Чарлз Метьюрин - Мельмот скиталец Страница 153

Бывает иногда такое душевное состояние, когда " обыкновенный человеческий голос превращается для тебя в вещание оракула, когда ты слышишь его и, вместо того чтобы попросить, чтобы тебе разъяснили относящиеся к твоей судьбе слова, покорно ждешь, что еще тебе скажет голос. В таком вот состоянии Элинор, отойдя от окна, медленными шагами направилась к говорившей и с каким-то ужасающим спокойствием спросила:

- Он окончательно все решил?

- Да, окончательно.

- И больше нечего ждать?

- Нечего.

- И ты все это слышала от него, от него самого?

- Да, слышала, и знаешь что, дорогая Элинор, давай не будем никогда больше говорить об этом.

- Никогда! - ответила Элинор. - Никогда!

Правдивость и чувство собственного достоинства, которые отличали Маргарет, не оставляли ни малейшего сомнения в истинности сказанных ею слов; и, может быть, именно поэтому Элинор больше всего хотелось этим словам не поверить. Когда нас одолевает тоска, мы неспособны смириться с истиной: ложь, которая может на какой-то миг опьянить нас, дороже той истины, которая несет с собою разочарование, длящееся всю жизнь.

"Я ненавижу его, потому что он говорит мне правду", - вот естественные для человека слова - будь он рабом силы или рабом страсти.

* * * * * *

Были и другие признаки, которые не укрылись бы от самого поверхностного наблюдателя и которые поражали ее на каждом шагу. Чувство, которое светилось у него в глазах, трепетало у него в сердце и прорывалось в каждом слове и каждом взгляде, было не что иное, как любовь к Маргарет, и здесь не могло быть ошибки. Но Элинор все же осталась в замке и, видя и хорошо понимая все, что происходит, сказала себе: "Может быть". Это последнее слово, которое слетает с уст тех, которые любят.

* * * * * *

Теперь она ясно видела, чувствовала всем существом своим, как день ото дня растет привязанность Джона Сендела к Маргарет; и она все же тешила себя надеждой, что сумеет помешать их союзу, что ей, может быть, удастся еще с ним _объясниться_. Когда страсть не находит себе настоящей пищи, невозможно даже предположить, на что она кинется, какими невероятными путями она, подобно голодающему гарнизону, начнет промышлять себе еду, лишь бы только продлить как-нибудь свое жалкое существование.

Элинор перестала уже добиваться сердца того, кто значил для нее все. Она жила теперь только тем, что видела его глаза. Она думала: "Лишь бы он улыбнулся, хоть и не мне, я все равно счастлива; благословенна та земля, на которую падают лучи солнца". Потом она стала довольствоваться меньшим. "Только бы я могла находиться там, где он, - думала она, - пусть улыбки его и душа отданы другой, какой-нибудь блуждающий луч коснется и меня, а большего мне не надо!".

Любовь в изначальной сути своей, когда она зарождается в нас, чувство возвышенное и благородное. Мы всегда стараемся наделить предмет нашей любви и физическим, и нравственным совершенством, и достоинства его как бы передаются и нам оттого уже, что мы способны восхищаться столь дивным и возвышенным созданием; но такая вот расточительная, безрассудная щедрость воображения нередко приводит к тому, что сердце становится несостоятельным должником. Когда же наступает жестокая пора разочарования, любовь готова вынести все унижения; она может довольствоваться небрежной снисходительностью любимого существа - взглядом, прикосновением руки, пусть даже редким и случайным; брошенного ей, пусть даже ненароком, ласкового слова достаточно, чтобы поддержать ее жалкие дни. В начальном своем периоде она, как человек до грехопадения: он упивается благоухающими цветами рая и наслаждается общением с божеством; в последний же период это тот же самый человек, который трудится в поту среди терновника и осота только ради того, чтобы заработать себе кусок хлеба и совсем не думая о том, чтобы сделать жизнь свою радостной, полезной или приятной.

* * * * * *

Около этого времени ее тетка-пуританка предприняла серьезные действия, чтобы вырвать Элинор из сетей врага. Она написала ей длинное письмо (стоившее большого напряжения женщине уже пожилой и совершенно не привыкшей писать письма), в котором заклинала отступницу возвратиться к той, что направляла ее в дни юности, и к завету ее бога, прийти в его вечные объятия, пока длани его еще протянуты к ней, и укрыться во граде господнем, пока врата его еще отверсты для нее. Она убедительно доказывала племяннице истинность, силу и благость Учения Кальвина {51}, которое она именовала истинным Евангелием. Она отстаивала и защищала его с помощью искусных метафизических рассуждений и всей своей осведомленности в Священном писании, а знала она его неплохо. И она прочувственно напоминала ей, что рука, написавшая эти строки, будет уже не в состоянии просить ее обо всем этом второй раз и что, может быть, станет прахом к тому дню, когда письмо это придет по назначению и племянница сможет его прочесть.

