Роберт Музиль - Мечтатели Страница 17

Йозеф (упавшим голосом). Тогда я вообще ничего не могу ему сделать. Он просто раскрыл мой позор, и только.

Регина. На кого ни посмотрит, он сразу желает стать как тот! Жить не может, не слыша уверений: ты добрый, хороший человек! Все окружающие для него - кошмар! Но он тщеславен и слаб. (Марии.) Знаешь, что он вправду думает о тебе?

Йозеф (несмотря на растерянность). О Господи! Утихомирьте ее!

Регина. Конечно же, ты невыносима. Прекрасно сгодишься, чтобы пеленать младенцев. Сноровисто, по-хозяйски, точно карпа за жабры, хватаешь мужчину. Чтоб услышать, как ты поешь большую арию, надо приложить немалые усилия. Завести тебя. Динамит в задницу...

Йозеф (все еще чувствуя свою ответственность, вскакивает и пытается заткнуть ей рот). Нет, это же...

Регина. Хорошенько...

Йозеф. Мерзость, а не женщина!

Регина (вырываясь). Тебе нужно хорошенько наподдать в пузо! Он сказал, ты его преследуешь!

Mapия. Я?.. вас преследую?

Томас (с трудом сдерживаясь). Ты правда так сказал?!

Регина. Вчера сказал. (Оборачивается за подтверждением к Мертенс; та холодно и обиженно пожимает плечами.)

Томас. Да замолчи ты, чертовка!

Йозеф (машинально, будто по-прежнему обязан защищать Регину). Да, сказал!.. Что ж, лучше теперь выложить все начистоту... Я счел за благо вынуть из папки несколько страниц, прежде чем отдал ее тебе. Ведь я намекнул, с какими намерениями он явился в твой дом.

Томас (со смешком и стоном; Марии). Ни чувством, ни мыслью ты не можешь обнаружить в нем обманщика; какая постыдно грубая метода - показывать, что этот человек посторонний! Но сыщик молодец: то, что тебе кажется меланхолией, он с ходу именует запором и... излечивает! Кому ты теперь поверишь? Я не знаю. Обоим. Вековечная тайна!

Ансельм (Марии). Почему вы не ушли!.. Этого бы не случилось. Я был бы хорошим человеком.

Мария отшатывается. Регина бросается Ансельму в ноги, он отступает от нее.

Pегина. Я так и буду валяться у тебя в ногах, пока ты стоишь. Неужто в тебе не осталось ни капли равнодушия к тому, прав ты или нет? Они тебе предписывают, что ты должен делать, как чувствовать, что думать; но ни один не говорит, каким ты должен быть. Никто тебя не направляет, и беззащитна в тебе темная нетронутость. Чего же ты еще хочешь? Все кончено! Я лежу на земле, и мщу, и торжествую! Ведь ты больше не веришь себе... И я тоже...

Мария. Встань, Регина, встань, неужели тебе не стыдно? (Тихонько, с отвращением трогает ее мыском туфли.)

Регина. Ну, пинай меня, пинай! Из-под юбки у тебя выглядывает что-то пинающее меня.

Йозеф (с отвращением). Видеть не могу все это, ухожу.

Мария. Я с тобой.

Йозеф. В пику таким больным не мешало бы заключить союз здоровых.

Томас. Скорей уж, союз всех исключенных, чтобы они не сдавались вот так. Говори, Ансельм! Найди хоть одно искреннее слово!

Ансельм (Марии). Я до сих пор оставался здесь, поскольку верил в вас; я покончу с собой, если вы уйдете.

Йозеф (Томасу). В своем доме я наведу чистоту, а ты делай в своем что угодно. Я свой долг исполнил. (Вместе с Марией собирается уйти.)

Ансельм (показывая на нож, который лежит на столе открытый, с тех пор как они пытались взломать ящик). Мария, вам знаком этот нож? Я беру его, раз вы не можете больше верить!

Mapия (с порога). Больше я никогда вам не поверю; доверие утрачено, Ансельм. (Отворачивается и, не оглядываясь, уходит за Йозефом.)

Ансельм (бессильно зовет вдогонку.) Мария?.. Мария!..

Ансельм хватает нож - никто не понимает, что случилось, так быстро все

происходит, - и падает. Томас, давно уже не сводивший с Ансельма глаз, остолбенело смотрит на него. Делает несколько шагов вперед, все с тем же выражением на лице. Останавливается рядом, в крайнем напряжении; Регина подползает к Ансельму и крепко вцепляется ему в плечо - сначала пальцами, а

потом ногтями.

Регина. Вобьет что-то себе в голову - и ради этого готов стать мучеником.

Томас. Крови не видно; держу пари, опять обман.

Регина. Задумает что-то и непременно осуществит, даже если уже и не хочет, просто не умеет идти на попятный.

Она долго впивалась ногтями в руку Ансельма, и он невольно подает знак, что ему больно. Томас буквально кидается на него, становится рядом на колени,

трясет его, дергает за плечи, за волосы.

Томас. Симулянт! Обманщик! В душе ты у нас раскрасавец, а?! Если не откроешь глаза, я тебя растопчу! Сдеру с тебя эту личину!

