Габриэль Маркес - Проклятое время Страница 13

– Двадцать пять сентаво!

– Двадцать пять сентаво, – твердо и почти без акцента повторил сириец.

Доктор Хиральдо наблюдал разгрузку баркасов до самого конца. Именно он обратил внимание алькальда на могучую, величественную, как языческий идол, женщину с несколькими браслетами на руках. Было похоже, что под своим ярким разноцветным зонтом она решила дождаться конца света. Большого интереса новоприбывшая у алькальда не вызвала.

– Укротительница, похоже, – предположил он.

– Да, в известном смысле, – сказал доктор, будто откусывая каждое слово похожими на заостренные камешки зубами. – Теща Сесара Монтеро.

Лейтенант двинулся дальше. Взглянул на часы: без двадцати пяти четыре. У ворот участка дежурный доложил ему, что падре Анхель прождал его полчаса и вернется к четырем.

Не зная, как убить время, он снова вышел на улицу, увидел зубного врача в окне кабинета и подошел попросить у него огонька. Доктор Эскобар посмотрел на его еще припухшую щеку.

– Уже прошло, – сказал алькальд и открыл рот.

Зубной врач заметил:

– Не мешало бы надеть на некоторые зубы коронки.

Алькальд поправил на поясе револьвер.

– Я к вам зайду когда-нибудь, – сказал он решительно.

Лицо зубного врача ничего не выражало.

– Приходите когда хотите – может, сбудутся мои надежды и вы откинете копыта у меня в кабинете.

Алькальд хлопнул его по плечу.

– Не сбудутся, не дождетесь! – весело сказал он. И вскинув руки, добавил: – Мои зубы превыше всех партийных свар.

* * *

– Так ты не желаешь обвенчаться?

Жена судьи Аркадио села удобнее, расставив ноги.

– На это нет никакой надежды, падре, – ответила она. – А уж теперь, когда я скоро рожу ему сына, даже разговора об этом быть не может.

Падре Анхель перевел взгляд на реку. Течением несло огромную коровью тушу; на ней сидели несколько стервятников.

– Но ведь ребенок будет незаконнорожденный.

– Его это не волнует, – сказала женщина. – Аркадио обращается со мной хорошо, а если я женю его на себе, он будет чувствовать себя связанным, и мне придется за это расплачиваться.

Она сбросила деревянные шлепанцы и сидела теперь, сжимая пальцами ног перекладину табурета. Веер лежал у нее в подоле платья, а руки она скрестила на своем большом животе.

– Ни за что на свете, падре, – повторила она, видя, что тот хранит молчание. – Дон Сабас купил меня за двести песо, пользовался мною три месяца и почти голую выбросил на улицу. Я бы умерла с голоду, не подбери меня Аркадио. – Она впервые посмотрела на падре в упор. – Или сделалась шлюхой.

Падре Анхель уговаривал ее уже шесть месяцев.

– Ты должна заставить его жениться на тебе, создать семью. Ведь сейчас не только твое положение непрочно – ты служишь дурным примером всему городку.

– Лучше уж все делать в открытую, – сказала она. – Другие делают то же, но только при потушенном свете, тайком. Разве вы не читали листки?

– Это все клевета, – сказал падре. – Тебе надо узаконить свое положение и оградить себя от сплетен.

– Себя? – удивилась она. – Мне себя ни от чего ограждать не надо, я вся как на ладони. Поэтому никто и не тратит время на анонимки про меня, а вот дома «приличной» публики на площади все обклеены бумажками.

– Ты упряма и невежественна, – сказал падре, – но по милости Божьей встретила человека, который относится к тебе с уважением. В благодарность за одно это ты должна обвенчаться и сделать свой союз законным.

– Это все я не могу уразуметь, – сказала она, – но сейчас у меня, беременной, есть крыша над головой и еды хватает.

– Ну а если он тебя бросит?

Она закусила губу, а потом с кокетливой улыбкой ответила:

– Не бросит, падре. Я знаю, что говорю.

Но падре Анхель не хотел признать себя побежденным. Он посоветовал ей хотя бы ходить к мессе. Она сказала, что когда-нибудь «на днях» придет.

И падре в ожидании встречи с алькальдом продолжил прогулку. Один из сирийцев, желая заговорить, обратил его внимание на хорошую погоду, однако голова священника была занята другим. Его интересовал цирк, выгружавший в ярком свете солнца своих перепуганных зверей. Он простоял, наблюдая за ними, до четырех часов.

Простившись со стоматологом, алькальд увидел падре, идущего ему навстречу.

– Мы точны, – сказал он, протягивая священнику руку. – Точны, даже если нет дождя.

Падре, уже собиравшийся подняться по крутой лестнице казармы, отозвался:

– …и не наступает конец света.

