Йозеф Вестфален - На дипломатической службе Страница 14

-- Wuthering Heights (13), -- сказал он.

-- You are the one and only diplomat who ever read Emily Bronte, (14) -- сказала она.

С того момента Элизабет Пич всегда откладывала бумаги в сторону, когда Дуквиц приходил к бассейну, и они беседовали. Иногда по-английски, иногда по-немецки. Немецкий у нее был великолепный, но она постоянно уверяла его в обратном:

-- Я не могу выразить себя, Гарри.

Итак, она называла его Гарри, выговаривая это имя не по-английски, а чтобы отличить его от бесчисленных англо-американских Гарри, с красивым темным "а" и именно берлинским горловым "р".

-- Вы как те богачи, -- сказал Гарри, -- они тоже постоянно жалуются, что состояние у них совсем не так велико.

Элизабет сказала:

-- Dear God (15), вас мне следует остерегаться, -- и что-то почувствовалось, или должно было почувствоваться, словно от Гарри исходила опасность для ее брака.

Муж окликнул ее из бассейна, чтобы она посмотрела, как дети научились плавать. "Betty" назвал он ее. Но Betty крикнула, не оборачиваясь:

- I'm just talking. (16) -- Она прокричала это без выражения прямо в лицо Гарри, как бы она крикнула в свои бумаги. Гарри сказал, что для тех людей, к которым она сейчас не оборачивается, в ней есть что-то от изрядной невменяемости. Слово "невменяемость" Элизабет Пич не поняла и попросила перевести. Зараженный ее манерой полиглотства, Гарри высокомерно сказал по испански: presente-ausente. Так называлась одна латино-американская пластинка. Элизабет была очарована. Ее муж Джордж говорит только лишь по-английски, сказала она. Гарри был польщен, однако нашел замечание неуместным и решил, что потом подойдет к бортику и поговорит с Джорджем о Betty в ее отношении к успехам детей в плавании. Через неделю Гарри принялся размышлять о том, как оно было бы, если бы мужем Элизабет был не этот морж фон Джордж, а Гарри. Он представил себе, как Бетти постепенно поняла бы, что он никогда не читал ни одного романа сестер Бронтё, что он не знает ни итальянского, ни испанского, лишь парочку цитат на том и другом, правда, неплохих. Короче говоря, что вообще-то он авантюрист.

-- А вы знаете, что я авантюрист? -- сказал он как-то раз.

-- Поэтому вы мне нравитесь, -- ответила Бетти.

Все умные люди авантюристы. Ее фильм про женщин Африки тоже чистой воды авантюра. Она же понятия не имеет об африканских женщинах. Прочла дюжину-другую спорных книжек, пообщалась с их авторами, побеседовала с несколькими африканками, разумеется, нетипичными, но вполне подходящими для европейского телефильма. А когда фильм будет готов, ее будут считать специалистом по африканским женщинам.

Подобое было и в профессиональном багаже Гарри. Дипломаты тоже известны тем, что ни о чем понятия не имеют, и только делают вид "будто бы". Бетти рассказала ему, что в Англии есть серия книг под названием "Bluff Your Wife", "Bluff Your Wife in Art", "Bluff Your Wife in Business" ну и так далее. "Bluff Your Wife in Sex" (17), спросил Гарри, тоже есть? Это было конкретным указанием на то, что в его часах бесед с Элизабет помехой выступал все возрастающий недостаток эротики. В конце концов, женщина она привлекательная, и между ними могло бы быть немного больше, считал он. Но Бетти сказала, что конечно, разумеется, в серии есть книга про то, как блефовать с помощью секса. Она проговорила это, словно внезапно утомившись, и Гарри рассердился. Это произошло что-то около месяца назад.

И вот Гарри с нетерпением вскрывает письма из Лондона и читает:

"Дорогой Гарри, дорогой Дуквиц, дорогой исполнительный помощник, дни с Вами были безусловно заразительны. То, что можно обращаться к Вам "дорогой Дуквиц", кажется мне изрядно комичным. Может ли человек по имени Дуквиц быть милым вообще? Имя -- разумеется, только имя -- отталкивает или вызвает смех. А Вас зовут фон Дуквиц. Это же означает "Монокль в глазу", корректно (Простите, о простите меня!), не настолько симпатично, но несмотря ни на что мило, даже более чем мило -- можно себе представить... Даже если Ваш "фон" вечно напоминает мне излюбленную шутку моего отца о "телеФОНах" и "телеГРАФах". Вот Вам опять то знаменитое английское желание шутить, которым я иногда разрушаю Ваш серьезный язык. О, с этим языком у меня чертовские проблемы, так жаль, Гарри, что Вы не узнали меня в одиночестве, в моем собственном обстоянии! Но тогда Вы бы меня поняли до конца, а я ненавижу, если меня понимают. Un po di misterio, un po di tiramisu, non е vero? И тем не менее Вы, по иронии судьбы, тот единственный, кто меня знает, мое прошлое равно как и мое будущее, о чем я сама хотела бы знать больше. Кстати, а Вы знаете, что тезкой моей является не королева, а браунинг Баррета?"

Затем следовали некоторые разглагольствования о ее работе в качестве телевизионного редактора, которую она проклинала. Письмо заканчивалось так: "Давайте писать письма, хватит телефонов, довольно телевизора, долой газеты, назад в прошлое столетие, когда человека меньше информировали. С приветом к Вам из вероломного Альбиона Ваша Элизабет".

