отчеканил:

- Слушаюсь, господин ротмистр! - и сел.

- Так вот, - сказал он немного погодя, - что ты об этом думаешь?

Я ответил дрожащим голосом.

- Разрешите, господин ротмистр... Я думаю, что это было бы просто великолепно!

Он взглянул на меня сияющим, исполненным гордости взглядом, кивнул головой, два или три раза, словно про себя, повторил "просто великолепно", а затем серьезно и тихо сказал:

- Хорошо, Рудольф, хорошо.

Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. Наступило молчание, потом ротмистр продолжал:

- Вот заживут эти царапины, Рудольф... и я начну формировать отряд... для одного из фронтов... У меня есть приказ... Когда я буду выписываться отсюда, я оставлю тебе адрес, и ты явишься ко мне. Я все улажу.

- Слушаюсь, господин ротмистр! - ответил я, дрожа всем телом. Но тотчас же у меня мелькнула ужасная мысль. - Господин ротмистр, - пробормотал я, меня ведь не допустят - мне нет еще шестнадцати.

- Ах, вот что! - сказал, смеясь, ротмистр. - Только и всего? В шестнадцать лет человек уже достаточно взрослый, чтобы драться! Ох уж эти идиотские законы! Ничего, будь спокоен, Рудольф, я все устрою.

Вдруг глаза его загорелись, он приподнялся на подушках и крикнул в сторону двери:

- Здравствуй, золотце!

Я обернулся. Там стояла маленькая светловолосая медсестра, ухаживавшая за ним. Я подошел к умывальнику, ополоснул руки и стал помогать ей снимать с ротмистра бинты. Мучительная операция продолжалась довольно долго, но ротмистр держался великолепно, словно он и не чувствовал боли. Он не переставал смеяться и шутить. Потом сестра принялась снова забинтовывать его, как мумию. Он взял ее за подбородок уже забинтованной рукой и спросил полушутливым, полусерьезным тоном, когда она наконец решится переспать с ним.

- Ах нет! Я не хочу этого, господин ротмистр! - ответила сестра.

- Почему же? - спросил он, насмешливо глядя на нее. - Разве я вам не нравлюсь?

- Что вы, что вы, господин ротмистр! - смеясь, ответила она. - Вы очень красивый мужчина!

Затем другим, уже серьезным тоном добавила:

- Ведь это грех!

- Ах, вот оно что! - сказал он раздраженно. - Грех! Какая чепуха! До самого ее ухода он не проронил больше ни слова. Когда она вышла, он повернулся ко мне с сердитым видом.

- Слышал, Рудольф? Вот дурочка! С такими красивыми грудками - и верить в грех! Господи, что за дурость - грех! Это все попы забивают им головы! Грех! И вот так обманывают хороших немцев! Свиньи попы наделяют немцев грехами, а наши добрые немцы отдают им за это свои деньги! И чем больше эти вши сосут из них кровь, тем больше радуются наши дураки. Они вши, Рудольф, вши! Хуже евреев! Попадись они мне в руки, попрыгали бы они у меня четверть часика! Грех!.. Только родился - и уже грешен!... Уже на тебе грех! С рождения на коленях! Вот как оболванивают наших добрых немцев! Страхом берут, а эти несчастные делаются такими трусами, что не смеют даже поцеловаться с кем-нибудь! Вместо этого они ползают на коленях, эти болваны, и бьют себя в грудь: господи, помилуй, господи, помилуй!..

И он так живо изобразил кающегося, что на секунду мне показалось, будто предо мною мой отец.

- Черт возьми, вот чепуха-то! Существует лишь один грех. Слушай меня внимательно, Рудольф: грех быть плохим немцем. А я, ротмистр Гюнтер, хороший немец. То, что Германия мне приказывает, я выполняю! То, что приказывает делать начальство - делаю! И все тут! И не хочу, чтобы после всего еще эти вши сосали из меня кровь!

Он приподнялся на подушках и повернулся ко мне всем своим могучим телом. Глаза его метали молнии. Никогда еще он не казался мне таким красивым.

Немного погодя он захотел встать и пройтись по палате, опираясь на мое плечо. К нему снова вернулось хорошее настроение, и он смеялся но всякому поводу.

- Скажи-ка, Рудольф, что они здесь говорят обо мне?

- Здесь? В госпитале?

- Да, дуралей! В госпитале. Ты как думаешь, где ты находишься?

Я напряг память, стараясь вспомнить все, что о нем говорили.

- Они говорят, что вы настоящий немецкий герой, господин ротмистр.

- Вот как! Они так говорят? Ну, а еще что?

- Они говорят, что вы чудной, господин ротмистр.

- А еще?

- Женщины говорят, что вы...

- Что я...

- Должен ли я повторить их слова, господин ротмистр?

- Конечно, дуралей.

- Они говорят, что вы шельма.

- Вот как! Они не ошиблись! Я им еще покажу!

- И потом они говорят, что вы страшный человек.

- А еще что?

- Говорят также, что вы очень любите своих людей.

Действительно, так о нем говорили, и я думал, что доставлю ему этим удовольствие. Но он сразу нахмурился:

- Вздор! Что за вздор! Люблю своих людей! Опять эта их глупая сентиментальность! Повсюду они видят любовь! Послушай, Рудольф, я не люблю своих людей, а забочусь о них. Это не одно и то же. Я забочусь о них, потому что это драгуны, а я драгунский офицер и Германия нуждается в драгунах, вот и все!

- Да, но когда умер маленький Эрих, говорят, вы отослали его жене половину своего жалованья.

- Да, да, - воскликнул ротмистр и подмигнул мне, - и еще послал ей великолепное письмо, в котором воспевал на все лады этого маленького негодяя, этого лентяя Эриха, который не умел даже держаться в седле! А почему я так сделал, Рудольф? Потому, что я любил Эриха? Чепуха! Пошевели немного мозгами, Рудольф! Ведь этот маленький негодяй был уже мертв значит, он уже не был драгуном. Нет, не из любви к нему я так поступил. Я хотел, чтобы вся деревня прочла мое письмо и сказала: "Наш Эрих был настоящим немцем, героем, а офицер его - настоящий немецкий офицер". Он замолчал и посмотрел мне в глаза.

- Это для примера, понимаешь? Может, ты когда-нибудь будешь офицером, так не забудь про деньги, письмо и все прочее. Так именно и надо поступать! Для примера, Рудольф, для Германии!

Внезапно он взял меня забинтованными руками за плечи, резко повернул к себе лицом и произнес:

- Рудольф!

- Да, господин ротмистр.

С высоты своего роста он впился взглядом в мои глаза.

- Слушай меня внимательно!

- Так точно, господин ротмистр.

Он притянул меня к себе и, отчеканивая каждое слово, проговорил:

- Для меня существует лишь одна церковь - это Германия.

Дрожь пробежала по моему телу. Я еле слышно пробормотал:

- Так точно, господин ротмистр!

Он склонился ко мне и, продолжая безжалостно сжимать мои плечи, сказал:

- Моя церковь - это Германия! Повтори!

- Моя церковь - это Германия!

- Громче!

Я повторил во весь голос:

- Моя церковь - это Германия!

- Хорошо, Рудольф.

Он отпустил меня, и сам, без моей помощи лег в постель. Потом закрыл глаза и сделал мне знак оставить его одного. Прежде чем уйти, я поспешно вытащил из пепельницы сигарету, которую он мне дал, а когда вышел в коридор, спрятал ее в бумажник.