Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 3 Страница 16

— Что, получил? Приласкался? — услышал Колосов голос Лавровой и беззлобный смех.

— Кобыла, потаскуха лагерная! Тварь!

— Да ты Ещё и так? Так на тебе! На! — в голосе Марины звучал гнев.

Из-за Ящиков, пригибаясь до земли, выскочил водитель. Одной рукой он закрывал голову, а другой — лицо. За ним бежала Лаврова и била Его железным прутом…

— Лаврова, прекратите! — крикнул Юрий, так как вышло, что заступаться надо за парня. — Дикость, варварство! — ругал он Марину.

Она остановилась.

— А меня кто жалеет? Лагерная девка, значит, каждому всё позволено.

Парень уже сидел в кабине. Щека в крови, лоб разбит, глаз затёк.

— Комедь! — ворчал он, и нельзя было понять, сердится или удивляется.

Лаврова подошла и сунула Ему шапку.

— Возьми! Поросёнок ты, поросёнок!

В открытую дверь конторки выглянуло хмурое лицо грузчика.

— Эй, девка! Иди проверь накладные. Погрузку закончили. А то вдруг чего не хватит, опять устроишь скандал.

Марина поправила лохматую шапку на голове и убежала в конторку.

В дверь настойчиво стучали. За окном простуженно завывала пурга. Её порывы, казалось, проникали сквозь стены. Батарея слегка парила.

— Брат Юрка! Ты верно считаешь, что мне тут весело? Чёрта с два! Не откроешь, я могу и плечом! — послышался скрип замка, треск досок, и дверь зашевелилась.

— Валерка! — Юрий вскочил, сбросил крючок и снова забрался под одеяло.

С тех пор как он переехал в эту комнату, у него Ежедневно ночевали командированные. Колосов был рад гостю, но подниматься из тёплой постели и голыми ногами шлёпать по холодному полу, бр… Потому он без энтузиазма отнёсся к позднему стуку.

Валерка ввалился в тулупе, с узлом на плече, белый, как мельник. Он сразу нащупал выключатель, зажёг свет и бросил мешок в угол.

— Ну ты, брат, как и прежде, здоров поспать. Я уже нет, сдаю. Как-никак четвёртый десяток, — говорил он, отряхивая снег. Большой, крепкий, он внёс с собой свежесть зимы, аромат смолы и Ещё беспокойство, которое тщетно пытался скрыть. — Полчаса тарабанил. Боялся, что подниму весь дом. Решил тихонько выдавить все твои запоры.

Юрий уловил несвойственную Валерке суетливость. Он вскочил, содрал с Самсонова тулуп и волнуясь спросил:

— У тебя что-нибудь неладно?

— Если тебя после ста километров дороги продержат полчаса в холодном коридоре, то ты вряд ли будешь веселиться. Всё у меня ладно. — Валерка полез в мешок и стал вытаскивать свёртки. — Я тут кое-что тебе притащил. Один ты теперь, отощал наверняка. Вот немного оленинки. А здесь рыбка: окунёк, щука, хариус, — все это с Куранах-Салы. Ну а это пирог из окуней по-уральски. Ты Ещё на Среднекане частенько вспоминал сие Яство. Так что персонально для тебя с лучком, конечно, сухим, лавровым листиком и прочими приправами.

Юрий схватил Самсонова за плечи и повернул к себе.

— Брось мудрить! Говори, что у тебя? Меня не проведёшь.

Валерка сощурился и долго глядел на лампочку.

— Вот, предлагают поехать на Индигирку начальником нового прииска. А Ещё хочется поработать на рудных месторождениях, ну на вольфраме или в крайнем случае — на олове. Вон сколько рудников открывают.

— Тогда валяй на никель, — усмехнулся Юрий, успокоившись. — Уж Если Ехать, то на Чукотку или Индигирку. Не будь у меня семьи…

— Эх, Юрка, Юрка! — вздохнул Самсонов и опасливо обнял Его за шею, жарко дыша в лицо. — Война многим принесла тяжёлое горе. — Он снова вздохнул, неумело прижимая голову Колосова. — Старики погибли у меня в Ленинграде. Умерли от голода. Намучились в холодной квартире, распухли…

Юрий отшатнулся. Он знал, что родители Валерки жили где-то на Волге, под Саратовым. А тот, глядя в угол, описывал всю трагичность осады, все мучения, выпавшие на долю ленинградцев, стараясь доказать, что умереть от пули или бомбы — не только счастливая смерть, но и честь.

— Зачем ты всё это плетёшь? Знаешь что-нибудь, выкладывай. Что ты всё ходишь вокруг да около.

Валерка положил на стол смятую телеграмму. Юрий почувствовал, как замерло сердце. Он схватил телеграмму, но пальцы не слушались, с усилием развернул бланк и прочитал:

«Лежал госпитале снова передовую тчк Заходил квартиру Жени тчк Дом разрушен прямым попаданием погибли все тчк Сообщи осторожно Юрию Краевский».