Пока шла исповедь, алькальд сидел в коридоре. Он вспоминал цирк, женщину, которая висела, вцепившись во что-то зубами, на высоте пяти метров, и мужчину в голубой, расшитой золотом униформе, отбивавшего барабанную дробь.

Падре Анхель вышел из комнаты Сесара Монтеро через полчаса.

– Все? – спросил алькальд.

Падре Анхель окинул его гневным взглядом.

– Вы совершаете преступление, – сказал он. – Уже больше пяти дней у этого человека не было во рту ни крошки. Если он еще жив, то только благодаря своей конституции.

– Что поделаешь, если он сам не хочет, – равнодушно сказал алькальд.

– Неправда, – спокойно, но решительно возразил падре. – Это вы приказали не давать ему есть.

Алькальд погрозил пальцем:

– Осторожно, падре, вы нарушаете тайну исповеди.

– Это не входит в исповедь.

Алькальд вскочил на ноги.

– Не лезьте в бутылку, – неожиданно рассмеявшись, сказал он. – Если это вас так волнует, мы поправим дело прямо сейчас.

Он позвал полицейского и приказал, чтобы Сесару Монтеро принесли обед из гостиницы.

– Пусть пришлют жареную курицу пожирнее, тарелку картошки и миску салата, – сказал он. И, повернувшись к падре, добавил: – Все за счет муниципалитета. Чтобы вы видели, что в нашем городке все стало по-новому.

Падре Анхель опустил голову.

– Когда вы его отправите?

– Баркасы уходят завтра, – сказал алькальд. – Если сегодня вечером он проявит благоразумие, его отправят завтра же утром. Ему бы следовало понять, что я делаю ему одолжение.

– Дороговато обходится одолжение, – сказал падре.

– Все одолжения стоят денег, – отозвался алькальд.

Он посмотрел в прозрачно-голубые глаза падре Анхеля и спросил:

– Надеюсь, вы довели это до его сознания?

Не ответив, падре Анхель спустился по лестнице и глухо буркнул снизу слова прощания. Алькальд пересек коридор и без стука вошел к Сесару Монтеро.

В комнате были лишь умывальник, стул и железная кровать. Сесар Монтеро, небритый, в той же одежде, что надел дома во вторник на прошлой неделе, лежал на кровати. Взгляд его, когда он услышал голос алькальда, даже на миг не сдвинулся с точки, в которую был устремлен.

– Теперь, когда ты уладил свои дела с Богом, – сказал алькальд, – самое время уладить их и со мной.

Он подтащил стул к кровати, сел на него верхом, навалившись грудью на плетеную спинку. Сесар Монтеро внимательно разглядывал балки потолка. Он не казался удрученным, хотя опущенные углы губ свидетельствовали о бесконечном и мучительном разговоре с самим собой.

– Нам с тобой ни к чему ходить вокруг да около, – услышал он. – Завтра тебя отправят. Если тебе повезет, через два, может, три месяца приедет следователь по особым делам. Мы должны будем обо всем ему рассказать. Он уедет следующим же баркасом, убежденный в том, что ты дурак из дураков.

Наступила пауза, но Сесар Монтеро был невозмутим, как прежде.

– Потом судьи и адвокаты вытянут из тебя самое меньшее двадцать тысяч песо, а может быть, и больше, если инспектор сообщит им, что ты миллионер.

Сесар Монтеро повернул к нему голову. Хотя движение было едва заметным, пружины кровати скрипнули.

– И в конце концов, – вкрадчиво продолжал алькальд, – после всей этой бумажной волокиты тебе, если повезет, дадут два года.

Взгляд безмолвного собеседника остановился на носах его сапог, а потом пополз вверх. Когда глаза Сесара Монтеро встретились с глазами алькальда, тот еще говорил, но теперь уже другим тоном.

– Всем, что ты имеешь, ты обязан мне, – говорил алькальд. – Был приказ тебя ликвидировать, убить тебя из засады и конфисковать скот, чтобы правительство могло покрыть огромные расходы на выборы по нашему департаменту. Ты прекрасно знаешь, что другие алькальды в других округах так и поступали. Но я приказа не выполнил.

Только теперь он почувствовал, что Сесар Монтеро размышляет. Алькальд вытянул ноги и, упершись грудью в спинку стула, ответил на не высказанное вслух обвинение:

– Ни одного сентаво из того, что ты заплатил за свою жизнь, мне не досталось – все пошло на организацию выборов. Сейчас новое правительство решило, что должны быть мир и гарантии для всех – и у меня, как прежде, только мое паршивое жалованье, а ты не знаешь, куда девать деньги. Ничего не скажешь – ты зря время не терял.

Медленно и с трудом Сесар Монтеро начал подниматься. Когда он встал, алькальд увидел себя со стороны, такого маленького и грустного, перед этим монументальным зверем. Взгляд, которым алькальд проводил Сесара Монтеро до окна, загорелся каким-то странным огоньком.