Заметки о чаепитии и землетрясениях. Избранная проза - Леон Леонидович Богданов Страница 17

вернулись домой. Сегодня уже понедельник, девятое, рано. Вот-вот люди начнут вставать. Как рано здесь просыпаются. В пять начинают вставать, зажигаются огни, начинают выходить. Задолго до шести видны люди на остановках. Я приобрел привычку вставать очень рано, но я стараюсь не шуметь, когда пью чай или когда потом хожу по кухне с прихожей. Даже в шесть, полседьмого я включаю радио потише. День наступает незаметно, но у меня не хватает выдержки высидеть до наступления дня, я ложусь, может быть, засыпаю. Светает так медленно. Может быть, к одиннадцати только светает. А так все тихо в зоне. Еще, по-видимому, каникулы не кончились, хотя рано и детям. В этот ранний час никто не пользуется лифтом, поэтому так тихо.

Рождественская оттепель кончается, и наступают холода. На реках и каналах взъерошенный лед, вылезающий на берега. Особенно много льдин на берегу у Петропавловской крепости, но деревья, насколько видно, уцелели. Говорили об ураганном ветре. Вот каковы последствия наводнения, двести шестьдесят третьего. Может, на Островах, там деревья ломало?

За этот месяц, с пятнадцатого декабря до пятнадцатого января мы несколько раз бывали в городе. Целый концерт Веберна и вечер трубача из Западного Берлина Леона Шпирера – вот что было перед праздниками на афишах. Вечернее предпраздничное взрослое оживление, коммерческое несколько и развлекательное, сменилось детским посленовогодним, каникулярным. На улицах и в транспорте все время видишь детей. Они простаивают в очередях у музеев, и каждый день те, что поменьше, ездят куда-нибудь на елки в сопровождении взрослых. Они держатся так серьезно и самостоятельно. Им не надо уступать место. В сами праздники я выходил только за вином, к одиннадцати, покупал бутылки по две. Теперь отдыхаю. Взяли вчера «Старки». Вместо Эллы пила Наташа маленькая, которая тут же оказалась в гостях. Элла неважно себя чувствует и совсем не пьет, Наташа – понемножку. Вера очень переживает, что мне ее придется везти до дома, как будто я мог бы ее оставить или бросить на полпути.

Мне вспоминается, что последний раз, когда мы возвращались этой дорогой, цвели вишни. Мы были изрядно навеселе и прошли несколько мимо своего дома, чтобы полюбоваться деревьями, растущими дальше по улице, под окнами наших соседей.

Этот месяц, с половины декабря, можно назвать праздничным, хотя он проходит довольно тихо в первую свою половину, зато потом каникулы не переставая дают о себе знать, даже какой-то специфической тишиной в доме, не такой, как в те дни, когда дети на занятиях. Гуляющих или куда-то направляющихся мы их видим все время на улицах. И здесь их много. Здесь остановки, и вот они здесь скапливаются.

Дневник на восемьдесят четвертый год, это должен быть прямо не прогноз, а расписание того, о чем думается, последовательно, одно за другим. Год заранее выбран для пристального наблюдения за ним и за собой в течение его. В этом году должно хватать сил и энергии и на фиксацию и на анализ, условно говоря. Всерьез этот процесс мы анализом не называем. Мы наблюдаем нашествие синиц на балкон. Они такие аккуратные, их как-то видишь прямо нарисованными, но они так непоседливы. Такое разноцветное и разноперое царство я видел в Московском зоопарке, но там все эти птички сидели в клетках, а мы, то есть люди, разгуливали на свободе. В Купчине же они, видно, интуитивно знают, кто где сидит в своей квартирке. В начале этого периода, еще задолго до наводнения, я заметил тут, возле детского сада, двух белобоких сорок. Это, на мой взгляд, самая загадочная и таинственная птица наших мест. Какой-то особенный воронок, с прямым разворотом крыльев, похожий на маленького соколика с гравюр Фаворского к «Слову о полку Игореве», попался мне на глаза. Но в тот день уже вороны кружили стаей над двором, что-то готовилось. Теперь я занимаюсь один и не замечаю никого, кроме голубей и чаек в небе, но к тем и другим я привык, и можно сказать, что просто не замечаю ничего вокруг себя. Мы сидим на Виндавско-Рыбинской, бывшей, железной дороге, но сейчас, в эти слабоморозные дни, оттуда ничего не доносится. Привычный рокот моторов с улицы не приковывает внимания. Голосов почти не слыхать. Я включаю и выключаю радио. Не попал. Не на тему. В этом месяце мне еще пару раз необходимо побывать в городе, там, как говорится, и посмотрим. В начале периода гораздо внимательнее слежу за событиями, да под конец внимание слабеет, да и незачем становится так следить, как-то события исчерпываются, ни о чем уже так не говорится, кроме как о новых войнах, но до нас мало что доходит из этого. Так далеко.

Я включаю свет. Сумрак, сгущающийся за окном, оказывается точно отмечен своим часом. Еще четыре. Темнеет. Свободой жить независимо от дня и ночи и независимо от человека, который рядом, я заручился. Часто встаю ночью, завариваю чай, курю, и так дожидаюсь утра семи-восьми часов, когда снова можно прилечь. В тишине человек осмотрительнее, не надо забывать. Похолодало. Теперь ограниченный мир нашего дома реально противостоит стихии холода. От стекол окон веет холодом, и не хочется задерживаться у окна. Спасают занавески. Мертвенный свет уличных фонарей лежит пятнами по углам двора, а середина его тонет в тени. Если бы на первом этаже детского сада не горели бы контрольные лампочки, было бы совсем темно здесь, у наших дверей. Двор напоминает план района. Четыре железнодорожные станции как бы образуют его углы, но этот участок, ограниченный со всех сторон железной дорогой, настолько велик, что я никак не могу представить его весь. Я представляю только те места, где проезжаю или прохожу или бываю еще почему-нибудь. Сортировочную вижу только из окон транспорта, никогда не бываю на Фарфоровском посту, на Боровой. Лучше знаю проспект Славы. Электрички, в своей защитной окраске, проносятся и исчезают стремительно. Здесь не должно бы быть никакого покоя от сигналов, но в городе сигналы не подаются, состав молча подлетает к перрону. Во всем районе много деревьев, но в большинстве это молодые посадки, к тому же сейчас они стоят голые. Между домами пропадает след поездов, пропадает бесследно. Так только поезда умеют растворяться вдали. Кажется, если хватает этого, то и жизнь полна и в жизни довольно вот этого полного ее содержания. Но мы живем в центре района и ухитряемся не замечать рядом жизни железных дорог и этим обедняем свое восприятие. Здесь мы не раз и не