— Я понимаю, брат Юрка, как худо тебе. Хотел подготовить, да видишь — не получилось. — Самсонов замолчал, сел за стол и уткнулся лицом в ладони.

Юрий погасил свет, сел рядом с Валеркой. Он плохо понимал, что произошло. Вадик? Женя? Как же так? Значит, Женя никогда не приедет…

Они молча просидели с Валеркой до рассвета.

— Где тут анализы, що звонили? — робко спросила Миленко, входя в химическую лабораторию мастерских. И сразу растерялась от холодного блеска колб, бутылей, трубок на столах и полках.

Никто не ответил. В аналитическом отделении был полумрак. Сквозь щель под дверью с табличкой «Весовая» пробивался свет. Миленко сделала несколько осторожных шагов и, услышав за дверью мужской голос, остановилась.

— Нет на приисках резцов по металлу. Скажи девкам, может, притащат, не своё ведь. Заплачу хорошо. Да-а, говорят, у вас буровые головки армируют алмазными бортами, вот бы хотя одну.

— Да что вы, дорогой мой, откуда? — Это голос Левченко.

— Достаньте мне шерстяную кофточку, да я вам всю Маринкину инструментальную кладовую переверну, — вмешался другой женский голос.

Миленко узнала ночную дежурную лаборатории Челканову. В лагере Её звали просто Чёлка. Это была беловолосая, молодая женщина из воровок.

— Ну ладно, докалякаемся с блондиночкой, — проговорил мужчина. — А по части… — Он хмыкнул, — Нам всё равно, Аллочка, хлеб или пироги. Давай лучше пироги.

— Ох эти мне мужчины, — игриво перебила Его староста. — Нелегко найти жемчужную раковину в такой луже. Разве из уважения к вам. Должна прийти одна, познакомлю. О, это настоящее воплощение Украины — и чёрная бровь, и свежесть садов. Чёлка работает в ночь постоянно. А остальные… Ну да вы, горняки, народ неотразимый.

Миленко растерялась. Повернулась бежать и в спешке задела какую-то тумбочку. Та упала, детали со звоном рассыпались по полу.

— А, это ты, Миленко? — распахнула дверь Левченко. — Ну, заходи, заходи! — Она быстро подошла к девушке, обняла за плечи и ввела в весовую.

Здесь сидело двое мужчин и Чёлка. Возле аналитических весов стояла бутылка с вином, мензурки, открытая банка американской колбасы, нарезанная ломтиками ветчина. Молодой парень сидел на высоком стуле и поправлял воротник вышитой украинской рубашки. Второй, уже в годах, что-то шептал Чёлке, поглаживая Её белые как лён волосы.

От женихов не было отбоя. Под разными предлогами они приезжали за сотни километров, привозили подарки и начинали ухаживать-опекать. Но приезжали преимущественно люди с уголовным прошлым, бесцеремонные и нахальные. Миленко это знала и потому испуганно жалась к стене.

— Мени треба анализы, — пролепетала она, стыдливо закрывая рот уголком платка.

Парень разлил по мензуркам вино и оглядел девушку оценивающим взглядом.

— Не будь деревней, дорогуша, садись. — Левченко придвинула стул и зашептала Ей в самое ухо: — Этот красивый молодой человек давно ищет возможности познакомиться с тобой. Да не красней, ты, Ей-богу, не институтка…

— Зовсим не можно…

— Ты в лагере, милая, без поддержки пропадёшь. А то подвернётся какой-нибудь прохвост.

Парень расставил мензурки. Левченко выпила и смотрела выжидательно. Миленко смутилась. Пить страшно, и отказаться опасно. Староста уговаривала. В это время в дверях появилась Лаврова. Лицо Её казалось спокойным, но глаза сухо блестели. Чёлка залпом выпила и, поперхнувшись, закрыла руками лицо. Мужчины смутились. Левченко радостно заулыбалась и подбежала к Марине.

— Мариночка, как хорошо. Пройди, садись. Как кстати, как кстати. Нам давно время поладить. Чего делить-то? Да и один в поле не воин, ни тылов, ни дружеской поддержки. — Она обернулась и представила: — Познакомьтесь, это Марина — гроза и гордость лагеря.

Пожилой мужчина быстро наполнил мензурку и подошёл к Марине.

— Выпей, — принялась уговаривать Левченко. — Найдём тебе жениха, сразу утихомиришься и спасибо скажешь.

— Уж не этого ли губошлёпа в женихи мне определила? — спросила Марина, бесцеремонно оглядывая парня. — Женишок, значит? Та-аак?..

— Ну, Мариночка! Пожалуй, ты напрасно? — забегали глаза у Аллы Васильевны.

— А может быть, этого? — не обращая внимания на Левченко, продолжала Марина, насмешливо глядя на пожилого. Тот растерянно стоял с мензуркой и нелепо притоптывал. — А ты, дедушка, выше ножку, выше. Будет совсем мило. Да брюхо подбери, потеряешь! — Она жёлчно захохотала. — Мухи вы зелёные. Паразиты!