Читая его, Элинор плакала, но этим все и ограничилось. Плакала она от волнения, охватившего ее физическое существо, а отнюдь не от жалости и сочувствия. Никакая сила не может вызвать такого очерствения сердца, как страсть, которая, казалось бы, должна его больше всего смягчить. Она, однако, ответила на полученное письмо, и ей это стоило едва ли не большего труда, чем ее совсем уже слабой, умирающей тетке. Она призналась ей в том, что окончательно потеряла веру в бога и сожалеет об этом, тем более, писала она, что "_я чувствую, что печаль моя неискренна_".

* * * * * *

"О господи, - продолжала Элинор, - ты, который наделил сердце

мое такой огненной силой, ты, который вложил в него такую великую,

такую безраздельную и самозабвенную любовь, ты сделал это не

напрасно: в мире более счастливом, а может быть, еще даже, и в нашем,

когда настанет конец всем мукам, ты обратишь сердце мое к существу

более достойному, чем то, которое я некогда почитала твоим земным

воплощением. Как ни далеки от нас звезды в небе и каким тусклым нам

ни кажется с земли их свет, рука Всемогущего не напрасно зажгла их.

Дивный свет их предназначен для далеких и более счастливых миров, и

луч веры, который так слабо мерцает для глаз, затуманенных земными

слезами и едва от них не ослепших, может быть, разгорится еще снова,

когда мое разбитое сердце откроет путь к обители отдохновения.

* * * * * *

Не думайте, дорогая тетя, что, если я утратила сейчас веру, я

утратила и надежду вновь ее обрести. Разве тот, кто непогрешим, не

сказал грешнице {52}, что прегрешения ее простятся ей за то, что она

_много возлюбила_? Так неужели же этот дар любви сам по себе не

доказывает, что настанет день, когда он будет более достойным образом

направлен и более счастливо употреблен.

* * * * * *

О, до чего я несчастна! В эту минуту голос из глубин сердца

спрашивает меня: "_Кого_ же ты так безмерно любила? Мужчину или бога,

если ты осмелилась сравнивать себя с той, что плакала, став на колени

- и не перед земным Идолом, а у ног воплощенного божества?".

* * * * * *

Может, однако, статься, что ковчег, носившийся по водной

пустыне, обретет тихую гавань и дрожащий от страха путник высадится

на берегах неведомого, но более чистого мира".

* * * * * *

Глава XXXI

Есть дуб неподалеку от пруда

Заросшего, и, говорят, когда-то

В нем смерть нашла страдалица одна,

Как я!.. Но там другое было горе!

abiwtosbios

x x x

...Узнает он,

Когда в волнах мое увидит тело.

Ему подскажет сердце, отчего

Ривиния с собою порешила!

Хом. Роковое открытие {1}

Состояние Элинор с каждым днем ухудшалось, и все живущие в доме это замечали, вплоть до того, что даже стоявший позади ее стула слуга становился день ото дня все печальнее; Маргарет начала уже раскаиваться, что пригласила ее приехать в замок.

Элинор это понимала, и ей хотелось сделать все возможное, чтобы не причинять сестре лишних забот; однако сама она не могла оставаться безучастной к тому, что молодость ее так быстро увядает, что от былой красоты не остается и следа. Само нахождение ее в замке явилось главной причиной снедавшего ее смертельного недуга; но вместе с тем с каждым днем она находила в себе все меньше решимости вырваться оттуда. И она продолжала жить там подобно тем страдальцам, узникам восточных тюрем, которым в еду подсыпают яд и которые обречены на гибель все равно, будут они есть или воздерживаться от пищи.

Однажды доведенная до отчаяния нестерпимою душевной мукой (ибо мукой для нее было жить и видеть, как каждый день Джон Сендел все так же тихо улыбается своей сияющей улыбкой), она призналась в этом Маргарет.

- Не могу я больше вынести этой жизни, не могу! - воскликнула она. Ступать по полу, по которому только что ступала его нога; ждать, когда послышатся его шаги, а когда они наконец раздаются, чувствовать, что пришел не тот, кого ты ждала; видеть, как каждый предмет вокруг отражает его образ, и ни разу, ни разу не увидеть его самого; видеть, как открывается та самая дверь, за которой некогда появлялась его фигура, и не видеть его на пороге, а когда появляется он, то понимать, что он не такой, каким был, понимать, что он тот же самый и вместе с тем не тот, тот же самый для глаз, но совсем другой - для сердца; в муках переходить от сладостных грез к жестокой действительности. О Маргарет, это крушение всех иллюзий, это кинжал, который вонзается мне в сердце; человеческая рука бессильна вытащить его клинок и исцелить от яда, который вместе с ним проник ко мне в кровь.