Регина. Не трогай его! Он беззащитен!

Томас. Он попросту притворяется.

Регина. Оставь его! Он хороший... под всеми личинами! (Теснит Томаса прочь и опять вцепляется в руку Ансельма.)

Томас (не дает себя оттолкнуть). Ему хочется остаться правым, только и всего. Эй ты, раненый! Подлец с изъяном! А ведь из кожи лезет, изображая здоровье.

Ансельм меж тем открывает глаза.

(Торжествующе.) Хоть раз поневоле признал истину!! (Тотчас с отвращением к себе встает.) Дым! Плохо отрегулировали лампу? Я думал, керосиновая лампа может взорваться. Ах... (Смеется.) Да знаю, знаю, у нас уже электричество... мне на минутку почудилось, что мама жива, а мы еще маленькие...

Регина. Что ты на него накинулся? Он ненавидит тебя ничуть не больше, чем любого другого, но любви к тебе в нем куда больше.

Томас. Любви? Ко мне?! Он явился, чтобы умыкнуть Марию!

Регина. Он любит тебя как брата, который сильнее его самого.

Ансельм (с трудом поднявшись). Я тебя ненавижу. Куда бы я ни пошел, впереди всегда был ты.

Томас (швыряет свою реплику ему в лицо). Никто тебе не верит... Но что вы сделали с нами! Все вас презирают, преследуют, отвергают!

Регина. Они ползали по мне. Я приносила себя в жертву, позволяла собою командовать, чувствовала, что вправду становлюсь такой, какой видят меня они, и... тем выше воспаряла... незримо, по частям, которые ждали спутников. (Встает.) Теперь все ясно и все отгорело. Сегодня я стала здравомыслящим человеком.

Ансельм (Томасу). Ты преследовал меня - и когда был рядом, и когда не был. Если один человек толкает другого на дурные поступки, он виноват.

Томас. Конечно, сказано опять для красного словца, однако ж...

Входит Мария, и Томас умолкает.

Мария (видя, что что-то случилось). Что такое?.. Что произошло?

Томас. Он изобразил покушение на самоубийство. Но в конечном счете правдивые и фальшивые чувства суть почти одно и то же.

Регина. Есть люди, правдивые за обманами и неискренние перед лицом правды.

Томас. Находишь соратника, а он обманщик! Разоблачаешь обманщика, а он - соратник!

Мария. Ни слова не понимаю.

Mepтенс (которую до сих пор никто не замечал). Позвольте мне уйти. Я больше не могу. Видно, не дано мне понять столь "вулканических людей", в которых не затвердел еще "остаток со времен творенья".

Томас. Но это тоже обман в наше время. Оно терпит лишь кургузые чувства, долгие размышления.

Мария. Ни слова не понимаю. Вы помирились? Этого я ему не прощу!

Ансельм. Я дурно говорил о вас, чтобы защитить мое чувство от чужих прикосновений!

Томас. Молчи, Ансельм, тебе надо в постель. Ложись спать. Завтра рано утром ты уедешь. Мне и самому впору уехать, убаюканному безалаберностью. Вы ведь правы. Люди никогда не бывают более в своем уме, чем когда теряют себя.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Коридор вроде холла на втором этаже. Двери. Деревянная внутренняя лестница. Причудливые арабески на ковре. На заднем плане - огромное окно с видом на природу. Рассвет. Тяжелая, удобная мебель - дерево и кожа. Касательно характера вещей справедливо то же, что сказано во втором акте; но все пространство кажется тесным, замкнутым, похожим на внутренность шкафа.

Регина и Томас в фантазийных домашних костюмах. Томас в глубине сцены,

встает с кожаной козетки, потягивается, проходит на авансцену, где

скорчившись сидит Регина.

Томас. Мне стыдно.

Регина. Вообще не смотреть на мужчин или смотреть на всех подряд - это одно и то же. Впору бросаться им на грудь, просто потому, что с ума сходишь от отчужденности, от неспособности уразуметь, как это можно задержать их руку в своей больше, чем надо.

Томас. Перед тем как перебраться сюда, я еще раз перечитал эти заметки - твои или Ансельмовы о тебе, - и мне стыдно.

Регина (соглашаясь). Остылые выдумки. Омерзительно голые, как птенцы, выпавшие из гнезда. (Глядя на свет.) Я просто не могу глядеть на свет, на это таинственно прекрасное утро; точно испорченный желудок мира, оно выворачивается во всей своей мутной ясности.

Томас. И пока я читал, этот Штадер был в нашем доме. А в другой комнате спал Йозеф. А в третьей - Ансельм. Я боялся задать себе вопрос, не спит ли один из них у тебя.

Регина. Почему ты не говоришь - "порочные"?! Почему не пытаешься поднять меня, как падшую девку?! Взгляни на это как на естественный факт, раз уж нельзя заглянуть дальше и увидеть подоплеку!.. В деревне не было места. И Йозеф притащил этого адъютанта - не ночевать же ему в парке!

Томас. Конечно, нет! Ох это проклятое человеческое "конечно" - как притолока низкой двери: не хочешь, а склонишься перед любой подлостью.