Сомерсет Моэм - Каталина Страница 13

- Пьяница, - презрительно ответил ему отец Антонио.

- Да, я - пьяница, но сейчас-то я трезв. Вы будете горько сожалеть о том, что не пустили меня.

- Ты что хотел ему передать?

- Скажите ему следующее: "Камень, который строители отбросили в сторону, стал краеугольным".

- Hijo de puta [Сукин сын! (исп.) - Примеч. перев.], - взревел отец Антонио, возмущенный тем, что этот беспутник посмел цитировать священное писание, и захлопнул глазок.

Доминго пожал плечами, повернулся и пошел прочь. Ноги сами привели его в таверну. Он напился, а вино всегда развязывало ему язык. Он всегда любил себя слушать, а на этот раз ему было что сказать и другим.

14

Следующим утром, когда, как написал бы Доминго, Аврора протерла глазки розовыми пальчиками, а Феб вскочил в золотую колесницу, или, проще говоря, на рассвете, три доминиканских монаха с надвинутыми на глаза клобуками выскользнули из монастыря. Но, несмотря на ранний час, у ворот стояли люди. Горожане ждали чуда. В высоком монахе они без труда узнали святого епископа и на почтительном расстоянии последовали за ними к кармелитской церкви, около которой также толпился народ. Один из монахов постучал, дверь приоткрылась и, пропустив пришедших, захлопнулась вновь.

Каталина ждала у статуи святой девы. Мария Перес и Доминго пришли вместе с ней, но в церковь их не пустили. Донья Беатрис встретила епископа со всеми двадцатью монахинями. Он прошел в ризницу, облачился в одеяния священнослужителя, а затем медленно направился к приделу святой девы. Монахини и Каталина стояли на коленях. Епископ отслужил мессу, и девушка приняла святое причастие. Благословив всех и прочтя последний отрывок из Евангелия, он преклонил колени у алтаря и погрузился в молитву. Потом поднялся, подошел к Каталине и возложил худую загорелую руку на ее голову:

- Я, ничтожное орудие нашего создателя, во имя отца и сына и святого духа, приказываю тебе бросить костыль и идти.

Каталина, побледнев от волнения, с сияющими глазами, поднялась на ноги, отбросила костыль, шагнула вперед и с горестным криком рухнула на пол. Чуда не произошло.

Монахини закричали, две упали без чувств. Аббатиса выступила вперед. Мельком посмотрев на Каталину, она перевела взгляд на епископа. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Монахини рыдали. Епископ прошел в ризницу, переоделся и вернулся в церковь. Привратница открыла дверь, и вместе с секретарями он вышел в солнечный свет летнего утра.

Весть о готовящемся совершении чуда облетела город, и маленькую площадь запрудила возбужденная толпа. Едва епископ появился на ступенях, как над площадью пронесся вздох разочарования. Каким-то образом все сразу поняли, что чуда не свершилось. Горожане расступились, и епископ с монахами в гробовом молчании проследовали в монастырь.

15

Узнав, что епископ будет жить у них в монастыре, доминиканцы обставили келью с роскошью, подобающей, по их мнению, его высокому званию. Но тот велел все убрать. Вместо мягкого матраца на кушетку положили соломенный, в палец толщиной, два удобных кресла заменили табуретками, резной стол из дорогого тикового дерева - простым, некрашеным. Картины, украшающие келью, он приказал снять и оставить лишь черный крест, даже без изображения Иисуса, чтобы он мог представить себя распятым на этом мученическом ложе и испытать боль спасителя, страдающего за все человечество.

Войдя в келью, епископ тяжело опустился на стул и уставился в пол. По его щекам медленно катились слезы. Сердце отца Антонио переполняло сострадание. Он что-то прошептал второму секретарю, тот вышел из кельи и спустя несколько минут вернулся с миской супа. Отец Антонию протянул ее епископу:

- Сеньор, пожалуйста, поешьте. Епископ отвернул голову:

- Я не могу есть.

- Но со вчерашнего утра вы не брали в рот и макового зернышка. Я умоляю вас съесть хотя бы пару ложек.

Отец Антонио встал на колени, зачерпнул ложку дымящегося супа и поднес ее к губам епископа.

- Ты очень добр, - сказал тот. - Я не достоин такой заботы.

Чтобы не казаться неблагодарным, он проглотил содержимое ложки, и монах стал кормить его, как больного ребенка. Когда епископ поел, отец Антонио отставил миску и, оставаясь на коленях, осмелился коснуться его руки.

- Не огорчайтесь, сеньор, девушка обманута дьяволом.

- Нет, это моя вина. Я просил божественного знака, и небеса мне его даровали. В моем тщеславии я возомнил себя достойным совершить то, что удается лишь святым, избранным господом богом. А я - грешник и справедливо наказан за свое высокомерие.

- Все мы грешники, сеньор, но я удостоен чести много лет жить рядом с вами, и мне лучше других известна ваша безграничная любовь к ближним и неустанная забота о страждущих.

