Чарлз Метьюрин - Мельмот скиталец Страница 165

- Все, что в нем есть человеческого, - теперь в наших руках, промолвил главный инквизитор, основывая свои слова больше на истинах, вычитанных из книг, нежели на собственных чувствах, - и если он сможет порвать эти узы, то это будет означать, что он действительно владеет сверхчеловеческой силой. У него теперь есть и жена и ребенок, и если в нем самом найдется хоть крупица человеческих чувств, если сердце его может привязаться к смертной женщине, мы обовьем эти корни и вместе с ними вытащим и его самого.

* * * * * *

Прошло несколько недель, прежде чем Исидора могла окончательно прийти в себя. Когда она опомнилась, она увидела, что находится в тюрьме; ложем ей был соломенный тюфяк; в камере ничего не было, кроме черепа и распятия. Луч света с трудом пробивался туда сквозь узкое, заделанное решеткой окно, но усилия его были напрасны: бросив взгляд на убогие стены, он стремился поскорее их покинуть. Исидора осмотрелась кругом: в камере было достаточно светло для того, чтобы она могла разглядеть своего ребенка; она прижала его к груди, к которой он все это время слепо тянулся и которая его кормила, и заплакала от радости. "Она моя, - шептала она, рыдая, - и только моя! Отца у нее нет; он где-то на другом конце земли; он покинул меня, но я не одна, раз со мною ты!".

Ее надолго оставили в полном уединении: никто не приходил к ней, никто ее не тревожил. У тех, в чьи руки она попала, были веские основания к тому, чтобы вести себя с ней именно так. Они хотели, чтобы к началу следствия рассудок полностью к ней вернулся; в их намерения входило также дать ей время глубоко привязаться к невинному существу, которое разделило ее одиночество, дабы сделать это чувство орудием в своих руках и с помощью него раскрыть таинственные обстоятельства, относящиеся к Мельмоту, которые до сих пор Инквизиция была не в силах проведать, ибо он всякий раз от нее ускользал. Все полученные ими сведения сходились на том, что Мельмот никогда не пытался соблазнить женщину и не вверял ни одной женщине страшную тайну своего предназначения {1* Это дает основание предполагать, что они ничего не знали об истории Элинор Мортимер.}; и кто-то слышал, как инквизиторы говорили друг другу: "Ну если уж Далила попала к нам в руки {2}, то недалек тот час, когда мы доберемся и до Самсона".

Вечером накануне допроса (а о том, что он будет, она ничего не знала) Исидора увидела, как дверь в ее камеру отворилась и на пороге появилась фигура, которую, несмотря на окружавшую ее темноту, она тут же узнала - это был отец Иосиф. После того как оба они долгое время молчали, потрясенные тем, что случилось, Исидора молча же преклонила колена, чтобы священник благословил ее, что тот и сделал с прочувствованной торжественностью, после чего наш добрый монах, который, хоть и питал склонность ко всему земному и плотскому, все же ни с какой стороны не был в силу этого привержен дьяволу, возвысил голос и горько заплакал.

Исидора молчала, но молчание это проистекало отнюдь не от унылого безразличия ко всему и не от закоренелой нераскаянности. Отец Иосиф сел на край тюфяка на некотором расстоянии от узницы, которая тоже теперь сидела, склонившись над ребенком; по щекам ее тихо катились холодные слезы.

- Дочь моя, - сказал священник, наконец овладев собой, - разрешением посетить тебя здесь я обязан снисходительности Святой Инквизиции.

- Я очень за это им признательна, - ответила Исидора; слезы ручьем хлынули у нее из глаз, и ей от этого сделалось легче.

- Мне позволено также предупредить тебя, что допрашивать тебя начнут завтра, чтобы ты могла приготовиться к этому допросу и, если что-нибудь...

- Допрашивать! - удивленно воскликнула Исидора, не выказывая, однако, никакого страха, - о чем же меня будут допрашивать?

- О твоем непостижимом союзе с существом обреченным и проклятым. - Дочь моя, - добавил он, задыхаясь от ужаса, - значит, ты действительно жена этого... этого... этого существа, от одного имени которого меня мороз по коже пробирает и волосы на голове становятся дыбом?

- Да, я его жена.

- Кто же все-таки были свидетели вашего бракосочетания и чья рука дерзнула соединить тебя с ним этим нечестивым и противоестественным союзом?

- Свидетелей у нас не было: венчались мы в темноте. Я никого не видела, но я как будто слышала какие-то слова и отчетливо ощутила, как чья-то рука взяла мою руку и вложила ее в руку Мельмота: она была холодна, как рука мертвеца.

