Разрушенный мост - Филип Пулман Страница 17

Шипела газовая горелка. Мэв рассказывала, что другая маленькая девочка однажды решила потрогать пламя, но стоило ее коже коснуться яркой его сердцевины, она тут же сгорела. Так девочка и жила с одним пальцем, на котором не было ни ногтя, ни кожи, только голая кость, как у скелета.

В день, когда дождь наконец закончился, Джинни и Доун отправились на улицу с двумя кусками плотного картона. На одном нужно было стоять, а другой класть рядом на мокрую траву, чтобы потом перепрыгнуть на него и переложить первый – и так без конца. Влажные стебли считались отравленными, поэтому касаться их нельзя было ни в коем случае, иначе непременно умрешь, но на краю поля они были такими высокими, что склонялись над картонными убежищами, а потому девочки, наверняка, тысячу раз пали жертвами этого яда. А потом они добрались до места, где начинался лес, и дерева, у которого зарезали человека, и Джинни шепотом рассказала эту историю Доун, почти касаясь губами ее уха. Волосы Доун странно пахли. Услышав про убийство, она начала плакать. Когда они вернулись к ужину, Доун пожаловалась Мэв, и та ударила Джинни по ноге. Девочка так удивилась, что едва могла дышать.

Как-то раз она забралась на кушетку Мэв, пока той не было рядом, и нашла над ней маленькую дверцу. Джинни думала, дверца ведет на крышу, и открыла ее, но за ней оказался маленький шкафчик, крохотная комнатка, спрятанная прямо над койкой. Внутри стояла бутылка, стакан, лежало несколько сигарет, косметика Мэв и пара книг. Джинни позвала Доун, они накрасили губы, взяли сигареты и притворялись, что курят. И, хотя все это было понарошку, Мэв все равно узнала и поколотила обеих. От сигарет приятно пахло, но Доун из-за них кашляла, поэтому дышать нужно было очень осторожно. Джинни лежала на верхней койке, задерживая ради Доун дыхание так долго, как только могла, и слушала тихий шорох плеера Мэв, доносившийся из-за разделявшей их складной ширмы, шипение газовой горелки и тяжелый стук капель дождя, которые падали на крышу с темных, истекающих влагой листьев.

В тот вечер папа вернулся в половине одиннадцатого. Джинни ждала его и, заслышав шорох колес по подъездной дорожке, сразу направилась к холодильнику, чтобы достать оттуда банку пива – но пива больше не осталось. Папа выглядел измученным; бросив ключи от машины на стол, он поцеловал ее и стянул ботинки. Джинни немедленно захотелось обнять и защитить его. Но как ему помочь?

– Сделай нам какао, – попросил папа. – Я очень устал.

Она принесла чашки в гостиную. Папа устроился в кресле, закрыв глаза. Из проигрывателя доносились звуки фортепианной сонаты Моцарта.

– Держи, пап, – сказала Джинни. – Не спи пока.

Папа сел и забрал у нее чашку. Джинни опустилась на софу рядом. Из-за жары окна были открыты нараспашку, и музыка не могла полностью скрыть густую тишину бескрайней ночи, так непохожую на камерную тишину дома. Торшер освещал только одну сторону папиного лица: глаза оставались в тени, а линия между носом и уголком рта, наоборот, выделялась очень ярко, так что он казался гораздо старше и совершенно изнуренным. Пока он прихлебывал какао – напиток детей и стариков – Джинни гадала, каким он станет, когда состарится, и кто будет присматривать за ним, если она уедет. Эта мысль помогла ей понять, как сильно она его любит.

– Как все прошло?

– Грустно. Сложно. С больницей и организацией похорон проблем не возникло. Но встреча с мальчиком… Я и представить не мог, как там все запутанно.

Джинни не понимала, что он имеет ввиду. А потому не могла ничего ответить. Ей очень хотелось задать ему еще множество вопросов, но сейчас, видя, как он устал и как нуждается в ее помощи, она просто не могла этого сделать. Что именно запутанно, кто все запутал? Мама мальчика? У нее ведь наверняка есть семья, люди, которые могли бы организовать похороны, чтобы папе не пришлось этим заниматься? Нет. Нельзя спрашивать это. И она просто сидела рядом, чтобы ему не было одиноко, потихоньку допивая какао, приглядывая за ним, давая ему силы. Больше у нее никого не было.

Но в ту ночь Джинни не спалось. Утром, в воскресенье, ей не нужно было идти в «Дракона», поэтому она долго лежала в кровати в полудреме, пытаясь мысленно вернуться в то время, когда была еще совсем маленькой, и поймать обрывки былой жизни, пока они не канули обратно во тьму.

Например, она точно помнила какой-то трейлер. Может, они с папой снимали его на время отпуска? Но тогда отпуск тот не задался, потому что в ее воспоминаниях шел бесконечный дождь: капли неумолчно стучали по крыше, кругом все было пропитано влагой, даже простыни – и те намокли… А еще все было пропитано запахом тайн, хотя ничего конкретного Джинни на ум не приходило; просто какие-то секреты, какое-то убийство и ужас. Не настоящие. Там было безопасно, пугали только истории, а потому бояться было даже весело.

А вот у бабушки с дедушкой – родителей папы – было совсем не весело. Ни о каких убийствах там и речи не шло, но атмосфера в их доме, странные дни, проведенные там… И то, как бабушка ударила дедушку, а он отвернулся и просил ее вести себя потише, пока Джинни наблюдала за ними через стеклянную дверь, чувствуя прилив дурноты и слабости от того, насколько они несчастны.

Странно, что они с тех пор пропали из их жизни. Может, Рианнон права, и бабушка с дедушкой поссорились с папой, может, со всеми семьями это слушается. Но других родственников у Джинни не было. Ни двоюродных братьев и сестер, ни тетушек и дядюшек, а родные по материнской линии оставались существами мифическими: какая-то богатая семья из Порт-о-Пренса. Правда, им с папой никогда и не был кто-то нужен. Они были самодостаточны: общие шутки, домашние обязанности и поездки, его рассказы о работе, ее рассказы о рисовании; пускай он и делил иногда постель с дамами, которых Джинни встречала за завтраком, эти женщины оставались временным явлением, а она, Джинни, была всегда… Нет, они и правда были самодостаточны: пример идеальных отношений отца и дочери, и ничего не могло быть лучше.

А теперь придется разделить все это с братом.

Всего несколько дней, и этот мир, в котором можно было поделиться своими переживаниями и разговаривать, как взрослые, исчезнет навсегда.

Как он мог? Как он мог за все эти годы так и не рассказать ей, позволить думать, что она – единственный ребенок? Как он мог так поступить?

Глупо, но подумав об этом, Джинни начала плакать. Она