- Это говорит твоя собственная доброта, сын мой. Твоя привязанность ко мне, против которой я часто предостерегал тебя и которую ничем не заслужил.

Отец Антонио с болью в сердце всматривался в изможденное лицо епископа, все еще сжимая его худую руку.

- Позвольте мне почитать вам, сеньор. Я бы хотел узнать ваше мнение о том, что записал несколько дней назад.

Епископ почувствовал, как опечалился бедный монах из-за того, что он не смог совершить чуда. Его глубоко тронуло, что отец Антонио, забыв про собственные горести, делал все, чтобы отвлечь и успокоить его самого. Раньше он никогда не соглашался слушать записки трудолюбивого секретаря, но сейчас не нашел в себе сил отказать.

- Почитай, сын мой. Я с удовольствием послушаю. Отец Антонио, с пылающими от радости щеками, поднялся на ноги, взял со стола стопку густо исписанных листов и сел на стул. Второй секретарь опустился на пол рядом с ним, и отец Антонио начал читать.

Он выбрал отрывок, описывающий торжественное объявление эдикта веры, auto da fe, которое увенчало карьеру фра Бласко в Святой палате, как упоминалось ранее, доставило безмерное удовольствие принцу, теперь королю Филиппу Третьему, и во многом послужило причиной назначения инквизитора епископом Сеговии.

Торжественная церемония состоялась в воскресенье, чтобы никто не мог найти предлог и уклониться от присутствия при совершении столь важного события. Участвовать в аутодафе считалось делом богоугодным. Для привлечения еще большего числа зрителей каждому полагалась индульгенция сроком на сорок дней. На центральной площади Валенсии воздвигли три огромных трибуны: одну для инквизиторов, чиновников Святой палаты и священнослужителей, вторую для городских властей и дворянства и третью - для грешников и их духовных пастырей. Празднество началось прошлым вечером пышной процессией водружения хоругви инквизиции. Первыми под алым полотнищем с королевскими гербами прошли представители знатнейших родов города, за ними - монахи с белым крестом. Замыкал шествие приор доминиканского монастыря с хоругвью зеленого креста, окруженный монахами своего ордена с факелами в руках. Зеленый крест водружался над алтарем на трибуне инквизиторов, и доминиканцы охраняли его всю ночь. Белый крест отнесли на quemadero, кемадеро, площадь, где сжигали осужденных, которая охранялась солдатами, в чьи обязанности входила и подготовка костров.

В ночь перед аутодафе инквизиторы посещали приговоренных к сожжению, сообщали им об их участи и приставляли к каждому двух монахов, чтобы облегчить несчастному встречу с господом богом. Но в ту ночь отец Балтазар, младший инквизитор, остался в постели, мучаясь от колик, упросив дона Бласко освободить его от этого неприятного дела.

На заре у зеленого креста отслужили мессу и перенесли хоругвь к тюрьме инквизиции. Заключенных и монахов покормили завтраком и вывели из камер. Первых одели в sambenito, желтые туники, на одной стороне которых были написаны имена, место жительства и совершенные преступления, а на другой нарисованы языки пламени, у тех, кого ждал костер. В одной руке каждый нес зеленый крест, в другой - зажженную свечу. Во главе процессии шел священник с крестом, обернутым в черное, и псаломщик, за ними - раскаявшиеся грешники, далее несли изображения или скелеты тех, кто, покинув Испанию или умерев естественной смертью, избежал справедливой кары. И наконец - приговоренные к сожжению, в сопровождении монахов, проведших с ними ночь. Дворянин высокого происхождения нес ларец красного бархата, инкрустированный золотом, в котором лежали приговоры. Замыкали шествие приор доминиканского монастыря с хоругвью Святой палаты и инквизиторы.

Стоял прекрасный солнечный день, когда у молодых и старых играет кровь и особенно остро чувствуется радость жизни. Процессия медленно продвигалась по кривым улочкам, пока не достигла площади. Не только с полей и оливковых рощ, разбросанных вокруг Валенсии, но и с виноградников Аликанте и плантаций финиковых пальм Элче стекались в город толпы людей. Окна окружавших площадь домов сверкали богатыми нарядами аристократии. Принц и его свита наблюдали за церемонией с балкона ратуши. Осужденных рассаживали на отведенной им трибуне в соответствии с тяжестью совершенных ими преступлений. Нижние скамьи занимали совершившие мелкие прегрешения, верхние - более серьезные. На двух кафедрах восседали судьи. Секретарь зачитал текст клятвы, согласно которой все присутствующие обязывались повиноваться Святой палате и способствовать ей в полном искоренении ереси и еретиков. Затем оба инквизитора поднялись на балкон к принцу, и тот на Евангелии поклялся защищать католическую веру и Святую палату, наказывать еретиков и вероотступников и всячески поддерживать инквизицию в ее борьбе за чистоту истинной веры.