Гарри трижды прочел письмо, но так и не все понял. Элизабет была действительно немного мистической. Что бы это значило: единственный, кто меня знает? Он стал вспоминать послеполуденное времяпровождение около бассейна. Элизабет листала гигантскую книгу по искусству, килограммов на пять, которую она приволокла из Лондона в Африку, потому что, по ее словам, хотела сравнить изображения женщин в Европе с портретами африканок. Она полистала, поискала, и наконец показала Гарри одну картину:

-- Look! (18)

Это было одно из изображений "Суда Париса". Парис лениво облокотился на дерево и рассматривал трех богинь, три красивых, худых модели эпохи Возрождения, свободно демонстрировавших себя для вынесения приговора.

-- А вы бы хотели оказаться на его месте? -- спросила Элизабет.

Гарри ухмыльнулся:

-- Не знаю.

Элизабет указала на лицо Париса:

-- Он прекрасен в своей нерешительности.

Хотелось ли ей направить беседу на заброшенную тему секса? Во всяком случае, замечание было странным. Дуквиц соответственно громко рассмеялся. Джорж на секунду задержал команду "one-two-three" (19), сопровождатвшую плавательные движения молодняка. Элизабет взяла толстый фломастер и посередине репродукции написала фразу: "Решайтесь же, мой господин!" Гарри подумал, что бы произошло, накинься он сейчас на Бетти с бурыми объятиями.

Через два дня Джордж и дети изчезли из бассейна. "Они пошли на это фольклорное меропрятие", -- сказала Бетти. Жители Яунде праздновали какую-то дату с танцами и хороводами. А поскольку в Яунде не происходило ничего особенного, все служащие всех посольств влоть до телефонистов и секретарей устремились на праздник. "А почему вы здесь?" -- спросила Элизабет. "Ненавижу фольклор", -- ответил Гарри. Он скорчил гримасу поскольку говорил правду. "Как чудесно вы при этом выглядите," -- сказала Элизабет и провела пальцами вдоль сомкнутых бровей Гарри. Гарри подхватил ее руку, и, находя глупой затею целовать тыльную сторону ладони и желая быть чуть более страстным, повернул руку ладонью вверх и припал к ней, скорее смущенно, чем лихо. "Don't do that, Duckwitz" (20), -- сказала Элизабет и отняла руку. В собственных глазах Гарри выглядел восемнадцатилетним. Тогда это тоже было чем-то вроде обязанности. Следовало использовать каждый момент, позволявший эротические порывы! С тех пор ничего не изменилось. Только из-за того, что они были одни, он полагал, что следут как можно смелее искать близости с Бетти. Но поскольку настроение было другое, ничего не произошло. Он вновь отступил в надежную область общего настроя беседы. Он сказал: "Терпеть не могу это битье в барабаны. Фольклор всегда связан с этими барабанами. При каждом ударе думаешь про нацистов. Какая мерзость!"

-- Oh, yes, (21) - очень тепло сказала Элизабет. И у Гарри возникло чувство, что за это милое согласие, пожалуй, стоит благодарить невозобновление его попыток к сближению.

Стало тихо. С одной из площадей доносились пение танцоров и удары в барабаны. "Ну и вопли!" -- сказал Гарри. И добавил:

-- Высшая форма фольклора -- это война.

-- Exactly! (22) -- сказала Элизабет. Потом она посмотрела на Гарри почти сверкющими глазами и записала на листке бумаги: "Высшая форма фольклора это война". Протянув листок Гарри, она сказала:

-- Сохраните, вы можете этим гордиться.

И вот Гарри подошел к своему письменному столу, достал из ящика заботливо сохранненый листок и стал изучать сентенцию, словно она могла послужить ключом к разгадке некой тайны. Теперь, через полтора месяца после того дурацкого праздника, сентенция, восхваленная Элизабет, больше не имела настоящей силы.

Сейчас актуальной была подготовка к транс-камерунскому ралли, которая доводила его до белого каления. Теперь ралли казалось ему первоначальной формой войны.

Он не знал наверняка, что и думать о письме Элизабет. Он чувствовал себя неуверенно, как в тот последний день, когда они остались вдвоем, и он неудачно рискнул поцеловать ее в ладонь. Ее письмо польстило ему, и он ощутил себя немного влюбленным. В этом были виноваты ее "о", эти маленькие, театральные и все-таки совершенно настоящие "о" в письме. Только в каком же тоне ей ответить? Он прошел в общей зале к словарям, чтобы справиться о браунинге Элизабет Баррет. Но в малом Брокгаузе 50-х годов ничего не было. Он сейчас же закажет приличный словарь в боннском центре. Этот халтурный продукт, уже издали напоминающий об эпохе столиков-"почек" (23), был отвратителен. Штатные управляющие в боннском центре поймут требование Дуквица, обоснованное тем аргументом, что справочной литературе времен холодной войны нечего делать в современном посольстве немецкой федерации. Гарри взял бумагу и ручку, сходил в английское посольство и одолжил там соответствующий том Британской энциклопедии, потом пошел дальше, к итальянскому посольству, уселся на бортик бассейна там, где всегда сидела Элизабет, и, почитав словарь, стал писать: