Эрих Мария Ремарк - На обратном пути Страница 14

– Тихо! – сказал вдруг кто-то.

Сказано было негромко, но шум тотчас прекратился. Зелиг, кряхтя, выбрался из могилы. Весь белый от извести, он смахивал на херувима в сахарной глазури. Вылезли и Козоле с Бетке.

Наверху, опираясь на палку, стоял Людвиг Брайер. До тех пор он лежал у блиндажа, укрытый двумя шинелями, потому что именно тогда у него случился первый жуткий понос.

– В чем дело? – спросил он.

Все трое начали одновременно рассказывать, но Людвиг устало отмахнулся:

– Да не все ли равно…

Фельдюк заявил, что Козоле пихнул его в грудь. Козоле опять вскинулся.

– Тихо, – повторил Людвиг. Стало тихо. – Ты все жетоны собрал, Альберт?

– Да, – ответил Троске и шепотом, чтобы Козоле не услышал, добавил: – Шрёдер тоже там.

Альберт и Людвиг быстро переглянулись, и Людвиг сказал:

– Значит, все-таки не попал в плен. Где он?

Альберт повел его по ряду тел. Следом двинулись Брёгер и я, потому что мы учились вместе со Шрёдером. Троске остановился перед трупом, голова которого была прикрыта мешком. Брайер нагнулся. Альберт попытался его оттащить.

– Не открывай, Людвиг.

Брайер обернулся и спокойно ответил:

– Нет, Альберт, надо открыть.

Верхнюю часть тела Шрёдера искорежило до неузнаваемости. Она стала плоской, как камбала. Лицо состругано в доску, черная кривая дырка с веночком зубов указывала, где когда-то находился рот. Брайер молча снова накрыл лицо.

– Он знает? – спросил Людвиг, посмотрев в сторону Козоле.

Альберт покачал головой:

– Надо, чтобы фельдюк ушел. Иначе быть беде.

Шрёдер и Козоле дружили. Мы, правда, никогда этого не понимали, потому что Шрёдер был нежный, хрупкий, словно ребенок, полная противоположность Фердинанду, но тот оберегал его прямо как мать.

Позади кто-то засопел. Подошедший Зелиг выпучил глаза.

– Такого я еще не видел, – пробормотал он. – Как это случилось?

Никто не ответил, потому что вообще-то восемь дней назад Шрёдер должен был отправиться в увольнение, но из-за Зелига это накрылось, поскольку фельдюк терпеть не мог ни его, ни Козоле. И вот Шрёдер погиб.

Мы отошли, в эту минуту мы не могли видеть фельдюка. Людвиг опять укрылся шинелями. Остался один Альберт. Зелиг не мог отвести глаз от тел, освещенных выглянувшей из-за облаков луной. Пригнув жирный торс, он всматривался в потускневшие лица: непостижимое выражение ужаса на них было сковано почти кричащим безмолвием.

Альберт холодно сказал:

– Вам лучше произнести молитву и уйти.

Фельдфебель вытер лоб и пробормотал:

– Не могу.

Его охватил жуткий страх. Мы-то хорошо это знали: неделями ничего, а потом вдруг какая-нибудь неожиданность валит тебя с ног. Пошатываясь, с зеленым лицом, Зелиг ушел.

– А он думал, здесь кидаются леденцами, – сухо заметил Тьяден.

Дождь усилился, и наше терпение было на исходе. Фельдюк не возвращался. В конце концов мы вытащили из-под шинелей Людвига Брайера, и он тихо прочитал «Отче наш».

Мы перенесли погибших в могилу. Вайль помогал. Я заметил, как он дрожит. Почти неслышно он шептал:

– Мы за вас отомстим.

И еще, и еще. Я посмотрел на него с удивлением.

– Что с тобой? – спросил я. – Как будто впервые. Долгонько тебе придется мстить.

После этого он уже ничего не говорил.

Когда мы уложили первый ряд, Валентин и Юпп приволокли плащ-палатку.

– Этот еще жив, – сказал Юпп, кивнув на одно из тел, и расстелил палатку.

Козоле бросил взгляд на раненого.

– Недолго, – сказал он. – Ладно, подождем.

Раненый прерывисто хрипел. При каждом выдохе с подбородка стекала кровь.

– Может, его унести? – спросил Юпп.

– Тогда он тут же умрет, – Альберт показал на кровь.

Мы уложили раненого в сторонке. Им занялся Макс Вайль, а мы вернулись к работе. Теперь мне помогал Валентин. Мы опустили Глазера.

– Господи, жена, жена… – пробормотал Валентин.

– Осторожно, Шрёдер, – отпуская плащ-палатку вниз, крикнул Юпп.

– Тише ты! – прошипел Брёгер.

Тело еще было у Козоле на руках.

– Кто? – недоуменно спросил он.

– Шрёдер, – ответил Юпп, думая, что Фердинанд уже знает.

– Что ты несешь, идиот, он в плену! – яростно крикнул Козоле.

– Все верно, Фердинанд, – кивнул стоявший рядом Альберт Троске.

Мы замерли. Козоле, не говоря ни слова, опять выпихнул тело из могилы, вылез сам и осветил Шрёдера фонариком. Он почти приник к остаткам лица, как будто что-то искал.

– Слава богу, фельдюк ушел, – прошептал Карл.

Мы, затаив дыхание, ждали, что сейчас будет. Козоле встал.

– Лопату, – коротко сказал он.

Я передал ему лопату. Мы думали, дело кончится смертоубийством, душегубством, но Козоле просто принялся копать.

Он сделал для Шрёдера отдельную могилу и больше никого не разрешил там хоронить. Сам его и опустил. Про Зелига вообще не думал, так его скрутило.

На рассвете обе могилы были готовы. Раненый тем временем умер, и мы положили его к остальным. Утоптав землю, водрузили кресты. Козоле чернильным карандашом написал на одном, пустом еще кресте имя Шрёдера и повесил на него шлем. Еще раз пришел Людвиг. Мы обнажили головы. Он снова прочитал «Отче наш». Возле него стоял бледный Альберт. В школе он сидел рядом со Шрёдером. Но хуже всех было Козоле, он совсем посерел, осунулся и как воды в рот набрал.

Некоторое время мы стояли молча. Дождь все лил и лил. Потом появились пищевозы. Мы сели поесть. А когда рассвело, из соседнего блиндажа вылез фельдюк. Мы думали, его уже давно ветром сдуло. От Зелига за километр разило ромом, он только сейчас собрался в штаб. Увидев его, Козоле взбеленился. К счастью, рядом оказался Вилли. Он бросился к Фердинанду и удержал его. Но чтобы Козоле не вырвался и не придушил фельдфебеля, нам пришлось потрудиться вчетвером. Целый час ему потребовался, чтобы прийти в себя и сообразить, что так он только нарвется на крупные неприятности. Однако на могиле Шрёдера Фердинанд поклялся поквитаться с Зелигом.

И вот Зелиг за стойкой, Козоле от него в пяти метрах, и оба уже не на фронте. Оркестрион в третий раз наяривает марш из «Веселой вдовы».

– Хозяин, – зовет Тьяден, блестя маленькими глазками, – еще всем шнапса.

– Иду, – отвечает Зелиг и приносит рюмки. – На здоровье, ребята!

Козоле смотрит на него из-под опущенных бровей.

– Мы тебе не ребята, – ворчит он.

Зелиг берет бутылку под мышку.

– Ну, нет так нет, – отвечает он и возвращается к стойке.

Валентин опрокидывает рюмку.

– Пей, Фердинанд, – говорит он, – в этом сермяжная правда.

Вилли заказывает еще. Тьяден уже полупьяный.

– Эй, Зелиг, старая ротная крыса, – орет он, – что, уже не можешь отправить нас на губу? Выпей с нами!

Он с такой силой опускает руку на плечо бывшему командиру, что тот аж икает. Год назад Тьяден за такое отправился бы под трибунал или в психлечебницу.

Козоле переводит взгляд со стойки на свою рюмку и обратно, на стойку и толстого услужливого трактирщика за пивными кранами.

– Это совсем другой человек, Эрнст, – качает он головой, обращаясь ко мне.

Я думаю о том же. Просто не узнаю Зелига. Он для меня так сросся с формой и блокнотом, что я не мог представить его в рубашке, да еще за пивной стойкой. А сейчас он поднимает рюмку, позволяя Тьядену, который раньше был перед ним вошью, тыкать и хлопать себя по плечу. Как изменился мир!

Вилли пихает Козоле в бок:

– Ну?

– Не знаю, Вилли, – смущенно говорит Фердинанд. – Все думаю, начистить ему морду или нет. Мне казалось, будет иначе. Посмотри, как он извивается перед клиентом, жополиз. Как-то уже не хочется.

Тьяден все заказывает и заказывает. Ему доставляет огромное удовольствие видеть, как командир ради него подскакивает.

Зелиг и сам уже немало принял. Его бульдожья морда пылает, отчасти из-за спиртного, отчасти от хозяйской радости.

– Предлагаю мировую, – говорит он. – Угощаю всех ромом.

– Что?! – говорит Козоле и встает.

– Ромом. У меня в шкафу еще пузырек. – И Зелиг с невинным видом отправляется за бутылкой.

Козоле оторопело смотрит ему вслед.

– Он просто забыл, Фердинанд, – высказывает гипотезу Вилли. – Иначе бы не рискнул.

Вернувшись, Зелиг разливает ром. Козоле вскидывается:

– Ты что, уже не помнишь, как со страха лакал ром? Тебе бы сторожем в морг!

Зелиг делает примирительный жест рукой.

– Все давно быльем поросло. Уже почти неправда.

Фердинанд замолкает. Если бы Зелиг ответил грубостью, немедленно началась бы буча. Но такая непривычная уступчивость повергает Козоле в растерянность и нерешительность.

Тьяден тянет носом, мы тоже принюхиваемся. Ром отличный. Но Козоле отпихивает рюмку.

– Не надо меня тут угощать.

– Э-э, – шумит Тьяден, – мог бы мне отдать! – И подбирает пальцами то, что еще можно спасти. Немного.

Пивная постепенно пустеет.

– Закрываемся, – кричит Зелиг, опуская ставни.

Мы встаем.