- О, как это все запутанно и страшно! - воскликнул священник, побледнев и осеняя себя крестным знамением; в движениях его был непритворный ужас; он склонил голову и застыл, не в силах вымолвить ни слова.

- Святой отец, - сказала наконец Исидора, - вы должно быть, знали отшельника, того, что жил возле развалин монастыря неподалеку от нашего дома; он же был и священником. Это был человек праведной жизни, он и обвенчал нас! - в голосе ее послышалась дрожь.

- Несчастная жертва! - простонал священник, не поднимая головы, - что ты такое говоришь! Да ведь все знают, что праведник этот умер в ночь накануне той, когда была твоя ужасная свадьба.

Последовало снова тягостное и жуткое молчание; наконец священник его нарушил:

- Несчастное существо, - сказал он спокойным и торжественным голосом, мне позволено перед тем, как ты пойдешь на допрос, поддержать твой дух, исповедовав тебя и причастив. Молю тебя, очисти душу твою от бремени греха и откройся мне. Ты согласна?

- Согласна, святой отец.

- А ты будешь отвечать мне так, как ответила бы перед судом божиим?

- Да, буду отвечать так, как перед судом божиим.

И она опустилась перед ним на колени, так, как положено на исповеди.

* * * * * *

- И ты открыла теперь все, что смущало твою душу?

- Все, отец мой.

Священник довольно долго сидел в задумчивости. Потом он задал ей несколько вопросов относительно Мельмота, на которые она никак не могла ответить. Вопросы эти вызваны были по преимуществу рассказами о его сверхъестественной силе и о трепете, который он сеял вокруг себя всюду, где бы ни находился.

- Отец мой, - спросила Исидора прерывающимся голосом, едва только он замолчал, - отец мой, можете ли вы мне что-нибудь рассказать о моих несчастных родителях?

Свяшенник только покачал головой и не ответил ни слова.

Потом, правда, тронутый ее настойчивостью, в которой было столько волнения и муки, он с видимой нео"отой сказал, что она сама может догадаться, как повлияли на ее отца и мать смерть сына и заточение дочери в тюрьму Инквизиции, ведь оба они были не только любящими родителями, но и ревностными католиками.

- А они живы? - спросила Исидора.

- Не спрашивай меня больше ни о чем, дочь моя, - ответил священник, - и будь уверена, что, если бы ответ мой мог принести тебе успокоение, я бы не замедлил тебе его дать.

В эту минуту в отдаленной части здания раздался колокольный звон.

- Колокол этот, - сказал священник, - возвещает, что допрос твой скоро начнется. Прощай, и да хранит тебя господь!

- Погодите, отец мой, побудьте со мной... только минуту... одну минуту! - взмолилась Исидора, в отчаянии кидаясь к нему и становясь между ним и дверью.

Отец Иосиф остановился. Исидора упала на пол и, закрыв руками лицо и не в силах перевести дыхание от охватившей ее смертельной муки, вскричала:

- Отец мой, скажите мне, ужели я погибла ... погибла навеки?

- Дочь моя, - ответил священник уже сурово, - дочь моя, я постарался облегчить твою участь тем утешением, которое было в моих силах тебе дать. Не настаивай на большем, дабы то, что я тебе дал ценой упорной борьбы с собой, не было у тебя отнято. Быть может, ты находишься сейчас в таком состоянии, о котором мне не позволено судить и касательно которого я не могу сделать никакого вывода. Да будет господь к тебе милосерд, и да отнесется к тебе также с милосердием Святое судилище.

- Нет, не уходите, отец мой, останьтесь на минуту... на одну только минуту! Дайте мне задать вам еще один вопрос.

И, наклонившись над своим соломенным тюфяком, она взяла на руки бледного и ни в чем не повинного младенца и протянула его священнику.

- Отец мой, скажите, разве может эта малютка быть отродьем дьявола? Может ли быть им это существо; оно ведь улыбается мне, улыбается вам в то время, как вы готовы обрушить на него столько проклятий? О, ведь вы же сами кропили ее святой водой, произносили над ней святые слова. Отец мой, пусть они разрывают меня своими клещами, пусть они жарят меня на своем огне, но неужели та же участь ждет и мое дитя, невинное дитя, которое улыбается вам сейчас? Святой отец, умоляю вас, оглянитесь на моего ребенка.

И она поползла за ним на коленях, держа в руках несчастную девочку, чей пискливый крик и исхудалое тельце взывали о помощи, прося вызволить ее из стен тюрьмы, в которой она обречена была прозябать с самого рождения.

Отца Иосифа мольба эта растрогала, и он готов был долго целовать несчастное дитя и читать над ним молитвы, но колокол зазвонил снова, и, спеша уйти, он успел только воскликнуть: